Последняя милость

Гамашу не хотелось никуда идти, не хотелось мерить шагами тихие улицы, да в этом и не было необходимости. Он уже получил ответы на все свои вопросы. Гамаш вышел на улицу лишь для того, чтобы побыть наедине с собой. Посреди ночи, посреди Трех Сосен. То есть в тишине и покое.

Когда они проснулись на следующее утро, на дворе бушевала вьюга. Гамаш видел это, даже не вставая с кровати. Точнее, он не видел ничего. Приоткрытое окно было полностью залеплено снегом, и сквозь щель в комнату влетали снежные хлопья, которые уже образовали на деревянном полу небольшой сугроб. В комнате было ужасно холодно и темно. И тихо. Абсолютно тихо. Гамаш заметил, что цифры на будильнике не горят. Он попробовал включить свет.

Ничего.

Электричество отключилось. Выбравшись из кровати, старший инспектор закрыл окно, накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и открыл дверь в коридор. Снизу доносились приглушенные голоса. Спустившись на первый этаж, Гамаш увидел волшебную картину. Габри с Оливье зажгли масляные лампы и свечи под стеклянными колпаками. Повсюду были мерцающие озерца янтарного света. При таком непривычном освещении гостиная выглядела загадочно и еще более привлекательно, чем обычно. В камине пылал яркий огонь, распространяя вокруг живительное тепло. Гамаш подошел поближе. Отопление, должно быть, отключилось несколько часов назад, и дом уже успел порядком выстудиться.

—  Bonjour, monsieur l'inspecteur, — приветствовал его жизнерадостный голос Оливье. — Мы уже включили аварийный генератор, и отопление снова работает, но помещение прогреется не раньше чем через час.

В этот момент дом содрогнулся от порыва шквального ветра.

—  Mon Dieu!— воскликнул Оливье. — Ну и погодка! Вчера вечером в новостях сказали, что может выпасть около пятидесяти сантиметров снега, почти два фута.

— Который час? — спросил Гамаш, пытаясь поднести свои часы поближе к масляной лампе.

— Без десяти шесть.

Гамаш разбудил остальных, и они позавтракали так, как, наверное, завтракали в свое время пассажиры дилижансов, останавливаясь на этом бывшем постоялом дворе. У камина. Подрумяненными английскими булочками с джемом и café аи lait.

— Габри подключил духовку и машину эспрессо к генератору, — объяснил Оливье. — Он недостаточно мощный, чтобы обеспечить освещение, но у нас, по крайней мере, есть самое необходимое.

К тому времени как они с трудом добрались до бывшей железнодорожной станции, электричество появилось, хотя свет ламп был неровным и дрожащим. Наклонившись вперед и пригнув головы, чтобы хоть как-то защититься от безжалостных порывов ветра, который швырял снег им в лицо и сбивал с ног, они упорно продвигались вперед, стараясь не сбиться с хорошо знакомого пути.

Снег забивался в рукава, за пазуху, в уши, проникал во все щели, которые ему удавалось найти в защитной броне их одежды, как будто стремясь во что бы то ни стало добраться до оголенной кожи. И добирался.

Оказавшись наконец в штабе расследования, они размотали шарфы, стряхнули плотный слой снега с промокших насквозь вязаных шапочек и долго топали ногами, чтобы избавиться хотя бы от основной массы снега, налипшего на сапоги.

Лакост из-за погоды застряла в Монреале, и ей предстояло провести день в главном управлении. Бювуар все утро провисел на телефоне, но в результате все же нашел аптекаря в Ковансвилле, который в течение последних нескольких недель продавал ниацин. Он решил отправиться туда, невзирая на то что из-за снежных заносов дороги стали практически непроезжими.

— Ничего страшного! — возбужденно сказал он.

Настроение было приподнятым. Дело близилось к концу, и Бювуару предстояло путешествие сквозь бушующую на дворе вьюгу. Он чувствовал себя героем, первопроходцем, охотником, рискующим жизнью, преодолевающим нечеловеческие трудности и бросающим вызов стихии. Он гордился собой.

