Царь-гора

– Может, скажешь?

– Увидишь сам. Рассказывать бессмысленно.

– Ох уж мне эти туземные тайны, – недовольно отозвался он.

Аглая привязала лошадей к одинокой голубой ели и направилась в сторону ручья, прыгающего по камням на склоне. На пригорке он образовывал крошечный водопад, разлетавшийся цветными брызгами. Федор нагнулся к воде, чтобы напиться, а когда выпрямился, Аглаи не было.

– Эй! Что за шутки? – крикнул он.

Ее сосредоточенная физиономия вынырнула из какой-то щели за водопадом. Аглая приложила палец к губам.

– Тс-с. Иди за мной.

– Ну и кого из нас, спрашивается, больше влечет мистика? – пробормотал Федор, протискиваясь в вертикально вытянутую узкую дыру.

Здесь было темно и душно. Аглая включила фонарик и пошла вперед по расширяющейся пещере.

– Пахнет дохлыми мышами, – поморщился Федор.

Аглая остановилась.

– Что? – спросил он.

– Смотри.

Луч фонарика бегал зигзагами по груде блестящего хлама. Постепенно до Федора дошло, что груда имеет правильные геометрические очертания и сложена из отдельных пирамидальных брусков, отливавших рыжим блеском.

– Что это?

– Золото Бернгарта, – спокойно ответила Аглая.

Федор тяжело сглотнул и вцепился ей в плечо.

– Не подходи.

Но она и без того не двигалась с места.

– Надо сдать его государству, – предложила Аглая.

– Государству от этого пользы не прибудет. – Федора одолевали неприятные мысли.

– Рано или поздно кто-нибудь еще найдет его.

– Найдет, – согласился он и ненатурально оживленным голосом спросил: – Ну что, Аглая Бернгартовна, как делить будем – по правде или по справедливости?

– По правде, – ответила она, даже не улыбнувшись.

– Верно. Справедливость – дело темное. Пошли отсюда.

Федор забрал фонарь и подтолкнул Аглаю к выходу.

– Как у нас справедливость искать начинают, – объяснил он по пути, – так друг дружке лбы бьют и морды дерут. А потом за топоры берутся, на тачанки садятся и подковы на каблуки насаживают.

– И в Беловодье ходят, – добавила Аглая.

Они вылезли наружу и побрели к лошадям.

– Знаешь, эта история про Беловодье начинает мне нравится, – после раздумья поделился Федор. – Она засверкала новыми гранями.

– Вот уж не предполагала, что у нее могут быть новые грани, – удивилась Аглая.

– Просто у тебя замылился глаз. Ты ведь не будешь отрицать очевидное?

– И что тебе очевидно?

– Да то, что на пути у Беловодья стоит Царь-гора.

– Ах это, – небрежно сказала Аглая, взлетая на своего жеребца. – Этой новой грани много сотен лет.

– Неужели. – Федор невозмутимо двинул бровью и тоже одним махом оседлал лошадь.

Аглая одобрительно дернула уголком губ и ударила по крупу коня каблуками.

4

Полночь тянулась вязко и долго. Шергин отчетливо слышал тиканье и несколько раз взглядывал на старинные часы с кукушкой. Однако длинная стрелка не двигалась с места, будто заснула на цифре двенадцать. Он хотел спросить священника, что с часами, но усть-чегеньский батюшка, усмехнувшись в жидкую козлиную бороду, понял его без слов.

– Это, видите ли, весьма умные часы, немало видавшие на своем долгом веку. Они чувствуют настоящее время.

– Какое настоящее? – подавленно спросил Шергин, ощущая себя разбитым и навсегда уставшим.

– То, которое сейчас в России остановилось. Время метафизическое. Долгая полночь, безвременье. Боюсь, как бы эти странные люди, называющие себя большевиками, вернувшись, не арестовали мои часы за контрреволюцию, – пошутил отец Илья и долил себе чаю из остывающего самовара.

– Вы боитесь только за часы?

– Часы безответны, человек же предстанет пред Господом и дела его будут взвешены… Что же тут бояться? Его несправедливости? – Священник с шумом и удовольствием втянул в себя чай. – Ответил я на ваше недоумение?

