Страница 52 из 62
Вот, возьмем, скажем, Киото. Киото я, вообще-то, не очень люблю. Потому что в общем физиономии города не вижу: все там такое перпендикулярно-полосатое, улицы под прямыми углами пересекаются. В общем, это не Нара — город моей безумной влюбленности, где, по определению Сакураи (удивительно точному, на мой взгляд), можно бродить-бродить и в голове пусто и легко, а в сердце легко и глубоко…
Нет, Киото хорош, конечно, но отдельными местами — там уголок, тут храм, там холмик. После поэтических встреч я таких мест стала замечать и находить намного больше. Вот вчера, например, отыскала храм Сеннюдзи, а в нем — огромный двухъярусный зал Будды. И вся конструкция этого зала изнутри видна. Балки вверху сцеплены между собой, как медвежьи лапы. А статую Будды я там и не заметила вовсе. Хотя она и большая… Просто не до нее было: там главное действующее лицо — пространство.
Да, таких удивительных мест в Киото пруд пруди. Старая часть Киото. Холм с брусчаткой. Вечереет. Пагода Ясака нависает над крутой улочкой. Переплетения проводов, выставленные на тротуар фонари, циновки, домики в два-три этажа, не больше. Черепица, маленькие открытые прихожие-садики. Запах вечера и желтого света. Квадратики стен, квадратики окон и сёдзи. И 300 лет назад тут все было точно так же: брусчатка, свечи под керамическими колпаками с вырезами в виде цветков сакуры, иероглифы на полотнищах над входами в магазины, неторопливые дамочки в кимоно. В вышине холма — дремлет храм Кёмидзу-дера.
Киото… Пульс… Я, кажется, его почувствовала. Огромное скопление бумажных фонарей, роем ос согревающее павильон Ясака-дзиндзя. Синтоистский храм — никаких преград движению: улица протекает сквозь. Зашел — вышел. Рой фонарей согревает. На углу у магазина соломенных игрушек горят костры…
Не смотри туда, через дорогу, где огни реклам и машин. Там тоже Киото. Тот, привычный. Не смотри туда, потеряешь пульс…
Наша с Киото недавно возникшая взаимная симпатия поддерживается теперь разными методами. Сакураи понравились мои фотки, и он попросил меня отснять несколько известных храмов для его книги — путеводителя по Национальному архитектурному достоянию Японии. Я поехала в Киото — снимать храм Фусими-Инари. Я, вообще-то, уже была в том месте: помните, там на холмах стоят коридорами оранжевые ворота-тории! Так что фото этого храма у меня есть. Но Сакураи нужны были детали, и не просто так, а определенного здания. Так что выбралась я, как в старые добрые времена: «на объект». Вот уж и вправду: «Свинья грязь найдет». Помимо главного святилища, Сакураи просил еще сфотографировать чайную комнату, но в нее не пускают. Я решила упереться рогами — дуракам ведь, как известно, везет и пошла на прием к настоятелю. Как ни странно, меня впустили. Настоятель был пожилой такой скромный дяденька, он налил мне чаю, угостил конфетами и спросил, чего мне надобно. Я не знала, как следует называть настоятелей храмов синто, и потому называла его безотказным «сэнсэй», что в принципе, оказывается, было очень правильным решением. Вот, и откуда только у меня взялась наглость — вспомнила я все уроки нашего грамматика Сакаты и заговорила с настоятелем на весьма правильном (не вру), очень вежливом японском. Даже не на стандартно-вежливом, а прямо-таки на очень вежливом, с разными выкрутасами. И ничего даже не спутала: открываю рот и он сам говорит что-то абсолютно заумное, а я в это время думаю: «О господи, что это со мной, может, я заболела или, может, это кто-то другой за меня разговаривает?» Надо сказать, что, вообще-то, я себя даже стандартно-вежливым языком не утруждаю, а разговариваю на весьма развязной, грубоватой японской полуфене. Так говорят подростки. Причем мужского пола. Жена Сакураи Ясуко всегда хватается за голову от этой моей манеры общения. Так, конечно, само собой, ведь с кем поведешься, от того и наберешься! Но Ясуко уверяет меня, что по-женски тоже надо уметь разговаривать — это с Сакураи, мол, можно на таком ужасе общаться, а вот если куда в приличное место… Тут она строит кокетливые глазки и начинает сладеньким, тоненьким голосочком выпевать мягкие вежливые фразы. Ужасно смешно выходит, она и сама хихикает. Вот, то ли