Прямая речь

1990 г.

У нас, сколько не прыгай по телевизионным каналам — гульба, икра и лососина, сплошные презентации. Или возьмем передачу «Любовь с первого взгляда». Такое впечатление, что это из жизни земноводных. Я видел бы в ней смысл, если бы знакомили пожилых людей. Свели двух стариков и отправили на Гавайи. Прекрасно! А зачем молодых знакомить? Зачем сводничать?

Словом, создается ощущение, что в промежутках между новостями нас стараются отвлекать и веселить. Но веселить тоже надо средствами искусства. Вахтангов в свое время в голодной Москве поставил «Принцессу Турандот». Сидела в зале в общем-то нищая, голодная толпа, а на сцену выходили красивые мужчины и женщины и играли прекрасную сказку.

1992 г.

Искусство — не сфера обслуживания. Художник может отказаться служить вообще, кому бы то ни было. Что это за вымогательство такое: вы нам радость должны доставлять? С какой стати? А ты, автор письма, какую радость приносишь? Лифты ломаются, дороги в ужасном состоянии… Где ботинки? Где пироги? Но кто-то пустил перл, что искусство для народа. Хотя еще Пушкин сказал: «Зависеть от людей, зависеть от народа — не все ль равно? Бог с ними. Никому отчета не давать, себе лишь одному служить и угождать — вот счастие, вот право».

Искусство должно быть независимо. И, если оно пригодится еще кому-нибудь кроме тебя, это большая радость.

1991 г.

Непонятно, что смотреть в московских театрах. Всего один спектакль из тех, что я видел, убедил меня по всем правилам. Это «Трехгрошовая опера», которую сделал Володя Машков у Кости Райкина. Это потрясение! Ленком не делает ничего такого, о чем можно поговорить. Таганка померла. Ну, приезжает Любимов, за две недели выпускает спектакль и что?

Такой концентрации пустых пошляков, как сегодня, я не помню в нашем искусстве. Особенно в этом смысле отличаются эстрада и телевидение. И это страна Тютчева, Блока?.. Я не против рока, скажем, Гребенщикова, но таких людей очень мало. А остальные? Вчера родились, сегодня уже обличают. А хоть какое-то представление об изначальной природе вещей ты имеешь? Уж переживи хоть что-нибудь, перестрадай, а уж потом обличай. Или, по крайней мере, не возносись так высоко в своем обличительстве. Нет, все напрокат, без болевого опыта.

Ну, нельзя же пройти мимо Чехова к Хармсу. Параллельщики и постмодернисты сразу играют в модерн, абсурд. Но ведь к этому надо прийти, а то получается так задорно, так боевито, так жалконько и все, как бы с конца. Время вроде бы не наступило, а просто возникло ни с того ни с сего.

1989 г.

Все мы люди своего времени. Те, кто кричат: «Все пропало!» — разумеют в первую очередь себя. А ты, ты и ты — еще не все. Что пропало? Книжки стояли и стоят на полках. Их пока не жжет никто. А то, что дети не будут знать Пушкина, ужасно, конечно, но это наша точка зрения. Жизнь не прекращается. Бабы есть, мужики — тоже. Чахлые, правда, но ничего, худо-бедно что-то получается, но пока выживаем. Не все еще отравлено. Пока еще живем. А говорить: все погибло, все погибло…

Почему бы ни предположить, что технократическая генерация как Атлантида, уйдет и появится новая культура, новые лица, новые имена.

Да и сейчас есть ребята толковые и жадные до знаний. В какие это времена все поколение целиком шло в образованщину, в интеллигенцию? Никогда. Всегда в любом поколении водились дураки и было НЕСКОЛЬКО. Это общий закон. Его пока никто не отменял. Просто все происходит на нашем веку, на наших глазах и потому кажется, что такого еще никогда не было. Было. И валили отсюда хором и бунины, и георгии ивановы, и волошины… Ничего, выжили.

