mASIAfucker

Поселок, в котором я вылез из поезда, уступами спускался с сопок. Деревьев на сопках не было, а было то, что осталось от последнего пожара: скелеты деревьев… серые сталактиты… кариесные зубы земли.

Сам поселок, как компьютерная игра, состоял из нескольких уровней. Последний располагался почти у Тихого океана, однако между ним и прибоем сумела уместиться еще безымянная речка. В самом глубоком месте — приблизительно по щиколотку. Туда и шла на нерест горбуша.

Местная рыбалка меня поразила. Рыбаки стояли вдоль берега. На них были пиратские ботфорты до самого паха.

Из воды торчали черные горбы лососей. В руках рыбаки держали спиннинги. Длинная леска заканчивалась крючком, изготовленным из трех скрученных вместе гвоздей.

Рыболовы почти без замаха выбрасывали крючок вперед, цепляли рыбин за спины, подтягивали к берегу, выдавливали икру в чумазые гнутые ведра, а пустых, как допитая бутылка, горбуш бросали под ноги. Пляж был усыпан вонючими рыбьими трупами.

Я снял кеды, закатал брюки и походил по реке. Горбуши глядели на меня желтыми глазами. В реке не хватало воды, чтобы скрыть рыб целиком.

Потом я сел на песок и выкурил сигарету. Рыбаки вытащили из воды еще полкило красной икры, но на этом утомились, подцепили свои ведра и убрели в поселок. По песку рядом со мной пробежал крошечный крабик.

За моей спиной лежал океан. Из песка торчали камешки и обсосанные волнами осколки японских пивных бутылок. Океан был тих.

Разумеется, мне хотелось все это сфотографировать. Приезжая в незнакомые края, люди давно не смотрят вокруг, кроме как в объектив.

Ерунда, что срок хранения фотоснимков составляет десять лет, а видеокассет — пятнадцать и уже ваши дети будут не в состоянии рассмотреть ни единой картинки из семейного архива. Зато, щелкнув камерой, вы можете считать себя собственником вселенной.

Я потихоньку пошел к станции. Поднялся по деревянной лестнице на более высокий уровень поселка, прогулялся по паре пустынных улиц. Дома, в которых жили русские, были просто домами. Те, где жили корейцы, поражали воображение. В них, например, поверх крыш были набросаны связки вонючих, как аптека, длинных зеленых водорослей.

В поселковом магазине можно было приобрести подсолнечное масло, сахарный песок, шоколадку «Сникерс» и шестнадцать сортов водки.

Неподалеку от железнодорожных касс на яшиках были разложены корейские холодные закуски. Рядом сидела продавщица: закутанная корейская бабушка. Между тем, как выглядела она, и тем, как выглядели ее товары, было много общего.

Старушка была очень молчаливая. Я спрашивал, можно ли попробовать вот это, и она кивала головой. А вот это? Новый кивок.

Не заплатив ни копейки, я довольно плотно пообедал корейской сырой рыбой, свиной кожей и капустой, замаринованной в соку местных древесных жуков… языка я не чувствовал после этого ровно двое суток.

Отойдя от старушки, я подумал, что на самом деле, с тех пор как опасность навсегда остаться в песках Центральной Азии отступила, мне постоянно хочется есть. Не есть, чтобы выжить… а так, пожевать от нефиг делать.

На железнодорожной станции несколько сахалинских мужчин играли в домино. Один сидел на неудобном белом табурете. Только присмотревшись, я сообразил, что это не табурет, а позвонок какого-то гигантского животного. Может быть, конечно, и динозавра, но скорее, все-таки, кита.

Один из мужчин поинтересовался, не за икрой ли я приехал.

— Нет.

— За крабами, что ли?

— Нет. Просто так. Посмотреть.

— А чего здесь смотреть? Ты сам откуда? Икры точно не нужно?

— Нет.

— Корейцы заебали. Видел корейцев?

— Видел.

— Мало их японцы топили.

— Вы не любите корейцев?

— Ты, что ли, любишь?

— Они съели вашу собаку?

— На катере во-он там в море отойти, там под водой баржу видно. Перед тем, как тут все бросить, японцы ими несколько барж нагрузили… и, это… с криками «Банзай!». Там все дно до сих пор белое.

