Страница 7 из 19
— Если подбросить пятицентовик десять раз, — продолжал я, — выпадет орел, орел, решка, орел, решка, решка, решка, орел, решка, решка.
— Я не хочу тратить время на то, чтобы…
На мгновение мне даже стало жаль Арни, но тут я вспомнил его усмешку и дал залп из главного калибра.
— Вчера ночью вам снилось, что ваша мать гонится за вами по лесу и бьет вас кнутом, сделанным из членов.
Ухмылка исчезла, словно здание, стертое с лица земли взрывом. Новое выражение лица журналиста привело меня в полный восторг.
Да, Арни, все твои знания устарели.
— Я весь внимание, мистер Вонг.
— Дальше будет лучше. Намного лучше.
Чушь собачья. Дальше будет только хуже. Гораздо хуже.
— Все началось пару лет назад, в апреле, — сказал я. — Мы только–только окончили школу. Так вот, однажды мой друг Джон пришел на вечеринку…
Вечеринка, такой стихийный Вудсток, проходила на поле у озера, расположенного в нескольких минутах езды от Неназванного. Посреди поля соорудили сцену, уложив на землю несколько деревянных поддонов, а к ближайшему сараю протянули подключенные к усилителям кабели, петлявшие в траве, словно длинные оранжевые змеи. Кажется, какой–то парень решил отпраздновать свой день рождения. Точно не помню.
На вечеринку я пришел вместе с Джоном и его группой «Трехрукая Салли». Около девяти часов вечера мы — Башка (ударник), Уолли Браун (бас–гитара), Келли Смоллвуд (бас–гитара), Манч Ломбард (бас–гитара) и я — вышли на сцену под вялые аплодисменты сотни зрителей. За спиной у меня висела гитара, хотя сам я ни на чем играть не умею, да и мое пение скорее всего у людей вызывает разрыв барабанной перепонки, а собак убивает на месте. Джона — певца и гитариста группы — на сцене еще не было.
К потрескивающему усилителю «Пиви» скотчем был приклеен сет–лист.
Верблюжий холокост
Голубой Супермен
Stairway to Heaven [3]
Я люблю снежного человека
Тридцать причин ненавидеть Чеда Уэллсберга
Love Me Tender [4]
— Спасибо, что пришли, — сказал я в микрофон. — Это моя группа «Трехрукая Салли», и сейчас мы, как говорится, снесем вам крышу.
Толпа пробурчала что–то в ответ, не выразив особого энтузиазма. Башка ударил по барабанам, а я перекинул гитару через плечо и приготовился «рубить рок».
Внезапно все мое тело скрутило, словно от невыносимой боли. Колени подогнулись, и я рухнул на сцену, стиснув голову руками и заверещав, как раненый зверь. Падая, я успел провести ногтями по струнам, и усилители завыли от эффекта обратной связи. Толпа ахнула, а я еще немного побился в конвульсиях и наконец замер.
Манч подбежал, присел на корточки рядом со мной и, словно заправский врач «скорой помощи», коснулся моей шеи, пытаясь нащупать пульс. Затем встал и повернулся к микрофону.
— Леди и джентльмены, он умер.
Подвыпившие зрители испуганно зашептались.
— Стойте! Пожалуйста, послушайте меня. Успокойтесь.
Манч подождал, пока все затихнут.
— Концерт состоится. Кто–нибудь из вас умеет играть на гитаре и петь?
Из толпы вышел высокий парень с огромной копной курчавых волос, похожей на прическу «афро». На нем была оранжевая майка с надписью, сделанной по трафарету: «БОЛЬНИЦА ВИСТА–ПАЙНС ДЛЯ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ». Последние два слова зачеркнуты черным маркером, а над ними коряво выведено «НЕ ПСИХОВ».
— Ну, я играю маленько, — сказал Джон, имитируя акцент южанина.
Келли, в соответствии со сценарием, пригласил его на сцену. Джон вырвал гитару из моих недвижных рук, Уолли с Башкой бесцеремонно стащили меня с поддонов и бросили в траву, после чего группа заиграла вступление к «Верблюжьему холокосту». Все концерты «Трехрукой Салли» начинались именно так.
Был у меня знакомый,
Нет, тут я наврал.
Топот! Топот! То–о–опот!
Верблюжий холокост! Верблюжий холокост!
Все это — включая майку с логотипом — придумал Джон. У него есть ужасное свойство — воплощать в жизнь идеи, которые приходят в голову ночью, в пьяном угаре. У остальных уже день, и хмель давно прошел, но для Джона в любое время суток — три часа ночи.
