Испытание магией

С этими словами она вытащила иглу и вонзила ее мне в рану на руке. Я вскрикнула.

— Незачем попусту лить твою кровь на тележке. У нас есть особая штука; в ней я могу собрать твою красную жизнь и затем правильно ее употребить. — Алея соскочила наземь.

От кураре боль в руках начала стихать, однако паралич не охватил все тело. Сказывалось действие противоядия. К тому же на Пустоши я могла не тревожиться о том, что сознание окажется подвластно чужой магии; это радовало. Однако я была привязана к тележке и безоружна; никакой уверенности, что мое измученное тело будет в состоянии сражаться.

Я не решилась повернуть голову и поискать свой вещевой мешок с посохом: увидь это Алея, она поймет, что я могу шевелиться. Поэтому я крепко сжала зубы, чтобы не стучали, и велела себе лежать тихо.

Раздался глухой удар, тележка накренилась. Голова у меня поднялась вверх, ноги опустились к земле. Из этого нового положения я увидела «особую штуку», о которой толковала Алея: сколоченная из крепких балок четырехугольная рама. С верхней перекладины свисали цепи с кольцами, подведенные к вороту; с его помощью подвешенного на цепях человека можно было поднять или опустить. Внизу рамы был закреплен металлический таз. Насколько я понимала, он предназначен для того, чтобы в него стекала кровь жертвы.

За этим устройством далеко тянулось ровное, расцвеченное желтыми и коричневыми оттенками Давиинское плато. По сравнению с приспособлением для пыток оно казалось мирным, спокойным, дружелюбным.

Сердце бешено заколотилось. Я старательно глядела прямо перед собой, когда Алея вновь появилась в поле зрения. Она была немного выше меня, и ее подбородок оказался на уровне моих глаз. Она сняла плащ, оставшись в синих штанах и в блузе с короткими рукавами; на ткань были нашиты белые кружочки, точно чешуя. Талию охватывал кожаный пояс.

— Ну как, полегче стало? — спросила Алея, словно и впрямь заботилась о моем самочувствии. — Давай-ка проверим. — И она ткнула ножом мне в бедро.

Я изо всех сил старалась не подать виду, что мне больно. И не сразу осознала, что и в самом деле не чувствую боли. Острие ножа пришлось на ножны моей выкидушки. Ножны так и остались пристегнуты к бедру; есть ли в них нож? Несколько долгих-предолгих мгновений Алея вглядывалась мне в лицо. Стоит ей заподозрить, что я в состояний чувствовать и двигаться, пиши пропало.

— Одежда у тебя удивительная, — проговорила она в конце концов. — Ткань плотная, трудно прорезать. Я ее с тебя сниму да оставлю себе. Будет напоминать о нашей чудесной встрече.

Подойдя к раме, она ухватилась за кольца, прикрепленные к цепям, потянула вниз. Ворот заскрипел, повернулся раз, другой, третий; теперь длины цепей хватало до самой моей тележки.

 — Ты тяжеловата — мне не поднять. Хорошо, что брат приделал ворот — с ним куда легче. — Алея разомкнула металлические кольца, предназначенные для моих запястий, широко их раскрыла.

Настала пора действовать. Если ей достанет ума, она замкнет наручники, прежде чем развяжет мне ноги. А как только руки окажутся скованы, я снова стану совершенно беспомощна. Времени у меня — один миг; приходится рисковать.

Алея разрезала веревку, которая крепила к тележке мою правую руку. Я безвольно уронила руку, надеясь, что давиинка освободит и левую, а уже потом возьмется за цепи с наручниками. Но нет: Алея убрала нож и приготовилась цеплять меня на раму.

Мгновенно сунув руку в карман, я нащупала рукоять выкидушки. Вот счастье: на месте! Алея на миг пораженно замерла, а я выхватила нож, выбросила лезвие.

Рука давиинки метнулась к ее собственному оружию. Я ударила ей в низ живота. Вскрикнув от удивления Алея нацелилась мне в сердце. Ударила. Однако ноги подвели — она пошатнулась, и вместо сердца клинок угодил ниже, под ребра. Алея тяжко осела наземь, скорчилась.

Я ловила ртом воздух, отчаянно стараясь не потерять сознание. Боль рванулась вверх по спине, клещами стиснула сердце и легкие.

Алея выдернула нож, уронила его. Подползла к брошенному плащу, пошарила в кармане и вытащила пузырек с какой-то жидкостью. Открыла его, сунула внутрь палец и принялась втирать снадобье в рану. Не иначе как кураре.

