Идеальная жизнь

Уилл сложил журнал и заткнул его за козырек патрульной машины.

— Сколько еще? — спросил он у Рамона, который продолжал оставаться его напарником.

Рамон сунул в рот остатки бутерброда с яичницей и взглянул на часы.

— Десять минут, — ответил он. — Потом начнется.

Сегодня они дежурили на благотворительном балу. Имя организатора Уилл не запомнил, но знал, что собранные средства будут направлены на благое дело — благоустройство ранчо для детей-инвалидов в Южной Калифорнии. И все же Уилл не считал, что служба в полиции — это то, чем он должен зарабатывать себе на жизнь.

Главной изюминкой вечера должны были стать семь стареющих светских львиц в расшитых бисером вечерних платьях и полутораметровых головных уборах из цветов, которые соорудили флористы — участники турнира «Парад роз».

Уилл с Рамоном были призваны поддерживать здесь видимость порядка.

Но больше всего поражало то, что полиция действительно понадобилась. За три часа до начала вечера костлявый низкорослый флорист с бейджем, на котором было написано «Морис», обвинил другого в краже райских птичек. Уиллу пришлось буквально отрывать их друг от друга.

— Идем, — велел Рамон, вылезая из машины.

Уилл поглубже натянул фуражку и направился к «Беверли-Уилшер», говоря себе, что не просто работает охранником. Скоро он станет детективом.

Рамон прошелся вдоль одной стороны подиума, Уилл — вдоль другой. Погас свет, раздалась глухая барабанная дробь, и появилась первая модель.

Ее головной убор состоял из гвоздик, которыми было выложено «1993». Было заметно, что передвигается она с трудом. На экране за ее спиной улыбались беззубые лысые дети на лошадях, на кадрах-вставках плыли изображения болезненных подростков.

Женщина-распорядитель подошла к Уиллу и протянула ему несколько небольших, обернутых в бумагу пакетов.

— Это вам, — проворковала она и лучезарно улыбнулась, глядя на сцену. — Будем надеяться, что в следующем году выберут меня. В качестве модели, понимаете?

На подиум вышла вторая модель и запела «Ура, Голливуд!». Фиалки, растущие, казалось, прямо у нее из головы, были собраны в форме камеры «Полароид», а с плеча, словно плющ, свисала кинопленка.

Уилл подумал о Касси. Интересно, они с Алексом посещали подобные мероприятия? Чувствовала ли она себя так же неуютно, как и он? Он незаметно развернул три пакета. Флакон дизайнерских духов, солнцезащитные очки, съедобное массажное масло.

Стоящий напротив Рамон хлопал в такт музыке. Уилл обвел глазами лица над атласными платьями и туго затянутыми галстуками-бабочками. Их складывали, лепили, красили, прихорашивали, придавали им форму и какое-то выражение. Они становились искусно упакованными подарками, они изо всех сил старались вести себя естественно.

И все остальные жители Лос-Анджелеса выглядели так же.

На Уилла словно озарение снизошло, и он понял, что не должен здесь находиться. Он вспомнил свою службу в полиции племени, вспомнил, как арестовывал мужей-тунеядцев и отбирал пиво у подростков, постоянно думая о том, что существует другая жизнь. Наверное, она и была — но даже сейчас, даже уехав из Южной Дакоты, он ни на йоту к ней не приблизился.

Он засмотрелся на собравшихся и не понял, что произошло. Четвертая модель, зацепившись каблуком за дерн, расстеленный на подиуме, неосторожно дернула головой, от чего повыскакивали шпильки и отошел клей, на котором держались цветы. Уилла засыпало чайными розами и тигровыми лилиями, огромными тепличными маками и стефанотисами. От неожиданности он поскользнулся на блестящих лепестках и упал на спину.

К нему поспешили врачи, которые приехали с ранчо в Южной Калифорнии, чтобы удостовериться, что все в порядке. Но тут уже сама модель, покачнувшись, рухнула с подиума на Уилла — пятидесятилетняя гранд-дама со слезами досады на глазах и в платье со слишком глубоким декольте.

— Мадам, — вежливо поинтересовался Уилл, — с вами все в порядке?

Женщина, казалось, только сейчас заметила его. Она соблазнительно улыбнулась, до предела растянув щеки после косметической подтяжки.

