Страница 8 из 67
Неожиданно раздался стук в дверь.
— Бенедикта Соломоновна, вас к телефону, — раздался голос соседки. Новым знакомым и соседям она представлялась как Бенедикта.
Бася вскочила с кровати и, надев тапочки, поспешила к телефону.
— Алло! Алло! Я слушаю вас! — нервно, но с надеждой, что звонят родные, произнесла она. — Алло! Алло! — Но трубка молчала.
Странный звонок расстроил ее, и мгновенно куда-то испарилась усталость. «Пойду работать, — решила она, — первым делом надо устроиться на работу. Но куда? Куда возьмут жену арестованного?»
Определенной специальности, кроме умения печатать на машинке, у нее не было. «Если не устрою Савелия в ясли — не хотелось бы отдавать его туда, — то буду брать работу на дом. У одного из братьев есть машинка». После этих мыслей ей стало легче, но на несколько часов. Вечером, в обычное время, когда она ждала с работы Виктора, она ощутила всю безысходность своего положения и почувствовала, что лишается рассудка. Несвязный говор, донесшийся из детской коляски, вернул ее к жизни: у нее есть Сава. Она должна жить ради сына. Она обещала Виктору во что бы то ни стало, при любых обстоятельствах сберечь его. И она это сделает.
Она прилегла на кровать и вскоре уснула, рой мыслей подавила неимоверная усталость — нервная и физическая, а ей показалось, что она не спала, а находилась под наркозом, от которого окаменели руки, ноги, голова. Но когда подал голос Савелий, она, преодолевая этот наркоз, все же поднялась с кровати. На какое-то время Бася растерялась. Раньше продукты приносил Виктор, а теперь как быть, она не может оставить ребенка одного. Позвонить кому-нибудь из братьев? — подумала Бася и заплакала — у нее не будет сил сказать им, что арестовали Виктора, она просто расплачется в трубку. Она отправилась на кухню варить кашу для Савелия. Сама есть не хотела, еще не оправилась от поразившего ее удара судьбы. Было около шести утра, квартира еще не проснулась, и это придало ей уверенность. Она не знала, как отреагируют на арест мужа соседи. Двое из них, будучи понятыми при обыске, не выражали никаких эмоций, выглядели официально и с самым серьезным видом подписывали бумаги, которые им подсовывали чекисты. Одна из бумаг была с описью вещей мужа — выходного костюма, двух рубашек и пары ботинок. Один из чекистов предупредил ее, чтобы она ни в коем случае не продавала эти вещи. До решения суда. Бася догадалась, что чекист подразумевает возможное осуждение мужа с конфискацией имущества. Она вздрогнула от этой мысли. Конфискации имущества обычно сопутствовал длительный срок заключения или высшая мера наказания — расстрел. Спазмы стали душить ее, закружилась голова, и она, чтобы не упасть, оперлась о коляску Савелия. Его детское лялякание вернуло ей сознание и силы. Она даже подумала, что, слава богу, ее слабость не видел Виктор, которого уже увезли. Она слышала, как машина, прозванная в народе «черным воронком», скрипнула, зафырчала и сдвинулась с места.
Она спешила. Ей не хотелось встречаться с соседями именно сегодня, когда она наверняка выглядит измученной. К зеркалу даже не подошла, чтобы причесаться. Сварит кашу, накормит Савелия и приведет себя в порядок. Люди должны видеть ее собранной и сильной, по крайней мере, уверенной в себе, а если зайдет разговор о муже, то она скажет, что с ним разберется следствие, она не знает никаких правонарушений с его стороны. Возможно, вышла ошибка или кто-то оговорил мужа. Он был хорошим адвокатом, и у него могли быть завистники. И вообще она не собирается унывать, ей надо растить сына. При мыслях о его судьбе спазмы снова подкрались к горлу, на ресницы навернулись слезы.
В этот момент в кухню вошла соседка. По ее нетвердым шагам Бася догадалась, что это Ангелина Степановна, вдова царского генерала, погибшего еще в Первую мировую войну. Бывшая генеральша помалкивала об этом, рассказала только Виктору и Басе, считая их самыми приличными людьми в квартире и веря, что Виктор, как адвокат и добрая душа посочувствует ей, понимая, какой жизнью она жила и как трудно ей сейчас, когда она влачит нищенское существование.
— Поплачь, дорогуша, — сказала она, видя состояние Баси. — Поплачь. Легче станет. Я полжизни проплакала. Наверное, поэтому жива еще. И обязательно поешь. Слышишь? Без этого нельзя!
Бася послушала Ангелину Степановну и подсыпала в закипающую воду пару ложек манки.
День тянулся медленно. Казалось, что без Виктора приостановилась жизнь. Теперь никто не расскажет ей о международном положении, и не по-газетному, а со своими комментариями, не поведает об адвокатских удачах, интересных уголовных делах… Ведь она последние годы, после того как родился Савелий, не работала, хотя уход за маленьким ребенком вылился в трудную работу, зато приносящую радость.