– Мое недоумение простирается слишком далеко, батюшка. В последние дни я пережил многое, мне даже казалось, что я нашел ответы на все свои вопросы. Но вот опять я перед разбитым корытом. Меня мучают сомнения…

– Они мучают вас оттого, что ответы действительно найдены, – благодушно ответил священник. – Уверен, вам это не показалось.

– Мне бы вашу уверенность…

– Извольте, поделюсь.

Шергин посмотрел на него долгим, затуманенным взглядом.

– Что же, в самом деле…

– Ну-ну, решайтесь. Быть может, вам не представится больше такой возможности.

– Может быть… – Шергин импульсивно встал и, пройдясь, поворотился к стене с часами, заложил руки за спину. – Я, понимаете ли, батюшка, монархист до мозга костей…

– Это не преступление, – покачал головой священник, – сие весьма достойный образ мыслей.

– Тогда ответьте мне, – Шергин порывисто развернулся, – почему государь, зная, что ждет Россию, – а он знал это, ему было передано, – почему он совершал ошибку за ошибкой? Почему не сумел предотвратить все это?

– Что ему было передано? – безмятежно спросил священник.

– Пророчество, предсказание, ясновидение – называйте как хотите, – нервно проговорил Шергин и уселся на стул.

– Ах вот оно что. Видите ли, пророчество – это не приказ, спущенный с неба. Иуде никто не повелевал пойти и предать. Напротив, Иисус остерегал его, говоря, что один из двенадцати станет предателем. Предсказание – лишь предупреждение о том, что может случиться.

– Да, верно. Оно и случилось. Николай был бессилен остановить это. И полночь будет длится долго. Гибель могла быть отсрочена, отменена вовсе, если бы были жесткие действия, если бы Россия покаялась…

– Но мы не покаялись. И государь-император выбрал свой путь.

– Тоже верно. Но и мы должны выбирать. Принять ли гибель России за реальность – и смириться, сложить оружие, сохранять Россию лишь внутри себя. Или же принять эту гибель только за вероятность, которую еще можно миновать, – и продолжать драться с этими… с этими красными дегенератами.

Он замолчал, бессильно обмякнув на стуле.

– Ваше лицо сейчас стало страшно, – произнес священник.

– А, Франкенштейн, – пробормотал Шергин.

– Гм… Ваше прозвище? Оно вам не подходит, – убежденно заявил отец Илья. – Однако я не о том. Неужто вы не видите повсюду знаки, глаголы небес? Только слепой их не узрит. И не приходило ли вам в голову, откуда на Руси столько зловонного гноя, который изливается из вскрытого нарыва? Думаете, большевики – мировое зло? Оставьте эти нелепости для барышень. Коммунары – скальпель в руках Господа. Какое же вы право имеете поносить инструмент, который держит Его врачующая десница? Да запретит вам Господь произносить хулу на них.

Шергин ошеломленно наблюдал за энергичными подскоками священнической бороды.

– Вы совершенно серьезно говорите это?

– Совершенно серьезно. Вы, русские офицеры и солдаты, готовы на смерть за умирающую Россию. Почему же вы думаете, что умирать сейчас нужнее, чем жить для России и своих ближних? Русский человек умеет умирать, а вот жить ему надо учиться, особенно нынче. Вот где геройство, а не в том, чтоб считать себя спасителями России. Благородство и рыцарство хорошо, а только Бог, может, и не требует от вас теперь в жертву ваши жизни. Да и так уж сколько полегло вас по всей земле русской. Думаете, не хватит? Узрите перст Господень, и будет вам благо!

Шергин встал, подошел к священнику и опустился на колени.

– Благословите, отче, – смиренно попросил он.

Тот размашисто перекрестил его, и полковник приник губами к благословившей руке. Затем вернулся на место.

– Я благодарен вам за эти слова. Однако скажите, откуда вам все это знать – про знаки, перст – в вашем медвежьем углу? Неужели отсюда так хорошо видно, что происходит в России?

Отец Илья прищурился. По лицу его разбежались мелкие веселые морщинки.

– Из медвежьего-то угла как раз бывает виднее. Не полагаете же вы, ваше высокоблагородие, что все важные события совершаются в центрах? А может, как раз в таких-то углах?