качество речи помогло, то ли рожа моя умильная, плюс, понятно, настоятель — хорошим человеком оказался… В общем, к моему вящему восторгу, он лично вышел и провел меня в чайную комнату — все открыл, показал, впустил внутрь и позволил все сфотографировать. Эта чайная комната, оказывается, раньше стояла в императорском дворце Госё, а потом ее оттуда перевезли в этот храм. Тут теперь проводит чайные церемонии глава школы Урасенке. Жалко, что со мной не было Сашки, она знакома с этим главой — это ее чайно-церемонный сэнсэй. В тот раз я поняла, что в чайной комнате самая красивая штука — перегородки сёдзи: они затянуты полупрозрачной бумагой и прикрывают круглые окна. Или окна в форме перевернутого колокольчика. Сёдзи можно раздвигать и задвигать, оставлять в них разные щелки и просветы. Через просветы виден сад, а через сёдзи проходит солнце и перегородки светятся, как перламутровые раковины…
А после того я решила еще в окрестные храмы по-заглядывать. Храмы оказались совсем не маленькими. Вот что меня до сих пор безумно удивляет, так именно этот феномен — карабкаешься в киотийские горы по узким улочкам, среди малюсеньких домиков, залезаешь в какой-нибудь закоулок, а там — огромная махина храмовых ворот, а дальше — пагоды, сады, деревянные колонны… Как будто это уже другая реальность. В тот раз я нашла новое чудо: представьте себе узкую крутую лесенку, всю в солнечных зайчиках, а на ее вершине — оранжевую штукатуренную обтекаемую скобку рожками вниз. Над скобкой — деревянная изогнутая храмовая крыша с черепицей и стропилами. А под ножками скобки — как раз проход. Ворота такие. Закат. За оранжевой штукатуркой ворот оранжевое, полное хурмы дерево, рыжие цветы и рыжие столбы храма. И золотистая гора. А солнце между веток подвешено апельсином…
Еще я ездила в киотийский дзенский храм Сококудзи. Он красивый, с огромным центральным павильоном и уже знакомым нам драконом на потолке. Но внутрь павильона не пускали: шла какая-то служба и там по кругу маршировали важные монахи. Зато по соседству я зашла во дворик-садик маленького подчиненного храма и увидала открытую деревянную калитку. Раз открыто, значит, можно зайти. Там, за калиткой, была изнанка монашеской жизни, то, чего обычно туристам не демонстрируют. На темно-коричневой оконной раме сушилась связка очищенной от кожицы ярко-оранжевой хурмы. По ней прыгали солнечные зайчики. Мшисто-каменный ковер устилал землю под выгнутым старинным мостиком, углы крыш и черепица причудливо изогнулись, под навесом валялись велосипеды, под порогом — шлепанцы, на веревке сушились трусы и носки. Шланг для полива небрежно свернут. Инжировое дерево полно инжира и завешено сеткой — от птиц. Тишина и безлюдье. Казан для подогрева воды. Солнце, солнце на звездочках мха… Сбой программы — появление чужака. Только не видит его никто, этого пришельца. Так и мы, наверное, частенько не замечаем кого-то, слишком отличного от нас. Настолько отличного, что его даже не видно — он просто выпадает из картины реальности. Не отсюда ли берут начало сказки о домовых и барабашках? По дороге назад калитка оказалась закрыта. Неудивительно. Такие пути открываются только раз. Хорошо еще, что японцы почти ничего не запирают. Я потянула за щеколду, и дверца в реальный мир сдвинулась с места и впустила уличный шум.
От Сококудзи было недалеко до синтоистского храма Симогамо-дзиндзя. Он находится на V-образном мысу в развилке рек Камогава и Таканогава, там, где они сливаются вместе, образуя широкую реку Камогава [65]. Дорога к храму — вдоль ручья, через рощу. Зелень кленов. За огромными красными воротами белый гравий, озеро, павильоны и чудовищно-горбатый мост. На фоне желтой сурепки: красный мост и красные ворота. Солнце отражается в воде и просвечивает сурепку насквозь. Над ручьем стоит маленький павильон на сваях. И вода неторопливо течет под ним.
65
Интересно, что иегролифически река Камогава до и после слияния с Таканогава записывается по-разному: до слияния это название имеет прямое отношение к расположенным чуть выше по течению местности и святилищу Камигамо, а ниже слияния это уже «Река диких уток», которых и вправду, невзирая на центр города, по берегам живет множество.