Камикадзе

Он лег наконец во весь рост и почувствовал, как устал за день. Болела спина, чесались белки глаз. Сегодня он рано встал. Сходить купить пива? Попробовать уснуть? С тех пор как Даниил вышел из тюрьмы, он не любил спать.

Изолятор, в котором он сидел, был ведомственный. Двух-трехместные камеры, сносное питание. Вместо параши – стандартный унитаз. К нему в камеру никого не подселяли. Это было хорошо.

Даниил целыми днями лежал на правом, менее поврежденном боку и разглядывал трещинки на бетонном полу. За девять месяцев он запомнил их хорошо. Стоило ему зажмурить глаза, и они до сих пор причудливым узором проплывали под веками.

Считается, что те, кто попадает в тюрьму, мечтают поскорее вернуться домой. Даниил, оказавшись дома, всего лишь до поздней ночи смотрел телевизор, листал глянцевые журналы двухлетней давности, а измотав себя усталостью, засыпал – как проваливался. И никогда не видел снов.

Заранее зная, что будет жалеть, он встал с кровати и сделал то, что давно собирался. Как-никак сегодня круглая дата. Два года. Он подошел к письменному столу, выдвинул нижний ящик и достал полароидную фотографию. Она была поцарапанной, потрескавшейся и серой от прикосновения жирных пальцев.

Как фотография выжила в том бардаке, который творился с ним последние двадцать с лишним месяцев, он не знал. С фотографии на него смотрело его вчера.

Смеющиеся, уже с утра пьяные, молодые. Они еще не знают, что скоро все до единого будут мертвы. А он останется и будет вынужден жить дальше.

Из тюрьмы он вышел четыре месяца назад. В самом начале лета, которое выдалось ранним и жарким. На Марсовом поле отцветала сирень. Каждое утро он просыпался от слепящего сквозь окно солнца и чувствовал запах расплавленного асфальта.

Он залезал в душ, а потом сидел и подолгу не мог понять, чем же следует сегодня заниматься... чему посвятить еще не прожитый день. Во сколько бы он ни вставал, ему казалось, что за окном ночь и пора ложиться спать. Впрочем, со временем он втянулся.

Первые полгода, проведенные в тюрьме, он почти не помнил – лежал в больнице. Ожог – двенадцать процентов кожи. Его несколько раз оперировали. Из академии специально приезжало седенькое светило с собственными ассистентами.

Теперь шрамы он почти не чувствовал. Они побелели и не беспокоили его. Первое же время заживающие ожоги страшно чесались. Особенно один, самый большой, на груди.

Как только он смог нормально ходить, его перевели в специзолятор под Выборгом, и начались допросы.

Фотография выжила, а люди, на ней изображенные, – нет. Предметы всегда долговечнее хрупких человеческих существ. Тощий Гребень, пузатый Артем, коротко стриженная Лора, он сам с отросшими ниже плеч волосами. Вместе во все дни до скончания века...

– Вы признаете, что совместно с гражданами Иващенко, Гусевым и Докучаевым вступили в преступный сговор, имеющий целью террористический акт в отношении премьер-министра Японии, господина Фукоку?

– Признаю.

– Кто еще участвовал в планировании и проведении данного теракта?

– Никто.

– То есть вы собирались провести его вчетвером?

– Впятером.

– Кто был вашим пятым соучастником?

– Теперь это не важно. Пятой была девушка. Ее звали Лора. Теперь она мертва.

Он поднес фотографию к глазам. Просто картонный квадратик, в центре которого похмельный Артем смешно нахмурился в объектив. В то утро у него расстроился желудок.

В протоколе, с которым ему дали ознакомиться, значилось: «Тела террористов, известных под псевдонимами „Густав“ и „Артем“ (настоящие фамилии – Докучаев и Иващенко), поступили к судебно-медицинскому эксперту в виде, обезображенном настолько, что опознанию не подлежали».

Какое, в задницу, опознание? Перед тем как его, с сожженной кожей, истекающего кровью, увезли на реанимационной машине от собора, он видел, что взрывом был выворочен целый пролет балюстрады. Говорят, куски гранита забросило чуть не на другой берег Невы.