Я лег на спину и уставился в ночное небо. Несколько часов назад прошел дождь, и отмытые звезды сияли на небе, словно драгоценности на черном бархате. Музыка доносилась до меня в виде подземного гула, свитер насквозь промок, а я лежал и смотрел на самоцветы вечности, которые Бог натер до блеска рукавом рубахи. Этот последний момент абсолютного спокойствия нарушил собачий лай, и моя жизнь превратилась в ад.
Собака была рыжей, даже какой–то ржавой — ирландский сеттер, лабрадор или, может, шотландская ржавая борзая. В породах собак я не разбираюсь. Опьяненная свободой, она, словно четвероногая шаровая молния, бешено носилась среди людей, волоча за собой длинную тонкую цепь, пристегнутую к ошейнику.
Псина присела, пописала, а затем, отбежав, повторила эту процедуру уже в другом месте, помечая весь мир как свою территорию. Потом она примчалась ко мне, шурша по траве цепью, и обнюхала мои ботинки. Решив, что я мертв, собака принялась исследовать мои джинсы — видимо, в надежде на то, что перед смертью я положил в карман немного вяленой говядины.
Я хотел погладить псину, но она шарахнулась в сторону. В этот момент она походила на девушку, которая боится, что ты испортишь ей прическу.
На ошейнике болталась медная бирка с надписью: «Я — Молли. Пожалуйста, верните меня…» — и адрес в Неназванном. До ее дома было миль семь, не меньше. Интересно, сколько времени ушло у собаки на то, чтобы выгравировать эту надпись?
Сообразив, что дружба со мной не принесет больших дивидендов, Молли помчалась прочь. Я последовал за ней, твердо решив посадить ее в машину и вернуть хозяевам. Они, должно быть, обезумели от горя. Наверняка собака принадлежит маленькой девочке, которая все глаза себе выплакала. Или паре студенток, которые пытаются пережить боль утраты, делая друг другу эротический массаж.
Когда гонишься за собакой, сложно выглядеть крутым; а я и так бегаю как девчонка. Время от времени Молли недовольно оглядывалась на меня и ускоряла бег. Кружным путем мы пересекли поле, и тут раздался вопль, от которого у меня похолодело внутри, — тонкий, пронзительный, почти свист. Такой звук издают только два существа: африканский попугай–жако и пятнадцатилетняя самка человека. Я развернулся и пошел туда, откуда донесся вопль; собака внимательно посмотрела на меня и побежала в противоположном направлении. Я огляделся…
А, они уже смеются. В стороне от сцены стоял чернокожий парень с дредами, в пальто и растаманском берете — похоже, малый рассчитывал произвести впечатление своим внешним видом. Парня окружила стайка девочек. «Еще! Еще!» — кричали они, выпучив глаза и прикрывая ладошками распахнутые от удивления рты. Судя по их реакции, я предположил, что наткнулся на самое жуткое существо из тех, которых можно встретить на вечеринках: на фокусника–любителя.
— Боже мой! — воскликнула девушка, стоявшая ближе всех ко мне. — Он левитировал!
Одна из зрительниц побледнела и готова была расплакаться, другая всплеснула руками и пошла прочь.
Доверчивость — это нож, приставленный к горлу цивилизации.
— Высоко? — хмуро спросил я.
Ямаец посмотрел на меня так, словно он — жрец вуду, пытающийся пронзить взглядом противника. Видимо, предполагалось, что после этого в моей голове завоет терменвокс.
— Чувак, все без ума от скептиков, — сказал парень. Его выговор походил одновременно на речь жителя Ямайки, ирландца и пирата из фильма.
— Покажи! Покажи ему! — завопила пара девиц.
Не знаю, с чем связана моя потребность обламывать кайф таким людям. Наверное, мне нравится считать себя поборником здравомыслия. Но в тот вечер я, похоже, просто злился, что ночью ямаец сможет заняться сексом, а я — нет.
— Левитация а–ля Бальдуччи, дюймах в шести над землей? — спросил я. — Та, которую демонстрировал в своем телешоу Дэвид Блейн, этот мошенник от магии? Все, что нужно для такой левитации, — это крепкие лодыжки и немного актерского мастерства, верно?
3
Stairway to Heaven — знаменитая композиция группы «Led Zeppelin».
4
Love Me Tender — баллада времен гражданской войны, стала поп–хитом в исполнении Элвиса Пресли.