Страница 37 из 114
— Всю весну в Москве гуляли свадьбы, — авторитетно рассказывала графиня своим жадно внимающим слушательницам, перечисляя, кто на ком успел жениться и кто с кем сговорен. Перебрав внушительный ряд счастливых пар, она интимным голосом сообщила, что все молодые дамы, недавно вышедшие замуж, беременны.
— И то — что с этим делом тянуть? — одобрительно вещала она. — Война скоро, мужья в армию пойдут, как там все сложится — неизвестно, а потомство уже заложено. Потому и свадьбы теперь не откладывают, и женихов всех быстро разбирают. Для девиц на выданье срочно шьются подвенечные платья, чтобы, как кто обручится, — без задержек к алтарю идти да перед разлукой успеть друг дружкой вволю насладиться.
— А приданое собрать? — спросила одна из дам. — Время требуется…
— За приданым дело не станет, — решительно заявила Сербина. — Заботливые родители заранее все готовят. Для Надин у меня и кружева лежат, и шали, и добра всякого накуплено-приготовлено. Что до остального — деньги да несколько деревень давно выделены. Зять мой в обиде не останется, — многозначительно сказала она. — За то и жену больше ценить будет.
— От поспешности тоже добра не жди, — вмешалась ее соседка. — Ежели мужчина привык к свободной жизни, то и после свадьбы не угомонится. Вон мне рассказывали: холостяки женились, а потом стали устраивать за городом пикники. Жен своих туда не приглашают, на их место цыганок берут, пьют, в карты играют и ничего не стесняются.
— Я вам так скажу: умные матери закрывают глаза на некоторые шалости жениха до свадьбы. Холостым мужчинам, как известно, многое позволено. При невесте же, тем более молодой жене, им придется распрощаться со своими развлечениями на стороне. Во всяком случае, — продолжала Сербина, — я не потерплю, чтобы мой будущий зять, — она говорила о зяте с такой уверенностью, будто свадьба действительно была решена, — позволял себе пренебрегать моей дочерью. Да он и сам не захочет этого делать: зачем ему будут нужны какие-то… гм… гулянки, если дома его ждет такое сокровище.
Слушательницы с пониманием кивали, а юная графиня — бессловесное, робкое существо — только заливалась краской. Очертив таким образом круг обязанностей и приоритетов будущего зятя, остаток вечера Сербина посвятила всевозможным достоинствам своей дочери, а также более подробному перечню состава приданого, которое прилагалось к молодой графине.
Палевского Сербина упоминала несколько раз, называя его «мой мальчик, граф Поль», но осторожно и только в рассказах о том, каким чудесным ребенком он рос, как с детства был привязан к своей кузине Надин самыми нежными чувствами, живописно описывая их совместные юношеские игры и проказы. Хотя, учитывая разницу в возрасте между юной графиней, которой теперь едва исполнилось шестнадцать лет, и Палевским, начавшим военную службу примерно в такие же годы, было не совсем понятно, когда они могли успеть наиграться друг с другом.
«Впрочем, меня это не касается, — говорила себе Докки, то и дело выпрямляя свою и без того прямую спину и гордо держа голову, все еще тяжелую, отдающую болью в висках. — Мне нет дела ни до Палевского и его предполагаемой невесты, ни до торжествующих взглядов сплетниц и пренебрежительного вида Сербиной».
Докки непринужденно улыбалась, обменивалась репликами с соседками, делала вид, что внимательно слушает хозяйку дома, которая говорила ей что-то о своем сыне и о ломоте в суставах, пробовала каждое блюдо и с нетерпением ожидала конца вечера.
Но ей предстояло еще одно испытание на выносливость. По пути домой Вольдемар настоял, чтобы она ехала в его экипаже, и всю дорогу громогласно рассказывал о своих успехах на служебном поприще и о вовремя представленной министру искусно составленной записке, которую тот весьма одобрил, отметив глубокомыслие какого-то подпункта.
