Последняя милость

Гамаш засмеялся.

— А какое воздействие на организм могут оказать двадцать миллиграмм ниацина? — поинтересовался он, немного успокоившись.

— Они вызовут сильный приток крови к голове. Сначала появится очень яркий румянец и человека бросит в жар. Потом он начнет сильно потеть, а на лице могут появиться пятна, или же румянец сменится сильной бледностью. — Доктор Харрис ненадолго задумалась, после чего продолжала: — Я не очень хорошо знакома с этой темой и поэтому специально заглянула в фармацевтический справочник. Ниацин — абсолютно безопасный препарат. Да, его передозировка может вызвать небольшой дискомфорт, но не более того. Если кто-то рассчитывал убить Сиси с помощью ниацина, то он просчитался.

— Я так не думаю, — возразил Гамаш. — Напротив, наш убийца все очень хорошо рассчитал. Ведь ему все-таки удалось убить Сиси, верно? А ниацин в данном случае был его сообщником. Сиси де Пуатье убили электрическим током, правильно?

Доктор Харрис кивнула.

— И вам должно быть прекрасно известно, насколько это сложно.

Шарон снова кивнула.

— Особенно посреди зимы. Ведь она должна была не просто прикоснуться к электрифицированному предмету. При этом она должна была стоять в луже жидкости, на ногах у нее должны были быть сапоги с металлическими шипами на подметках и…

Гамаш замолчал, предоставляя Шарон Харрис возможность самой догадаться о том, что он хотел сказать. Она задумалась, попытавшись представить себе картину гибели Сиси. Вот женщина поднимается со своего места, ее ноги при этом оказываются в луже антифриза, она протягивает…

— Руки! У нее должны были быть голые руки. Так вот как он это сделал. А я-то думала, что вы просили особенно тщательно исследовать ее кровь из-за того, что подозревали отравление.

— Перчатки. Мне не давал покоя этот вопрос. Почему она сняла перчатки?

— Потому что ей было жарко, — сказала Шарон Харрис. Она очень любила свою работу, но невольно завидовала способности Гамаша и Бювуара складывать вместе все кусочки головоломки.

— Во время благотворительного завтрака кто-то подсыпал ей большую дозу ниацина, и ее бросило в жар. Через какое время он начинает действовать? — спросил Гамаш.

— Минут через двадцать.

— Как раз достаточно для того, чтобы дойти до озера и занять свое место. Потом Сиси неожиданно стало жарко, она сняла перчатки и, возможно, шляпу тоже. Мы сможем в этом убедиться завтра, когда будут готовы фотографии.

— Какие фотографии?

— Там был фотограф. Его наняла сама Сиси, чтобы он сфотографировал ее в окружении, так сказать, местных жителей. Завтра пленки будут в лаборатории, и мы сможем их посмотреть.

— А ей-то зачем нужны были эти фотографии?

— Она была то ли модельером, то ли дизайнером. Недавно выпустила книгу и собиралась издавать собственный журнал. Фотографии нужны были для ее рекламной кампании.

— Никогда о ней не слышала.

— Как и большинство жителей Квебека. Но она сама создала воображаемый образ преуспевающей бизнес-леди и вела себя соответственно. Причем она претендовала не только на создание собственного стиля в дизайне. Вокруг своих эстетических предпочтений она создала целую жизненную философию, которая должна была покорить мир.

— Может быть, у нее просто была мания величия?

— Я и сам еще до конца не разобрался, — признался Гамаш, поудобнее устраиваясь в кресле. — Возможно, ее одержимость действительно носила болезненный характер и была не более чем навязчивой идеей, а возможно, это была заслуживающая уважения одержимость человека, который упорно стремится достичь своей мечты, невзирая на все препятствия и насмешки.

— А как вы относитесь к ее философии? Она вам нравится?

— Нет. Сегодня я беседовал с одной дамой, которая назвала философию Сиси духовным Франкенштейном, и я склонен с ней согласиться. Мне эта характеристика кажется очень точной. Честно говоря, монстр Мэри Шелли уже не впервые всплывает в этой истории. Кто-то уже цитировал ее роман в связи со смертью Сиси. «Чудовище мертво, и мирные селяне празднуют избавление».

— Монстром был не Франкенштейн, — напомнила ему доктор Харрис. — Франкенштейн создал монстра.