То, что они с Гребнем успели добежать почти до выхода, спасло им жизнь. Даниил пострадал больше. Гребень – меньше. В камеру выборгского изолятора он попал месяца за четыре до Даниила.

Первый раз Даниил видел его на очной ставке, устроенной им прошлой зимой. Даниил ковылял по коридору на костылях. Навстречу шел, зажатый по бокам мордастыми конвоирами, Гребень.

– Писатель! Ёбты! А я думал, эти гандоны тебя уже убили!

Он отпихнул конвоиров, он бросился к Даниилу, он блестел зубами, а когда конвоиры заломили ему руки, не переставая улыбаться, наклонился к тому, что был поближе, и спросил, почему тот редко заходит в камеры?.. ведь зэки любят таких... пухлогубеньких.

Конвоир изменился в лице и несколько раз ударил его пониже ребер. Гребень не перестал улыбаться. У него была злая улыбка сильного и свободного животного.

Второй и последний раз Даниил видел его сразу после Нового года. Протухший взгляд, грязная одежда. Этот пижон перестал даже умываться. У него не было двух передних зубов. Через левую бровь тянулся большой белый шрам...

Еще полтора месяца спустя он повесился в камере на скрученной в жгут простыне.

(как бы, не могу я жить вместе со жлобьем. у меня, как бы, конституция для этого чересчур тонкая, поняли?)

А вот Даниилу повезло. По крайней мере, так ему казалось, когда он вышел за выкрашенные зеленым ворота изолятора.

Столичные газеты поместили материалы о взрыве на первой полосе. Для некоторых из этих газет Даниил раньше писал. Авторы высказывали сомнения в том, что известный журналист Сорокин действительно мог иметь отношение к организации взрыва.

При чем здесь писатель? Пусть нам назовут имена настоящих организаторов этой варварской акции! Версию о том, что спецслужбы взяли совсем не того, кого следовало, подхватили говорящие головы из телевизора.

За две недели до суда в камеру к Даниилу пришел Майор. Даниил не видел его почти год, но он совершенно не изменился. Тот же серый пиджак, то же незапоминающееся лицо.

В результате суд вышел скомканным. Еще через три недели Даниил был дома. С формулировкой: «Вина не доказана». Судья особенно напирал на то, что японец остался жив, а Даниил несколько лет назад писал о терроризме книгу. Какая между этим связь, Даниил не понял, но спрашивать не стал.

Он огляделся и обнаружил себя на с детства знакомом плюшевом диване. Где с тех пор и пребывал, не отвечая на просьбы об интервью и заворачивая приглашения поучаствовать в модных ток-шоу. Майор может быть доволен: как они и договаривались, никто не узнает о том, что же на самом деле произошло на колоннаде Исаакиевского собора.

Когда-то он влез в эту историю ради того, чтобы написать книгу, получить деньги и уехать с НЕЙ на необитаемый островок. Островок, на котором он приземлился, оказался действительно необитаемым. Размером он был всего-навсего с плюшевый диван.

Даниил, кряхтя, поднялся, выключил телевизор, включил радио. Покрутил колесико настройки, остановился на «Хит-FM 90.6», немного убавил громкость, снова взял со стола полароидный снимок.

Самым ужасным в его новой жизни были вечера, когда он оказывался дома один и понятия не имел, чем занять отломившийся бонус – несколько десятков лет предстоящей жизни.

Когда он вернулся в квартиру родителей на Моховой, те устроили ему праздничный ужин. Отец рассказывал старые, запомнившиеся Даниилу еще с детства анекдоты. Он одолжил ему денег, и Даниил снял квартиру, перевез мебель, купил телевизор и кое-что из одежды.

Теперь у него было вроде бы все. Можно было начинать все снова.

Он закрыл глаза и, не шевелясь, выкурил сигарету. Сходил на кухню, попил воды, вернулся в комнату и выкурил еще одну. Потом включил маленький ночник на стене, выключил верхний свет и стал не торопясь стаскивать рубашку, футболку, брюки, мягкие, удобные семейные трусы с пуговичкой на ширинке...

Времена, когда он носил камуфляжные футболки и кожаные джинсы, как у Пола Хьюсона из «U2», прошли.

Строители нового мира. Парни в черной садо-мазо коже и футболках с апокалипсическими надписями. Пьяная и веселая заря нового века. Какого хрена?!