— Так что, ma chèrie Евдокия Васильевна, — назойливо гудел над ее ухом Ламбург, — мне обеспечено скорое повышение, да-с. Правда, министр не совсем понял вчерашний эпизод на бале, когда граф Палевский во всеуслышание заявил, что добивается вашего внимания. Ведь мой начальник некоторым образом в курсе того, что я намерен остепениться, и, должен признаться, весьма, весьма одобряет мой, как он отметил недавно, столь разумный выбор в вашем лице. Да-с. Но я объяснил министру, что то была лишь галантность учтивого кавалера, показавшая превосходные манеры и тонкое обхождение его превосходительства, генерал-лейтенанта графа Палевского. А теперь, в свете приезда в Вильну невесты графа и вскоре ожидаемой свадьбы, недоумение министра окончательно рассеялось, и он особо подчеркнул ваше знакомство со столь высокопоставленными особами, как его превосходительство граф Палевский, а также знаки внимания, оказанные вам его величеством, нашим государем императором, да-с…
«О, Боже! — твердила про себя Докки. — Дай мне силы все это вынести! Хотя одному Ему известно, зачем я все это выношу, почему терплю…»
Она молча кивала Ламбургу, более не вникая в его рассуждения, не сводя глаз с окна, за которым надеялась вот-вот увидеть знакомую улицу, ее временное жилище, где можно будет — за весь этот долгий утомительный день — наконец укрыться в своей комнате, освободиться от общества неприятных ей людей и вволю то ли посмеяться, то ли поплакать над собственными глупыми рассуждениями, сомнениями, страхами и не менее глупыми тайными надеждами на какое-то призрачное счастье, которое ей в этой жизни никогда не суждено испытать.
«Все на свете имеет свой конец, — вздохнула Докки, проходя к лестнице, ведущей на антресоли, где располагалась ее спальня. — Конец обеда, дня, моим мукам, увлечением Палевским…»
Конечно, ей предстояло еще помучиться, пока она полностью не освободится от тяги к этому недостойному мужчине, который избрал ее своей игрушкой на короткое время, оставшееся ему до женитьбы на ангельском белокуром создании.
«Хотя это только разговоры, — напомнила она себе. — Как ни была бы решительна графиня Сербина в своем стремлении устроить будущее дочери, с Палевским ей не совладать, ежели он сам того не захочет. Но, как сказала Катрин — а я с ней соглашусь, — мужчины падки на красоту и невинность. Он вполне может соблазниться этой юной девочкой, которую специально для него сюда привезли…»
Тут в ее висках так пребольно застучали знакомые молоточки, что Докки была вынуждена ухватиться за перила, испытывая неодолимое желание присесть прямо на ступеньках, которые она успела преодолеть лишь наполовину.
— Сестра, погодите, не уходите, — окрикнула ее Алекса. — Сегодня пришло письмо от maman, но я не успела вам о нем рассказать!
— Завтра, — сказала Докки, не расположенная более выносить ничье общество. — Завтра.
— Прошу вас, сестра, — Алекса подскочила к ней, подхватила под руку и настойчиво потянула вниз — в гостиную.
— Подай нам чаю, — сказала она Афанасьичу, который еще стоял в прихожей, куда выходил встретить свою барыню.
Он проводил Докки встревоженным взглядом, словно почувствовал ее боль и смятение, а Алекса тем временем усадила ее в кресло и достала из ридикюля письмо. Мари отправила барышень ложиться спать, сама с торжественным видом пристроилась на диванчике, что должно было бы насторожить Докки, но не теперь, когда ее мысли занимало совсем другое.
— Maman очень обеспокоена, — доверительно сообщила Алекса, разворачивая бумагу. — Она пишет, в Петербурге все обсуждают наше здешнее житье. Вот…
Алекса нашла нужное место в письме:
— «Сказывают, все офицеры в Вильне заместо службы пьют, играют и распутничают. Сплошь гулянки, праздники да волокитство по пословице: „Игуменья за чарочку, сестры за ковши“. Мы волнуемся за нашу дорогую дочь, потому как ее вдовство может привлечь повес всех мастей вместе с охотниками за чужими состояниями. К счастью, monsieur Ламбург также в Вильне, и его присутствие отвратит от нее нечестивых вертопрахов. Но всегда найдутся смельчаки, которые попытаются соблазнить Докки пылкими речами и красивыми жестами, тем опорочить ее доброе имя, погубить репутацию или, женившись на ней обманно, заполучить в свои руки как ее саму, так и ее собственность…»