— Ой, добрый вечер! — протянула она, словно случайно кладя ногу ему на бедро.

И тогда Уилл понял, что возвращается домой.

Три. Два. Один. Белый фон.

Фильм закончился, но Алекс еще какое-то время смотрел на экран. Потом нажал кнопку на пульте и, когда комната погрузилась в благословенную темноту, вздохнул. Так лучше. Легче.

Он взял стоящую рядом бутылку виски «Джи-энд-Би», поднес ко рту и только тогда вспомнил, что она пустая. Он опорожнил ее во время третьего акта «Макбета», когда понял, что критики были правы: фильм просто ужасен! Они не смогут всучить его копии даже школьным учителям.

Съемки закончились несколько недель назад, это была первая смонтированная версия. И ничего нельзя было списать на черновой вариант — он понял, что следует все свернуть, еще несколько месяцев назад. Но в Голливуде это означало бы расписаться в неудаче, а ни один дальновидный продюсер не может себе такого позволить. Поэтому он корпел над фильмом, молясь, чтобы конечный продукт вышел лучше, чем казался в процессе монтажа.

По всей видимости, Бог не внял его молитвам.

Алекс протер глаза, которые были словно песком засыпаны.

— У каждого случаются неудачи, — сказал он, примеряя эти слова на себя. Ему уже давно пора было с этим столкнуться — невозможно десять лет купаться в лучах славы и не накликать беды.

Конечно, не у всех личная жизнь рушится одновременно с карьерой.

Алекс закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Он снова был восьмилетним мальчишкой, сидящим у пивной в ожидании, пока отец закончит играть в карты. Неимоверная жара, ничего нового. Все окна пивной Бо открыты. Он слышал звон пивных кружек, которые ставили на грубые деревянные столы, шлепки и смех рыжеволосой официантки, а еще хруст раковых клешней, когда посетители опустошали свои тарелки. И блюз, льющийся из колонок, висящих в баре, звуки которого плыли над бородатым мхом.

— Тебе нечего поставить на кон, кроме своего пацана, — услышал Алекс, — а он не стоит и дерьма на твоих ботинках.

Он встал, испачкав босые ноги в болотной жиже, и взобрался на нижнюю ветку дерева, растущего прямо у «Деверо». Должно быть, отец в очередной раз проиграл больше, чем сумел выручить на раках.

— Дай мне фору, Люсьен, — попросил отец. — Я отыграюсь.

Алекс увидел, как стоящий за спиной отца Бо едва заметно кивнул, но здоровяк только скрестил руки на груди и рассмеялся.

— Ты опять проиграешь, дорогой, — ответил он. — Но не нужно думать, что я не сама доброта. — Он достал из нагрудного кармана свернутые в трубочку деньги и швырнул их в отца Алекса. Но прежде чем Эндрю Риво успел схватить их, Люсьен его остановил. — Одну минутку, — произнес он. — Мне кажется, если я даю тебе денег, ты должен раздвинуть для меня ноги. Ублажить меня.

Под дружный смех всего бара Эндрю Риво встал и, покачивая бедрами, пошел вокруг стола. Он двигался развязно, надувал губы, словом, вел себя, как шлюха, пока Люсьен не сжалился над ним и не отдал деньги. Все это время Алекс прижимался лицом к подоконнику. Он чувствовал, что его вот-вот стошнит, но не мог оторваться от происходящего…

Алекс открыл глаза, встал и включил единственную в этом небольшом кинозале лампу. Потом взял мобильный телефон и позвонил в справочную штата Мэн. После набрал номер Бенджамина Барретта.

— Алло!

Алекс собрался с духом.

— Мистер Барретт?

— Да.

— Это Алекс Риверс. Муж Касси. — Раздался глубокий вдох, и повисло продолжительное молчание, которым Алекс решил воспользоваться. — Я слышал, что вы сказали, и хотел, так сказать, извиниться за то, что несколько месяцев назад использовал вас как отговорку…

— Ты не знаешь, где моя дочь, да?

Алекс вскипел от проявления этих отцовских чувств, поскольку за три года их брака с Касси он ни разу не приехал к ним в гости, ни разу не пригласил к себе в Мэн, даже ни разу не позвонил, чтобы поинтересоваться, как дела.