Неловко поднявшись, на нетвердых ногах она возвратилась ко мне. Постояла молча, рассматривая рукоять всаженного мне в живот ножа. Должно быть, она воспользовалась куда менее крепким раствором, раз могла двигаться.

— Вытащишь нож, чтоб разрезать веревки, — умрешь от потери крови, — изрекла она с мрачным удовлетворением. — Оставишь в ране — все равно помрешь. Всяко на плато тебе никто не поможет. И магии здесь нет. — Алея повела плечами. — Не так, как я хотела, но исход будет тот же.

— А ты сама-то — что? — проговорила я, тяжело дыша.

— А у меня лошадь. И мой народ неподалеку. Наш целитель меня излечит, и я вернусь поглядеть как ты издыхаешь.

Она обогнула тележку. Пошелестела чем-то, постанывая, затем подозвала лошадь и ускакала. Стук, копыт стих вдали.

Желтые и коричневые краски Давиинского плато смазались, поплыли перед глазами. Пожалуй, Алея права: мне так и так умирать. Но хотя бы она лишилась удовольствия меня пытать. От боли было трудно сосредоточиться и принять решение. Вытащить из раны нож? Или пусть остается?

Время шло. Я теряла сознание, вновь приходила в себя. Затем услышала глухой топот. Алея возвращается! А я по-прежнему привязана к тележке, с ножом в животе.

Не желая видеть ее довольной ухмылки, я зажмурилась. Подскакавшая лошадь тонко заржала — и от этого боль мгновенно стихла, точно рану смазали кураре. Открыв глаза, я увидела рыжую с белым морду Кики.

Обрадовавшись, я тут же вспомнила, что не смогу с ней мысленно общаться. Магии ведь тут нет!

— Нож, — проговорила я хрипло; в горле давно пересохло. — Дай мне нож. — Я указала на брошенную Алеей выкидушку, затем на Кики. — Пожалуйста, дай его мне.

Она поглядела, словно в задумчивости. Затем подобрала нож зубами. Умница.

Моя сообразительная лошадка положила нож в подставленную ладонь.

— Кики, — задыхаясь, выговорила я, — если у нас получится, я скормлю тебе столько яблок и леденцов, сколько в тебя влезет.

Новая боль пронзила тело когда, я изогнулась, чтобы разрезать веревку, удерживающую левое запястье. Кое-как справилась. И, разумеется, упала — впрочем, приземлилась на локти и колени, не позволив ножу войти глубже. Затем собралась с силами, подползла назад к тележке и перерезала веревки на ногах.

Хотелось сдаться. Скорчиться бы на земле и остаться лежать, и пусть сознание уплывает, и отступает боль. Кики не позволила: она фыркала и тыкала носом мне в лицо, и пришлось вернуться в реальность. Спина ее казалась такой же далекой и недоступной, как облака на небе. Никакой тебе подставки, чтобы забраться на лошадь. Я засмеялась. Смех больше походил на всхлип.

Кики отошла и тут же вернулась с моим вещевым мешком в зубах. Положила его рядом. Я выдавила улыбку. Всякий раз, когда я садилась на свою лошадку, мешок был у меня за спиной. Может, она думает, что мешок нужен, чтобы забираться в седло... да и без седла ездить — тоже необходим? Кики ногой подтолкнула мешок мне под руку. Ах, ну да — я же обещала ей яблоки. Наверное, она хочет получить угощение, которое там припрятано.

Вялыми, едва повинующимися пальцами я развязала мешок. Кики, умница ты моя! Там же кураре, про которое я позабыла. Припасла его для Копьеглава; Исав дал. Я втерла чуть-чуть снадобья в кожу вокруг раны. Боль утихла. Облегченно вздохнув, я попыталась сесть. Удалось: хоть руки и ноги казались налиты свинцом, они сохранили подвижность. Проглоченная теоброма помешала кураре меня парализовать. С огромным трудом я навьючила на себя мешок, затем поднялась на ноги. Едва устояла, но меня подхлестнула мысль, что вот-вот может возвратиться Алея.

Кики подогнула передние ноги, опустилась на землю. Так, значит, никакой вам подставки? Она нетерпеливо заржала, подгоняя меня. Ухватившись за гриву, я уселась ей на спину, устроилась понадежнее. Кики поднялась и пустилась бежать — ровным, стремительным галопом.