Я боюсь одичания своей страны. Вокруг огромное количество неграмотных или полуграмотных людей, везде, в том числе и на эстрадных площадках. Слабо зарифмованные слова, бессмысленные совсем, но, как кажется этим ребятам, социальные. Откуда такая отвага — рифмовать, не умея этого делать?

1990 г.

Страна талантливая вне всяких сомнений. Другое дело, что гении никогда не определяли ее судьбу. Мы кричим: «Толстой, Пушкин!» А уровень духовности ниже, чем на Западе. Почему? Потому что там его поддерживает уровень жизни — покой. Уверенность в будущем, то, что создается средним классом, обыкновенными людьми, не гениями, а теми, кого у нас назвали бы обывателями.

1990 г.

«Пушкин — это наше все» — затертые слова. Они требуют протирки. Когда мы говорим о Пушкине, предполагается, что дети должны знать Пушкина. Нет. Поэзия, она как бы сама по себе. А Пушкин сам по себе. Есть у меня такая, может быть, глупая уверенность, что если дети узнают о Пушкине все — о его лицейских товарищах, обо всех его метаниях, даже узнают всех его любовниц, то, мне кажется, это даст иное, несегодняшнее понимание жизни и как лучами высветит вход в русскую литературу.

Прикасаясь к жизни Пушкина, человек впитывает иную природу человеческих взаимоотношений. И эпоху. Какие люди создавали эту эпоху, такие соответственно и категории они вводили в обиход. Честь, достоинство, благородство — это же были абсолютно естественные вещи. Ни на каком другом примере не объяснишь, что врать нехорошо. Что ложь может быть смертельна. Что обманывать женщин стыдно, хотя это было принято всегда и казалось нормально: побаловался и убежал. Нехорошо. Причем даже без учета христианских принципов, хотя все тогдашние люди были христиане. Никуда от этого не денешься.

Склонность русского человека к книге — это один из мифов русской интеллигенции. Если бы русский человек действительно был склонен к книге, он не натворил бы столько глупостей в собственной жизни. Как-то Маяковскому сказали: «Пушкина читали массы, а вас не читает никто». На что он ответил: «Пушкинская масса не умела читать». И он, к сожалению, прав: Пушкина читала, да и сейчас читает ничтожно малая часть.

Об интеллигенции

То, что сейчас происходит с нашей интеллигенцией, всегда с ней происходило, во все времена. Это совершенно не ново. Только она помельчала и стала совсем уже плохонькая. Отважных людей мало, людей с достоинством тоже почти нет. Светлые головы есть, конечно, грех говорить. Но в массе своей тот слой, который мы упрямо называем интеллигенцией, в массе своей… Все эти буревестники похлопали крыльями, не очень, очевидно, понимая, что они защищают, что такое демократия, и совпадает ли это понятие с тем, что происходит вокруг. Ибо от такой «демократии» так близко до гражданской войны…

И она, эта гордая интеллигенция, которая больше всех трещала, теперь частично на Западе, частично затаилась, частично не стесняется выходить на паперть к разному начальству и говорить: «Дай, дай, дай, культура погибает». — «А нам плевать, у нас завтра будет своя, новая. А вы, траченные молью, даже не приставайте!» Дело даже не в том, что начальство так рассуждает. Ему так положено в России рассуждать. А в отношении интеллигенции к начальству Она всегда должна быть в оппозиции. Не должна она никакую власть приветствовать никакими аплодисментами. Тем более власть, которая четко себя не обозначает.

Правда, намерения сообщают: светлое будущее в очередной раз, но каким образом — неизвестно, по дороге выясним. Вот сейчас они выясняют.

Я сказал недавно одному высокому начальнику: «Ладно, что вы все временщики. Они были во все времена, такой беззастенчивости у них, правда, не наблюдалось. Вам чем хуже, тем вы отважнее. Такое ощущение, что у каждого из вас даже не в Шереметьево, а прямо здесь, через сквер, стоит самолет, и в случае чего вы в него прыгаете и улетаете кто куда. А что будет с этой страной, которую вы так долго раскачивали?»