— От чего?

— От черепов корейских.

— Все дно?

— Все дно.

Мы помолчали.

— А собаки у меня нет. Я — рыбак, понимаешь? Зачем мне собака?

Вчера в южно-сахалинском аэропорту я сказал девушке в кассе, что хочу долететь до Петербурга. Она ответила, что напрямую с Сахалина это невозможно, слишком большое расстояние, придется где-нибудь пересаживаться.

— Знаете, я в этих краях первый раз. Посоветуйте, где мне лучше пересесть?

— Лучше всего в Хабаровске. От нас берете билет до Хабаровска, а там есть рейсы и до Москвы, и до Петербурга. Но это немного дорого.

— Немного?

— Я бы на вашем месте взяла билет до Читы. Самолет вылетает завтра ночью. А там из Красноярска или Новосибирска — прямо куда вам нужно.

Ни одно из перечисленных географических названий ни о чем мне не говорило. Я просто заплатил за билет и сходил выкурить еще одну сигарету.

Зал аэропорта был пуст и пылен. Два газетных киоска, прилавок с пивом, чипсами, называемыми «Зяки-Зяки», и сахалинской рыбой в красивых банках. Жесткие ободранные кресла. Самой свежей газете, которую можно было здесь купить, уже исполнилась неделька от роду.

Рядом со мной сидела нетолстая женщина. Она вязала коричневый носок. Говорила, что это помогает убить время. Сел, начал вязать и не заметил, как время кончилось.

Женщина транзитом ехала домой аж с Камчатки. Говорила, что там до сих пор лежит снег.

— Хочешь, книжку дам?

— Зачем?

— Почитаешь. Хорошая книжка.

— Как называется?

— Не знаю. Но книжка — что надо. В голове не застревает.

— В смысле?

— Просто убить время. Очень легкая книжка.

Я отказался. Женщина не поняла почему.

Она еще несколько раз пыталась со мной заговорить. Переживала, что раньше все пассажиры общались, болтали, убивали время, а теперь все молчат.

— Точно читать не будешь?

— У меня сложные отношения со временем. Когда-нибудь я вам расскажу.

— Да?

— Да. Я не хочу, чтобы мое время было убито. Пусть оно просто пройдет, понимаете?

— Как это?

— Вы ведь не убиваете вымирающих животных?

— Нет.

— Жизнь — это и есть время… определенное количество времени… кажется, что его много… а потом проснешься, и вокруг лишь трупы зарезанных часов, а никакой жизни уже не осталось.

— Куда тебе столько времени?

— Не знаю. Сколько-нибудь часов можно продать. Поменять на деньги. И вообще…

— Часто продаешь?

— Я бы продавал часто, да мало кто покупает. Так что обычно я дарю. Вернее, пытаюсь дарить.

— Знаешь что?

— Что?

— Странный ты парень, вот что.

В аэропорту предстояло сидеть до пяти часов утра. Сперва я пытался заснуть. Это было невозможно. Потом я начал считать, сколько времени сейчас в Петербурге. Потом я понял, что времени как раз столько, чтобы позвонить жене.

Переговорный пункт уже закрылся. Я спросил у женщины в «Информации», сколько будет стоить, если я позвоню с ее телефона в Петербург. Названная цифра меня устроила. Не устроило то, что, выдав мне телефонный аппарат, женщина по пояс высунулась из окошечка и внимательно слушала, о чем я разговаривал.

Я пытался встать к ней боком, отодвинуться как можно дальше. Но у аппарата был короткий провод.

Там, куда я звонил, стояли белые ночи. Трубку жена взяла почти сразу.

— Привет. Это я.

— Я не пропал.

— Так вышло. Пойми, просто так вышло.

— Нет… Нет… Я не оправдываюсь. Нет… Нет…

— С Сахалина. Это остров, около Японии… Я тоже не знаю, как меня сюда занесло…

— Нет, до этого я неделю был не на Сахалине. Расскажу, когда приеду… Скоро… Я приеду уже скоро…

— Мне наплевать, кто звонил… Тем более мне наплевать на голландцев.

— На тебя — нет. На тебя — не наплевать. — Я поэтому и звоню.

— НО ВСЕ ВЕДЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ТАК!

— Прости. Честно — прости. Я скоро буду.