Страница 26 из 48
Из Кесарии я приказал перевезти их в Себасту, где их ожидал палач. Их удавили, и тела их покоятся в цитадели Александриона рядом с их дедом по матери Александром. Надгробное слово моим сыновьям было и чудовищным, и смешным, как сама их жизнь и смерть, произнес его император Август. Узнав об их казни, он заявил: «При дворе царя Ирода свиньей быть лучше, чем сыном и наследником, ибо свинину там хотя бы не едят, блюдя запрет».
Исчезновение двух сводных братьев развязало руки Антипатру. Я надеялся, что он изменится и проявит свои способности. Теперь ведь он мог быть уверен, что станет царем. Он уже отчасти и стал им при моей жизни. После меня это был самый могущественный человек в государстве. Но неужели же опять, в который раз, близость власти оказала свое тлетворное влияние? С ужасом наблюдал я, как на моих глазах меняется человек, на которого я возложил все мои надежды.
Первый раз я встревожился из-за моих внуков. Жестокость, какую мне пришлось проявить по отношению к Александру и Аристовулу, пробудила в моем сердце нежность к их сиротам. У Александра было двое детей от Глафиры — Тигран и Александр. У Аристовула — трое сыновей от Вереники, Ирод, Агриппа, Аристовул, и две дочери — Иродиада и Мариамна. Таким образом, у меня было семеро внуков, из них пятеро мальчики, в чьих жилах текла кровь асмонеев. Каков же был мой ужас, когда мои соглядатаи донесли мне, что Антипатр ненавидит и боится потомков Мариамны. Он называл их «змеенышами» и твердил всем охотникам его послушать, что не сможет царствовать, пока существует такая угроза. Стало быть, страшному проклятью, вот уже полвека тяготеющему над союзом идумейцев с асмонеями, суждено продлиться и после моей смерти.
Но и это еще не все. Когда Антипатр говорил, что ему надо «расчистить место», он в первую очередь имел в виду меня. Мне донесли, что он при свидетелях жаловался: «Никогда мне не стать царем! Взгляните — я уже сед, а он чернит свои волосы!» Его раздражали даже мои болезни — он приходил в отчаяние, видя, что я оправляюсь от очередного недуга. Дело в том, что после смерти братьев он вел себя с неосторожной откровенностью, все меньше утруждая себя притворством, и с каждым днем все больше раскрывался передо мной во всей своей мерзости. Когда над головами Александра и Аристовула собиралась гроза, Антипатр держался в стороне, с виду соблюдая доброжелательный нейтралитет по отношению к сводным братьям. Он был воплощенная дипломатия. Но теперь я убедился, что, прикидываясь сдержанным, он не пожалел усилий, чтобы их погубить. С первого же дня это он дергал их за ниточки и расставлял им силки, в которые они должны были попасть. И вскоре мой гнев на Антипатра перешел все границы.
Мне донесли, что вместе с моим братом Ферором и с женщинами — своей матерью Доридой, своей женой и женой Ферора — они составили некий кружок, собиравшийся на тайные ночные пирушки. Моя сестра Саломея мне обо всем докладывала. Я постарался разогнать эту компанию. Ферору приказал сидеть в Перее — столице его тетрархии. Он имел глупость перед отъездом поклясться б гневе, что ноги его не будет в Иерусалиме, пока я жив. Антипатра я послал в Рим, поручив ему представлять меня на процессе, который император возбудил против арабского правителя Силлая (того самого, за которого когда-то мечтала выйти Саломея), — он обвинялся в том, что был замешан в убийстве своего государя Арета IV. Депутация, сопровождавшая Антипатра, была начинена моими соглядатаями, теми, кому я платил за то, чтобы мне доносили обо всех его словах и поступках. Вскоре после своего прибытия в Перею Ферор заболел, и так тяжело, что меня стали уговаривать поехать к нему, если я хочу застать его в живых. Я поехал, и не столько, как вы догадываетесь, из братских чувств, сколько для того, чтобы выяснить одно неясное для меня обстоятельство. Так или иначе, Ферор умер у меня на руках, утверждая, что его отравили. Вряд ли это так. Кому было выгодно его убрать? Безусловно, не его жене, бывшей рабыне, которая, теряя его, теряла все. Впрочем, она и выдала тайну. Еще во времена ночных сборищ, которые без моего ведома устраивали Антипатр и Ферор, они решили пригласить из Аравии отравительницу и с помощью ее снадобий спровадить меня и детей Александра и Аристовула на тот свет. Когда Антипатр и Ферор расстались, последний сохранил склянку с ядом, рассчитывая им воспользоваться, пока Антипатр, находясь в Риме, будет вне всяких подозрений. Я приказал жене Ферора принести склянку с ядом. Она сделала вид, что повинуется, но вместо этого бросилась вниз с террасы, чтобы покончить с собой. Она, однако, не погибла, а только сильно расшиблась, и ее доставили ко мне. Склянку с ядом нашли — она была почти пуста. Несчастная объяснила мне, что сама вылила отраву в огонь по приказу Ферора, который был так растроган моим приездом, что отказался от намерения меня отравить. Но Ирод не из тех, кого можно одурачить подобными нравоучительными сказками. Из всей этой болтовни стало только еще очевиднее, что главный виновник всего — Антипатр. Его вина была доказана окончательно, когда я перехватил письмо, посланное им из Рима Ферору. Антипатр спрашивал дядю, «удалось ли все устроить», и «на всякий случай, если понадобится», посылал ему порцию отравы. Я позаботился о том, чтобы до Антипатра не дошли слухи о смерти Ферора и о моем пребывании в Перее.