Бювуар стремительно вышел в двери и сразу же увяз по колено в свеженаметенных сугробах. С трудом добравшись до машины, он в течение ближайшего получаса очищал ее от снега. Правда, рассыпчатый, пушистый снег сметался легко и навевал воспоминания детства. Будучи мальчишкой, он обожал такие вьюжные дни, в которые не надо было ходить в школу.

Вьюга не смогла удержать жителей деревни дома, и они, нацепив лыжи или снегоступы, отправлялись по своим повседневным делам. Сквозь снежную пелену Бювуар видел только их размытые силуэты. На дороге не было ни единой машины, кроме его собственной.

— Сэр… — Прошло около часа после их прихода, и Лемье подошел к столу Гамаша, держа в руках длинный, толстый и влажный от растаявшего снега конверт. — Я нашел это под дверью.

— Вы не видели, кто его принес? — спросил Гамаш, переводя взгляд с Лемье на Николь. Она молча пожала плечами и снова уставилась в монитор своего компьютера.

— Нет, сэр, — ответил Лемье. — В такую погоду кто угодно мог подойти к самому порогу, и мы бы этого не заметили.

— И кто-то так и поступил, — сказал Гамаш. На конверте четким, изящным почерком было написано: «Старшему инспектору Гамашу, Сюртэ Квебека». Он нетерпеливо разорвал конверт, чувствуя накатывающую волну страха. Быстро просмотрев две исписанные страницы, Гамаш вскочил на ноги и быстрым шагом направился к двери. Надев пальто, он даже не стал тратить время на то, чтобы застегнуть его.

— Я могу чем-то помочь? — крикнул Лемье ему вслед.

— Одевайтесь. Агент Николь, подойдите сюда. Наденьте пальто и помогите мне расчистить машину.

Николь надоело скрывать свои истинные чувства, и она метнула на старшего инспектора разъяренный взгляд, но тем не менее сделала то, что ей было приказано. Втроем они откопали «вольво» Гамаша за считаные минуты, хотя машину почти сразу же заносило опять.

— Хватит.

Гамаш распахнул дверцу и забросил в салон скребок и совок. Лемье и Николь быстро обежали машину. Каждый стремился первым оказаться у пассажирского сиденья.

— Вы остаетесь здесь! — крикнул Гамаш, захлопывая дверцу и выжимая сцепление.

Колеса сначала забуксовали, но потом машина неожиданно резко рванула вперед. В зеркало заднего вида Гамаш видел агента Лемье, который согнулся в три погибели на месте, с которого толкал машину, пытаясь отдышаться. Рядом с ним, уперев руки в бока, невозмутимо стояла Николь.

Сердце Гамаша бешено стучало в груди, но он усилием воли заставлял себя не давить на педаль газа. Снежные наносы делали дорогу практически неотличимой от обочины. Доехав до вершины Мельничного холма, старший инспектор остановил машину. Необходимо было быстро принять решение. Дворники с трудом справлялись с налипающим на ветровое стекло снегом, и Гамаш знал, что если он простоит здесь слишком долго, то безнадежно увязнет в сугробах. Но какую дорогу выбрать?

Гамаш выбрался из машины и замер в нерешительности. Куда ехать? В Сан-Реми? В Уильямсбург? Куда?

Он постарался взять себя в руки и успокоиться. Ему необходимо было обрести ясность мышления. Гамаш слышал завывания ветра и чувствовал, как холодный снег облепляет его со всех сторон. Ответ не приходил. Не было ни стены с указующей надписью, ни голоса, доносящегося сквозь свист вьюги. Зато был голос, внезапно раздавшийся у него в голове. Резкий, ломкий, отчетливый голос Руфи Зардо.

Быстро забравшись в машину, Гамаш развернул ее в сторону Уильямсбурга. С максимальной скоростью, которую только можно было развить в такую погоду, не рискуя оказаться в кювете, он ехал к тому месту, где раздавали прощения. И боялся, что будет слишком поздно.

Сколько времени письмо лежало под дверью?

Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем впереди замаячило здание Легион-холла. Проехав мимо него, Гамаш повернул направо. И сразу увидел машину. К облегчению, что оказался в нужном месте, примешивался леденящий страх. Резко затормозив, он быстро выбрался из машины.