Прямая речь

1992 г.

У нас любят топтать поверженных. Так было, кстати, всегда. А сейчас очень даже прилично забрасывать камнями и стоящих у власти. Можно. Разрешено. Многое я объясняю именно этим, нашей общей невоспитанностью.

Мы замечательно научились манипулировать словами. В одном случае говорят с придыханием — «народ». В другом — уничижительно: «власть толпы», «охлократия», «быдло». Зависит от политического контекста.

У всех один и тот же джентльменский набор: Булгаков, Цветаева, Ахматова, эдакий переносный чемоданчик. У всех одни кумиры, только выясняется, что все хотят разного. Одни — свободы. Другие — кресла. Третьи — воровать. А что касается «совков», то все мы несем в себе эти гены. А те, кто всякий раз сообщает нам, что мы живем в «клоаке и дерьме», счастливо гладя при этом нам в глаза, потому что вроде бы он уже выбрался из клоаки, несут их в себе не менее, чем мы.

1993 г.

На что мы только не шли за все прошедшие годы: на голосование «против», на откровенное предательство… Не будем сейчас никого судить. Мы уже выведены такими, как порода людей. А ведь за отказ подыгрывать властям в наши времена не убивали, не сажали. Но ты мог чего-то лишиться: квартиры, путевки, мог стать невыездным. Казалось бы — пустяк. Живи себе и живи, но…

Слава Богу, были люди, которые шли против любой ценой, в лагеря шли, это уже героическая позиция. По ним нельзя равнять всех людей. Но равнять хотя бы на уровне умения сказать: нет, извините, не могу, — надо. Даже это требовало невероятного благородства. Один человек, не желавший присутствовать на собрании, когда Солженицына исключали из Союза писателей, взял и заболел. По нашим понятиям: он честный человек, чуть ли не Данко. Вот ведь, какое помельчание личности…

1991г.

Я думаю, что по существу, ничего не изменилось. Просто происходит массовая истерия. Какой-то тотальный страх и паника охватили людей. Сейчас на Тверской в девять вечера никого не встретишь. Да что такое происходит в самом деле? Ограбят тебя, убьют? А если дома отсидишься, живой останешься? Кирпич, как известно, никому на голову ни с того ни с сего не сваливается. Все в руках Божьих. А страх — от потери собственного достоинства. Но утративший его человек боится всего на свете. Правда, тут есть и частичная «заслуга» наших средств массовой информации. Я никого не осуждаю и в злых намерениях не подозреваю, но нельзя же так сосредоточиваться лишь на дурном, как будто в стране ничего хорошего не осталось. Неправда все это! Солнце было и осталось! Женщина была и осталась! Если уж на то пошло, давайте перейдем на категории вечные.

Я не поверю, что мы уж такие государственники, что от беды Отечества у всех исчезли нормальные человеческие желания. Чушь! Еще кое-где есть и трава, и люди улыбаются. Нельзя же в самом деле собственную жизнь ставить в прямую зависимость от режима или перемены власти. Был Горбачев — шесть лет попеременной радости и уныния. Теперь Ельцин, то ли радость, то ли уныние. Верой, надеждой, любовью всегда жил человек. Это только в нашей извращенной стране можно заразиться общим недомоганием и умереть. Это только ненормальный мыслит глобализмами.

Я вовсе не за то, чтобы быть равнодушным к судьбе страны. Сопереживать надо. Страшные вещи происходят на всей земле. Но все равно остается надежда. Есть какие-то вечные приоритеты. И они за жизнью, а не за политикой.

Нормальной жизни никогда не было. Раньше люди ходили в кино, писали письма артистам, занимались чем угодно, восполняя недостающее. Создавали собственную фабрику грез. Теперь же все кинулись в политику Но нельзя же впадать в глупость — она без берегов, она смертельна.

Когда Пушкин умирал, ему говорили: «Ты кричи, кричи, легче будет». Он отвечал: «Не буду. Там Наташа, ей и так плохо». Ему: «Ты с ума сошел? О чем ты сейчас думаешь?» И Пушкин ответил: «Что за глупости? Что, я не сумею победить этого вздора?»