Ни о чем не подозревающий Антипатр вернулся в Иерусалим, куда успел прибыть и я. Осыпая меня поцелуями, он стал рассказывать, как удачно закончился процесс Силлая, который был уличен и осужден. Но я оттолкнул сына, объявив ему о смерти его дяди и о том, что заговор раскрыт. Антипатр упал к моим ногам, уверяя, что ни в чем не виновен. Я приказал отвести его в тюрьму. А потом, как обычно от горького сознания, что мои близкие меня предали, я тяжело заболел. Не знаю, сколько времени пребывал я в полном упадке духа. Я был не в силах интересоваться результатами расследования, которое по моей просьбе вел Квинтилий Вар, наместник Сирии. Однажды мне принесли корзину с фруктами. Но мое внимание привлек лишь один предмет — серебряный нож, который служит для разрезания плодов манго и для того, чтобы чистить ананасы. Я повертел его в руках, любуясь тонким лезвием, ручкой удобной формы, гармоничным соотношением этих двух частей. Прекрасное изделие, благородное, изящное, соответствующее своему назначению. Какому назначению? Чистить яблоки? Полноте! Скорее уж — помочь отчаявшемуся царю свести счеты с жизнью. И я вонзил лезвие в грудь с левой стороны. Брызнула кровь. Я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, то увидел прежде всего склоненное надо мной лицо моего двоюродного, брата Ахава. Я понял, что промахнулся, что самоубийство мне не удалось. Но и мое кратковременное отсутствие имело опустошительные последствия. Сидя в тюрьме, Антипатр пытался подкупить своих стражников, суля им свое будущее покровительство. Он говорил, что, пока я жив, по моему приказу скатится еще не одна голова. Первой скатилась голова Антипатра, моего старшего сына, которому я предназначал корону.
Случилось это накануне вашего прибытия. Я лишился наследника, и тут мне как раз сообщили, что ко мне в гости прибыл торжественный и необычный караван. Само по себе это было не столь уж важно, но мой некромант Менахем обратил мое внимание на новую причудливую звезду, бороздящую наше небо, ту самую звезду, что привела сюда вас — тебя, Каспар, и тебя, Бальтазар. Каспар узнал в ней золотоволосую головку своей белокожей финикийской рабыни, а Бальтазар — Бабочку-Знаменосца своего детства. Примиритесь же с тем, что и я придам этой звезде черты, близкие мне. Сказка, которую нам рассказал Сангали, весьма поучительна. В моих глазах бродячая звезда может быть только белой птицей, несущей золотые яйца, той самой, за которой гнался царь Навунасар, тосковавший о наследнике. Старый царь иудеев умирает. Он мертв. Народился маленький царь Иудеи. Да здравствует наш маленький царь!
Слушайте меня, Каспар, Мельхиор и Бальтазар! Я назначаю вас троих полномочными послами Иудеи. Я слишком слаб и хил, чтобы пуститься вслед за жар-птицей, которой ведома тайна — кто станет моим наследником. Я не в силах совершить такое путешествие, даже на носилках. Менахем напомнил мне пророчество Михея, который объявил, что Спаситель иудейского народа появится на свет в Вифлееме, родине царя Давида.