Гамаш внезапно почувствовал знакомое стеснение в груди. В словах Шарон определенно что-то было. Что-то трудноуловимое, упорно ускользающее от него с самого начала этого дела.

— И что теперь, patron? — поинтересовалась Шарон Харрис.

— Благодаря вашему ниацину мы сделали огромный шаг вперед, доктор. Благодарю вас. Теперь нам остается просто ехать вдоль осевой.

— Простите?

— Понимаете, мне любое расследование представляется в виде очень длинной дороги, которая уходит за горизонт. Я не вижу ее конца, но мне это и не нужно. Главное ехать по ней вперед, никуда не сворачивая, и ты обязательно доберешься до конечного пункта. Дорога сама выведет. А фары будут освещать путь.

— Как лампа Диогена?

— С точностью до наоборот. Диоген искал честного человека. Я ищу убийцу.

— Будьте осторожны, шеф. Из-за фар убийца может заметить приближающуюся машину.

— Еще один вопрос, доктор. Куда могли подсыпать ниацин?

— Этот препарат легко растворяется в любой жидкости, но он довольно горький. Поэтому, скорее всего, его подсыпали в кофе. Возможно, в апельсиновый сок.

— А как насчет чая?

— Вряд ли. Для этого чай должен был быть очень крепким, иначе его вкус не смог бы перебить горечь.

Шарон Харрис собрала свои вещи, достала из кармана дистанционный ключ от машины, повернулась к окну и нажала маленькую кнопочку. Один из автомобилей, стоявших снаружи, мигнул фарами и ожил. Гамаш знал, что одновременно с фарами в салоне включился обогреватель. По мнению старшего инспектора, из всех изобретений, сделанных за последние двадцать лет, самыми замечательными были обогреватели для сидений в машине и автоматическое зажигание. Жаль, что Ричард Лайон вместо подобных полезных вещей изобретал магнитные застежки.

Гамаш проводил Шарон до дверей, и когда она уже собиралась надеть пальто, он вдруг спросил:

— Доктор, вы никогда не слышали об Элеоноре де Пуатье?

Шарон озадаченно посмотрела на него.

— Нет. А кто это такая?

— Неважно. А как насчет Генриха Второго?

— Генриха Второго? Шеф, вы серьезно спрашиваете меня о каком-то доисторическом британском монархе? Из английской истории я помню только Этельреда II Неразумного. Он вам не подойдет?

— Ваши познания в истории отличаются завидной широтой, доктор.

— Католическая школа. Извините, что не смогла быть вам полезной.

— Ниацин! — Гамаш кивнул в сторону их столика, на котором лежала картонная папка. — Вы сегодня герой дня, доктор.

Несмотря на шутливый тон разговора, Шарон была очень приятна его похвала.

— И еще один вопрос, — сказал Гамаш, подавая ей пальто. — Снова из истории. Как насчет Элеоноры Аквитанской?

— О, это легко, — улыбнулась Шарон. — «Лев зимой».

— Дорогой, открой, пожалуйста, дверь, — крикнула Клара. — Я у себя в студии.

Ответа не последовало.

— Впрочем, не беспокойся, — крикнула она после того, как в двери постучали второй раз. — Конечно же, я сама открою. Мне это не составляет никакого труда. Мне вообще никогда ничего не составляет труда! — Последние слова Клара прокричала уже под закрытой дверью студии Питера. Она была уверена, что он там. Наверняка просто не хочет отвлекаться от любимой компьютерной игры и поэтому решил притвориться глухим.

В их доме стук в дверь был достаточно необычным явлением. Все знакомые спокойно заходили без стука. Многие сразу шли в кухню и смотрели, чем можно поживиться в холодильнике. Иногда, вернувшись домой, Питер и Клара обнаруживали на диване в гостиной дремлющую Руфь Зардо с неизменным бокалом виски на столике и «Таймс Литерари Ревью» на пуфике. Однажды они обнаружили в своей ванной Габри. Очевидно, в гостинице пропала горячая вода, а следом за ней оттуда пропал и Габри.

Клара распахнула входную дверь, впустив в прихожую поток ледяного воздуха, и почему-то не особенно удивилась, увидев старшего инспектора Гамаша. Конечно, она бы предпочла, чтобы это был главный хранитель Музея современного искусства, который приехал посмотреть ее работы, но понимала, что такой вариант крайне маловероятен.