Идеальная жизнь

Лекция. Это вступительные слова к лекции, которую читал ее коллега в колумбийском университете. Касси вцепилась руками в мраморную раковину и с облегчением вздохнула, поняв, что это не знамение, а реальное воспоминание. Читался курс о культуре коренных американцев, и эта фраза — часть ритуальной молитвы, которую произносили воины племени перед тем, как бросаться в бой. Касси вспомнила, как уверяла профессора, что тот точно знает, как заинтересовать слушателей.

А интересно, чем сейчас занимается Уилл? Утро четверга — наверное, он едет на работу. Он оставил ей свой телефон. Возможно, позже она позвонит ему в участок, сообщит, что живет в настоящем замке в Малибу, и упомянет, что летит в Шотландию.

Касси почистила зубы, провела щеткой по волосам и аккуратно, тихонько положила все на полочку, чтобы не разбудить Алекса. Потом на цыпочках вернулась в спальню и села на стул в углу.

Алекс негромко храпел. Она наблюдала, как его грудь несколько раз поднялась и опустилась, потом встала, подошла к платяному шкафу в противоположном конце комнаты — там хранились все его вещи — открыла дверцу и замерла.

Шкаф Алекса был в двадцать раз аккуратнее ее собственного шкафа. На полу на деревянной подставке для обуви были выстроены кроссовки, итальянские мокасины и черные оригинальные кожаные туфли под официальный костюм. На подвесной полочке гордо лежали сложенные свитера, шерстяные с одной стороны, хлопчатобумажные — с другой. Сорочки чопорно висели на плечиках из кедра. Ящики для белья располагались в углу гардеробной, в них были аккуратно сложены шелковые мужские трусы и носки — в разных ящиках.

— Боже мой! — прошептала Касси.

Она провела пальцем по ряду рубашек, прислушиваясь к музыке постукивающих друг о друга плечиков. Она ожидала увидеть порядок, что было неудивительно при наличии в доме хорошей экономки. Однако что-то в этом шкафу превышало границы обычных требований и отдавало манией.

Свитера. Они были не только аккуратно свернуты и разделены по материалу, из которого изготовлены, но и разложены по цветам. Как радуга. Даже свитера с узорами, казалось, были распределены по основному цвету.

Ей бы засмеяться. В конечном счете, это было настолько эксцентричным, что выглядело смешным. Над этим можно было бы подшучивать.

Но вместо этого Касси почувствовала, как в уголках глаз выступили слезы. Она опустилась на колени перед рядами туфель, плача почти беззвучно, схватив с отведенного ему места свитер и прижав его ко рту, чтобы заглушить звук рыданий. Она согнулась пополам — так скрутило живот, — уверяя себя, что сходит с ума.

Вытирая лицо, Касси винила во всем стресс последних дней. Потом вернулась в ванную, закрыла дверь, открыла воду, подождала, пока та не стала настолько холодной, что заломило в запястьях, и плеснула в лицо, надеясь начать все сначала.

Несколько дней только и обсуждали, что снежную бурю, которая должна была начаться в пятницу, где-то после трех, и должна была стать бурей столетия. Синоптики советовали наполнить ванны водой, запастись батарейками и дровами, приготовить фонарики.

Касси решила, что не помешало бы, чтобы буря разразилась в воскресенье, тогда в понедельник отменили бы занятия.

Она зашла в кухню. Весь день она провела у Коннора, но обещала маме, что вернется до того, как упадет первая снежинка. Ее мама ужасно боялась снега. Она выросла в Джорджии и до переезда в Мэн после замужества никогда не видела снега. Вместо того чтобы готовиться к снежной буре — как мама Коннора, которая достала свечи и купила побольше молока, которое засунула на хранение в погреб, — Аврора Барретт с широко раскрытыми глазами сидела за кухонным столом, слушала прогнозы погоды по радио и ждала, что ее похоронят заживо.

Единственный положительный момент в северо-восточном ветре Аврора видела в том, что у нее появлялся шанс обвинить мужа во всех неудачах своей жизни. Касси выросла, точно зная, что мама ненавидит Мэн, что она не хотела сюда переезжать, не хотела быть женой булочника. Она продолжала мечтать о доме, лужайка которого тянется к речке, о решетчатой скамейке в тени вишен, о тающем южном солнце. Укрывшись в тени, Касси наблюдала, как мама ругала Бэна и постоянно вопрошала, сколько еще будут длиться эти «временные» десять долгих лет в богом забытом месте.