Вот позиция! Конечно, есть много поводов для печалей, но нельзя забывать, что «уныние есть смертный грех». Слишком дорогой подарок — жизнь, чтобы тратить ее на вздор.

Не было такого, чтобы небеса дарили нашей грешной земле безоблачную жизнь. В этом ключ к пониманию бытия. Абсурд — втащить ушедшее в сегодняшний день. Учиться у прошлого надо, а реанимировать его нельзя.

1992 г.

Нам все время что-то мешает жить. Мы все ищем виноватых, но…

Не переменится мир к тебе, если ты сам качественно не поменяешься. Скажи себе, что ты плохой. Нет, это святой может сказать, а средний никогда не признается, что он свинья. Как он завистлив, как пуглив, как требователен к другим и невзыскателен к себе. А ведь это единственно возможный путь — к себе и миру через себя. Да, он трудный, мучительный, порой, ох какой горький и неприятный. Но единственно возможный. Уж если мы все такие эгоисты, то обожай себя и в этом, в муках душевных. Пойми, что и в этом ты корыстен.

В конечном счете обеспечить бессмертие души — это тоже корысть. Но лучше будь корыстен так, это все-таки поступательное движение, если не к полному совершенству, то хотя бы к очищению. И у меня, как у всякого человека, есть грехи. Я пытаюсь быть лучше, но не всегда это выходит. Даже чаще не выходит. Но только это может помочь облегчить душу.

1992 г.

Дух разрушительства имеет свое объяснение. Разобрал же народ по кирпичику Бастилию. В символах тоталитаризма заключена большая отрицательная энергия. Хочется ее сбросить. Только как сбросить то, что является твоей историей? Наивна вера, что, разрушая идола, мы освобождаемся от самого явления. Оно было. Оно есть. Оно впиталось в наши поры. И вот орава взрослых людей наваливается на памятник. Сбрасывает с души тяжкий камень. Понимаю. Но хочу спросить: «Полегчало?»

И еще. Ломать мы умеем, делаем это быстро. А построить? Причем за столь же короткий срок и что-нибудь стоящее? Свобода рушить… Как все просто и доступно!

Мы живем сегодня в безвекторном пространстве. То, что вчера выглядело романтично, сегодня — смешно. То, что вчера было хорошо, сегодня — отвратительно. Нельзя долго играть в игры неплодоносные, не дающие результата. Так можно выйти в круг и зайти к себе в тыл. Для меня становится все очевиднее, что страна расслаивается на два края: на людей, у которых существует чувство Родины, я не имею в виду кликуш из числа национал-патриотов, и временщиков, тех, кто живет по принципу «гуляй, рванина», хватай, беги и пропади все пропадом.

В чем ужас сегодняшнего дня? Да в том, что народ склоняют или склонили к мысли, что демократия в России невозможна. И виноваты мы. Так ликовали, так радовались, что вора-то и не заметили.

Наверное, единственный выход — тихо делать свое дело. Видоизмениться, сменить шкуру, делать что-то сверх, хотя душу, конечно, не поменяешь. И от сознания, что ты сегодня неинтересен, что пришли другие, избавиться трудно. С таким ощущением сегодня живут многие. Да, было плохо. Но ведь люди жили, и им не вычеркнуть свое прошлое. И Булгаков жил, и Домбровский, и Шаламов. Вот, вычеркни. Не получится.

1993 г.

Климат бездарных людей сегодня. Все поменялось, причем по строго оборотному принципу — чем бездарнее, тем закономернее, что он окажется поющим или пишущим, или начальником большим. Чем глупее, невежественнее, тем будет выше.

Люди свободы — шиши в кармане держали. Говорили: если бы дали развернуться. Ну, дали вам свободу, вытаскивайте, что у кого есть. Все ящики пустые. Ни у кого ничего нет. Булгаков. Платонов… Им-то режим не помешал состояться. Жить мешал, а писать — нет. Поэтому все эти всхлипы: «В то время…» Оставьте, вы этим покрываете, что вы все пожиже, поглупее, понеобразованнее. «А сейчас нам вот эти мешают». Всю жизнь вам будет кто-то мешать. Таланта нет, ума и таланта.