Анабиоз

— Какие искорки? У меня они из глаз сыпались, — сухощавый истерично хихикнул.

Стоявший рядом мужик успокаивающе похлопал его по плечу. Наверное, это и был тот самый Мишка. А сухарь на бревне, по всей видимости, знал, что произошло. Впрочем, сморщенный мужичок выглядел скорее помешанным. А Мишка больше всего походил на человека, незаслуженно обделенного властью.

Он был высок, крепок и светловолос. Моего примерно возраста, но выше, шире в плечах. И лицо у него было нехорошее. Лицо человека сильного физически, но слабого внутри, и оттого пользующегося своей силой не по делу.

На Алексея Ивановича Мишка посмотрел так, словно тот был недоразумением, вставшим у него на дороге.

— Стой, Семеныч, — притормозил он сухощавого. — Расскажи-ка еще раз, с самого начала.

Мишка обращался вроде бы к мужичку на бревне, но смотрел при этом на Алексея Ивановича и говорил скорее для него. Семеныч крякнул и завелся по новой. Видимо, такое внимание ему льстило.

— Я на станции «Солнечная» стоял. Хотел в город ехать. Стою, стало быть, на платформе, тут меня и срубило. Просыпаюсь — кругом никого. Только пара человек. Лежат. Прямо на платформе. Ну, я поднялся кое-как… А они лежат. Думал, мертвые, посмотрел. Вроде мертвые, а вроде нет. Не разберешь. И вокруг ни души. Спросить некого, на помощь не позовешь. И тишина. Я подумал: электричка-то, поди, не придет теперь. И пошел.

Мужичок судорожно сглотнул. Огляделся. Люди слушали молча, хоть и по второму разу.

— Глаза поднимаю, — выдержав драматическую паузу, продолжил Семеныч, — а там птица. Летит. Задом наперед летит.

— Ты сколько выпил-то перед этим, друг? — мрачно полюбопытствовал Алексей Иванович.

Белобрысый Мишка самодовольно ухмыльнулся. Видимо вопроса ждал и ответ на него знал.

— Ни граммулечки, вот те крест, — перекрестился мужичок на бревне. — В завязке я. Нельзя мне, врач запретил. Зуб дам.

— Ты дальше, дальше говори, Семеныч, — подбодрил Мишка, глядя на Алексея Ивановича.

— Летит, — повторил мужичок. — Задом наперед. Я как увидел, тут у меня все похолодело. С платформы прыгнул и бежать. Бегу, дороги не разбираю. А там свет. Как стена стоит. И как ударит меня! Тут я совсем… Ну, как же это, чтобы светом било? В голове помешалось. Бегу и с разгону в столб. Бах. И без сознания брякнулся. Пришел в себя, голова гудит. Смотрю, кругом все странно. Под столбом череп лежит человеческий. Тут меня совсем пробрало. А сзади свет стеной, и за ним платформа.

— Что ж ты назад не вернулся?

Семеныч поглядел на Алексея Ивановича. В глазах мелькнул страх, готовый обернуться безумием.

— Страшно там, — жутким голосом проговорил он. — Птицы задом наперед летают.

Воцарилась тишина. Люди молчали. Молчал Борис, Алексей Иванович и даже белобрысый Мишка. Только птицы щебетали да потрескивали в траве кузнечики.

— Я и пошел, куда ноги шли, — снова забормотал Семеныч. — Кругом все мертвое. Люди, машины, дома. Думал, совсем один остался. Потом вот его нашел.

Мужичок указал на Мишку.

— Хорошо, — спокойно кивнул Алексей Иванович. — Идите, вас накормят. Потом еще поговорим. Помогите ему.

Алексей Иванович вроде бы не обращался ни к кому конкретно, но толпа начала рассасываться. Поредела. Семеныча повели к блекло-синему кубу гипермаркета.

Алексей Иванович сердито посмотрел на Мишку.

— Миша, — проговорил он, не обращая внимания на не успевших уйти людей, — ты зачем народ переполошил?

— Ты чего, Иваныч, не вкурил? — вопросом ответил белобрысый. Безо всякого почтения к усатому. Поглядывая на оставшихся зрителей.

Мне показалось, что и говорит он теперь не для Алексея Ивановича, а для остальных.

— Это же рядом со Сколково.

— Что рядом со Сколково?

— Станция «Солнечная». И стена света, где птицы задом наперед. Не понял еще?

Мишка состроил рожу, будто хотел добавить: «ну и тупой же ты, Иваныч». Но вслух этого не сказал, ограничившись мимикой.