Чаще всего отец просто стоял, позволяя жене спустить пар. Формально вина лежала на нем: он пообещал Авроре, что, как только удастся продать булочную хоть с небольшой выгодой, они тут же вернутся в ее леса. Но булочная год от года приносила только убытки, а правда заключалась в том, что в глубине души отец и не собирался покидать Новую Англию. Пока Касси взрослела, Бэн лишь однажды дал ей толковый совет. «Прежде чем решишь, кем стать, — сказал он, — реши, где хочешь жить».

Касси отправилась спать, а снегопад так и не начался. Но утром, когда она проснулась, мир уже изменился. Белая лужайка простиралась прямо под окном ее спальни, а холмы и сугробы настолько сгладили пейзаж, что она практически перестала ориентироваться в пространстве. Касси схватила яблоко, засунула его в карман и села за стол в кухне, чтобы обуться.

Она хорошо слышала звуки ссоры, хотя родители бранились в спальне наверху.

— Продай булочную, — грозилась мама, — или я за себя не отвечаю!

Отец только фыркнул.

— На что ты можешь быть способна, чего мы еще не видели?

Касси вздрогнула, когда порыв ветра залепил снегом окно перед ней.

— Почему бы тебе просто не уехать домой?

Уехать домой? Касси замерла. Повисло продолжительное молчание, прерываемое лишь стонами и вздохами бури. Потом она услышала заключительную реплику мамы:

— Мне что-то нехорошо. Совсем нехорошо.

Последовал звук открываемого графина с бурбоном, который стоял у Авроры на туалетном столике. Чем больше она пила, тем меньше выносил ее отец. Порочный круг.

— Господи боже! — вздохнул отец и бросился вниз по лестнице.

Он был полностью одет, как и Касси, и готов встретиться лицом к лицу со снежной бурей. Он взглянул на дочь, коснулся ее щеки — почти извинение.

— Присмотри за ней, договорились, Касс? — попросил он и, не дожидаясь ответа, вышел.

Касси завязала шнурки на ботинках. Потом сварила яйцо всмятку, как любила мама, и понесла его с гренком на тарелке наверх, решив, что, если мама что-то съест, последствия будут не столь удручающими.

Когда она приоткрыла дверь, Аврора лежала поперек кровати, прикрывая глаза руками.

— Ой, Касси, — прошептала она, — милая, пожалуйста… Свет…

Касси, закрыв за собой дверь, послушно вошла в спальню и сразу почувствовала липкий, сладкий запах бурбона, который повис в углах комнаты, смешавшись со следами отцовского гнева.

Аврора мельком взглянула на поднос с завтраком, который поставила Касси, и расплакалась.

— Он тебе сказал, куда пошел? Он пошел на улицу в это… в эту снежную бурю… — Она резко махнула в сторону окна, доказывая, что права. Потом прижала руку ко лбу и потерла переносицу. — Не знаю, почему это происходит. Просто не понимаю почему.

Касси взглянула в покрасневшие мамины глаза и скомандовала:

— Вставай!

Аврора повернулась к дочери и непонимающе заморгала.

— Что-что?

— Я сказала тебе вставать.

Касси было всего десять лет, но повзрослела она уже давно. Она стянула маму с постели и принялась подавать ей одежду: водолазку, свитер, теплые носки. После секундного недоумения Аврора уступила, молча принимая все, что ей протягивала дочь.

Касси открыла входную дверь, и в дом ворвался ледяной ветер. Аврора отпрянула.

— Выходи! — скомандовала девочка. Она прыгнула в снег и улыбнулась, когда чуть не по пояс увязла в сугробе. Потом повернулась к маме. — Я не шучу.

На то, чтобы отойти от крыльца едва ли на пару метров, Авроре понадобилось целых пятнадцать минут. Она дрожала, а губы у нее стали почти фиолетовыми — она не привыкла в снегопад выходить на улицу. Ветер сорвал с Касси шапку, и она закружилась на снегу. Мать наклонилась и, как ребенок, коснулась сугроба.