Она почувствовала, что готова звонить братьям, но они пришли сами, узнав о беде. Позвонили поздно вечером, когда обычно брал трубку Виктор, а взяла Бася, и по ее тревожному, взволнованному голосу они догадались, что стряслось самое худшее. Оказывается, что Виктор рассказывал им о слежке за собой, о том, что может с ним произойти.
На следующий день пришел самый близкий брат — Леопольд, которого в семье для краткости называли Лео. Пришел со своей женой — Марией. Было десять вечера. Видимо, побаивались, что за квартирой Виктора следят до сих пор. Перебороли страх и не позвонили, а тихо постучали в дверь. Бася догадалась, что стучатся к ней. Поспешила открыть замок. Мария увидела Басю, и лицо ее искривилась от попытки сдержать слезы. Ей это удалось, пока она с братом не зашла в комнату, где не было Виктора. Лишь там женщины обняли друг друга и разрыдались, а Лео подошел к коляске и с нежностью, грустно смотрел на спящего Савелия.
Говорили тихо. Лео вступил в разговор после того, как Бася рассказала об обыске, предчувствиях мужа.
— Я знал, — вздохнул Лео, — мы договорились с Виктором перезваниваться каждый день. Мы ждали его звонка. Потом позвонили сами и все поняли. Мы ничего не можем исправить, Басенька. Надо жить дальше. У тебя сын. И ты всегда должна помнить, что у тебя есть семья по фамилии Волчек. Это я, Мария, другие братья. Надо написать во Львов — брату Виктора. Наверное, письма тоже просматривают. Но мы напишем иносказательно. Держись, Бася. Я знаю твой самостоятельный характер, но сейчас не время его проявлять. Мы — одна семья и будем помогать тебе, — сказал Лео и положил на стол деньги. — Я устрою тебя работать к себе, в проектный институт.
— Кем? — удивилась Бася.
— Копировщицей, — сказал Лео, — заключим с тобой договор. Анкету заполним. Иначе нельзя. Отдел кадров требует. Такой сейчас порядок. О муже напишешь, что арестован, но не осужден. Думаю, что не придерутся. Работу освоишь быстро. Будешь приходить за ней и в назначенный день сдавать. Лично мне. Если на первых порах что-то не получится, я скажу тебе, что и как нужно исправить.
— Я могла бы еще работать машинисткой. Ты забыл? — сказала Бася.
— Помню, — ответил Лео, — но у нас в институте есть вакантное место копировщицы. Будет постоянный оклад, а машинисткой станешь подрабатывать. Я дам тебе свою машинку. Большая. Займет много места. Куда ее поставить? — осматривая комнату, вслух подумал Лео и остановил свой взгляд на письменном столе Виктора.
— Поставим сюда, — вздохнула Бася.
Помощь братьев пришлась очень кстати. Присылал деньги брат Виктора из Львова. Оклад копировщицы был очень маленьким. И работу для машинки она получала нерегулярно, по нескольку страничек в месяц. Сущие копейки. Однажды днем, услышав, как она стучит на машинке, ее в коридоре встретила Ангелина Степановна и, гордо вскинув подбородок, насколько могла, так как мешала сгорбленная спина, заметила:
— Я тоже работала машинисткой, Бенедикта. — И многозначительно добавила шепотом: — И многие из наших тоже. Из тех самых, понимаешь? Даже первая жена одного из министров Временного правительства вынуждена была пойти в машинистки. Ей повезло, что она была первая, а не последняя. Ту отправили на Соловки. Я не могу простить этому Временному правительству и наивному чистюле Керенскому массу промашек! — вдруг ощетинилась Ангелина Степановна и выругалась матом. Бася от удивления выпучила глаза. — Да, да! Иначе не скажешь! — подтвердила свой настрой соседка. — Да, Александр Федорович был культурнейшим человеком, но в душе ребенком. Он трижды должен был арестовать Ленина. Обязан, черт его побери, как председатель правительства! За связь Ленина с немцами. У Керенского в руках были документы о получении Лениным денег от немцев для революции, для расшатывания России. Потом объяснял свою глупость тем, что хотел создать коалиционное правительство. Еще я думаю — щадил земляка из Симбирска. И в результате мы потеряли мужей. На хорошие должности нас, их жен, не брали. Оставалось идти в уборщицы, дворники или стучать на машинке. До сих пор работаем. И нас еще немало. Наших дочек, племянниц, невесток, тех, что сохранились. А знаешь, почему нас терпят? Потому что мы печатаем грамотно! — Тут глаза Ангелины Степановны расширились. — И Виктор был для них чересчур интеллигентным и умным адвокатом. Они не любят таких. Плодят себе подобных. Ты, надеюсь, никому не расскажешь о нашей дружеской беседе, голубушка? Впрочем, мне уже плевать на то, что они со мною сделают. Спасибо тебе, голубушка, что меня выслушала. Будешь знать, с кем жила рядом. Не просто со старушенцией, а с женой боевого генерала! Я закончила три курса в Институте благородных девиц! Да, да, благородных! — снова вскинула подбородок Ангелина Степановна и направилась на кухню. — Теперь я сама себе говорю: «Кушать подано». И ничего, привыкла. А к их жизни, их хамству не привыкну никогда!