— Там Сколково. Ученые там. Заварили кашу, нас всех и вырубило. Вкурил? Теперь у нас тут сам знаешь что, а у них там все по-другому. И они должны знать, что стряслось, и что с этим дальше делать.

— Миша, — холодно повторил Алексей Иванович, — зачем ты переполошил людей?

— Люди должны знать правду. Ты от них все скрываешь.

— Я не скрываю. Я не знаю ничего, Миша. И ты не знаешь. Все, что нам известно, это то, что везде одно и то же.

— Не везде, — повысил голос белобрысый.

— Везде, — отрезал Алексей Иванович. — Потому надо действовать вместе и…

— И идти в Сколково, — перебил Мишка. — А если кто-то не способен, то пусть перестанет корчить из себя главнокомандующего.

Он снова обвел взглядом людей, ища поддержки. Не знаю, нашел ли он ее, но совершенно точно заметил нас с Борисом.

Я почувствовал, как меня оценивают. Словно просвечивают рентгеном.

— Новенькие?

— Нет, — подал голос Борис. — Мы уйдем.

— А куртец знакомый, — проигнорировав брата, сообщил белобрысый Мишка. — Видите, что ваш благодетель творит? Пока мы горбатимся, он наше последнее разбазаривает.

По остаткам толпы пробежал ропоток. Алексей Иванович поджал губы, круглое лицо его приобрело угловатость, усы воинственно встопорщились. Он был зол. На Мишку, пытающегося перетянуть на себя одеяло. На нас с Борисом, подвернувшихся так некстати. На себя.

— Мы должны помогать людям, иначе станем скотами, — проговорил он медленно, давя злость.

— Это кто тебе сказал, Иваныч? — Мишка хохотнул и снова оглядел толпу. — Кто тебе сказал, что мы должны сдохнуть, чтобы кто-то мог пожрать? Знаешь, что. Мне кажется, с тобой все ясно. Теперь мы будем делать так, как скажу я.

— Миша, — вмешался знакомый голос, и я заметил стоящего по другую сторону толпы Павла. — Перестань.

— А ты молчи, стручок. Не суйся, дольше проживешь.

— Прекрати, — с тихой угрозой проговорил Алексей Иванович.

Он стоял, как скала. Неколебимый, вечный. За таким, кажется, действительно можно было чувствовать себя как за каменной стеной. Но людям, видимо, этого уже было мало.

— Алексей, — вступился кто-то из толпы, — а Миша прав.

Эта невинная, с первого взгляда, реплика переломила ситуацию. Горстка людей будто взорвалась: загалдела, швыряясь взаимными упреками и выплескивая напряжение. Я тронул пальцами футляр с очками. Захотелось вырваться отсюда и сбежать.

В голове чехардой поскакали мысли. Куртку, кажется, придется оставить. Лишь бы самих отпустили. А то сейчас нас перемолотят и станут жить дальше. Может, как раньше, может иначе — нам-то с Борисом будет уже не важно.

Борис!

Стоявший у меня за плечом, он грубо отодвинул меня в сторону и шагнул вперед, в круг. В руке сверкнул топор.

Сердце пропустило удар.

Братец, да ты спятил…

— Эй ты, фраер, — хрипло сказал Борис, обращаясь к белобрысому Мишке.

Он произнес это тихо, но гомон мгновенно стих. Толпа пришла в движение, расколовшись на части. Кто-то остался на стороне Алексея Ивановича. Кто-то переметнулся к белобрысому. Большая часть народа отпрянула. Кажется, только я и остался на месте. Как истукан.

— Хочешь что-то сказать? — спросил Борис в тишине. — Пойдем, поговорим. А воду мутить не надо.

Мишка смотрел на брата зло. Глазки его стали крохотными и колючими. Он был крупнее Бориса и мог заломать того в два счета. Но Бориса, а не Мишку звали Борзым. А может, дело было в том, что брат уже стал убийцей, а Мишка им пока не был?

— Думаешь, я топора твоего испугался? — спросил белобрысый, но по голосу чувствовалось, что угроза наиграна, а топора он в самом деле боится.

И почувствовал это не только я.

— Всё, хватит, — уверенно сказал Алексей Иванович, осознав, что сегодня смены власти не произойдет. — Поножовщины я не допущу.

— Ничего, Иваныч, — огрызнулся белобрысый. — Они уйдут, а мы с тобой останемся.

— Я еще вернусь, — пообещал Борис.

Алексей Иванович глянул на него с оттенком благодарности. Сказал уже спокойно: