Страница 16 из 22
А через два часа Иванна сидела в кабинете Деда перед его адвокатом. Тот доставал из кожаной папки и последовательно передавал ей гербовые бумаги. Первый документ, который был ей вручен, свидетельствовал об удочерении ее бароном Эккертом с правом наследования титула, замка, земельных угодий, распоряжения активами, ценными бумагами и денежными вкладами. Последующие документы подтверждали ее право на землю, деньги, движимое и недвижимое имущество восьмисотлетнего рода Эккертов.
Иванна молчала, смотрела на бумаги, разложенные перед ней на массивном письменном столе, и понятия не имела, зачем ей это и что она с этим будет делать. В тот момент она не могла думать о будущем и осознать, что теперь является баронессой Эккерт, понимала только, что волю Деда, равно как и новую судьбу, должна принять – получается, что он попросил ее об этом.
Через три дня Иванна вернулась домой.
Алексей
– И больше ты не видел ее? Я имею в виду, после того, как она уехала?
– Нет. – Владимиров покачал головой. – Это было бы вторжение, смятение, ничего хорошего все равно бы не вышло. К тому же спустя двадцать с лишним лет… Теперь Галя – совершенно другая женщина. А так – волшебная сказка. С эльфами и лилиями, с заколдованным озером. Что-то в таком роде. И ничего подобного со мной больше не было никогда.
– Ты уверен, что та давняя история должна появиться в книге? Учитывая твои цели…
– Пишите, Шура, пишите… – лениво бросил олигарх, вытянулся на ковре во всю свою двухметровую длину и заложил руки за голову. – Должна, не должна… Не твоя печаль. А печаль моего имиджмейкера Данилы, не к ночи будет помянут. Видит бог, как же я их ненавижу! Умники, блин, криейторы… Просто какие-то интеллектуальные мутанты! Но без них нельзя. Они, видите ли, структурируют реальность. Превращают реальность в действительность. Тебе, Леха, надо сколько водки выпить, чтобы въехать, чем реальность отличается от действительности?
– Ведро, – неуверенно предположил я.
– Мне – два, – уверенно заявил Александр, перевернулся на живот и стал меланхолично рассматривать синий ковровый ворс.
– Саша, а зачем тебе в парламент? – спросил я его.
– Чтобы внести свой скромный вклад в строительство нашего независимого государства.
– Иди ты!
– Лешка, ну ты же умный мальчик, писатель все-таки. Ответь себе сам.
– Чтобы лоббировать интересы собственной коксохимической монополии и стелить соломку своим бразильцам, или какие там у тебя партнеры…
– Вот молодец, – удовлетворенно ухмыльнулся миллионер. Затем сел, прислонившись спиной к стене и согнув ноги в коленях, и, подняв брови, принялся рассматривать меня в упор.
– Ты чего? – спросил я его. – Прикидываешь, сколько бабла заплатишь киллеру за мой скальп?
– За твой скальп, за твою наглую рожу и за твои коренные зубы, – без улыбки ответил он. – Что бы я без тебя делал…
– Что? Что бы ты – что?
– С кем бы я тогда разговаривал?
Пугающая способность к прямоте и откровенности, не раз поражавшая меня и после, – это и была его сила? Мы совершенно по-разному понимали элегантный тезис Витгенштейна о том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано, об остальном следует молчать». Я лично считал, что Витгенштейен, собственно, утверждал, что иногда лучше жевать, чем говорить, а Владимиров явно полагал, что Витгенштейн утверждал прямо обратное. В любом случае Сашка отчаяннее меня.
– Ты бы разговаривал с Данилой, – сказал я ему, чтобы что-то сказать.
Он нашарил левой рукой кофейную чашку и метнул мне в голову.
Я увернулся, чашка попала в диванную подушку.
– Не разбилась, значит, счастья не будет, – с сожалением констатировал Александр. – Счастья не будет, оставь ожиданья подросткам, нынешний возраст подобен гаданию с воском… что-то там тра-ля-ля… пахнет весной, мое солнышко, счастья не будет… Есть такой поэт Дима Быков, это он написал.
– Есть такой Дима Быков, – машинально согласился я. Может, мы много выпили? Нет, мы немного выпили. Всего грамм по пятьдесят виски.
– Не бросай меня, – вдруг попросил он, прицельно и бесстрашно глядя мне в глаза. – Ты мне как… Это называют по-разному. В основном дружбой. Суть дела не меняется. Я подумал: вдруг меня убьют, и я не успею тебе сказать…
– Как же я брошу тебя, такого придурка? – с непередаваемо сложным чувством спросил я. – Придется тебя лечить от раннего маразма. У меня есть знакомый психиатр.
– Вот и хорошо, – кивнул он, улегся на ковер и стянул плед с дивана. – Я тут посплю чуть-чуть…
«Счастья не будет, винить никого не пристало, влажная глина застыла и формою стала, стебель твердеет, стволом становясь лучевидным. Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным?» [5]
Лучше бы мы много выпили.
Приходит Надежда, открывает холодильник, выбрасывает из него протухшие котлеты и выливает за борт скисший борщ. Достает из сумки и кладет в холодильник лоток с отбивными, блинчики и копченое сало.
– Ты собираешься жить дальше? – спрашивает она меня, делая интонационное ударение на слове «собираешься».
– Нет, – говорю я ей.
– Зачем ты спустил яхту на воду?
– А куда я должен был ее спустить?
– Я приведу Троицкого, – не то грозит, не то предупреждает сестра.
– Уходи, – прошу я ее.
И она уходит.
«Галя навсегда уехала в Торонто, а через два месяца, вопреки всем моим размышлениям о беспредельной хреновости, пришла весна. На остановках и возле рынка бабушки продавали вербу. Они говорили – „котики“, дело шло к Восьмому марта. Я тупо прогуливал школу – уходил на лодочную станцию, садился на шершавую перевернутую лодку, курил и читал. На Десне медленно таял лед, и жизнь, в осмысленности которой еще несколько дней назад я был не уверен ни на копейку, постепенно насыщалась теплым ветром и нежными перламутровыми сумерками. И я наконец понял, чего хочу. Понял, что хочу построить яхту и уйти на ней по Десне – на Днепр, по Днепру – в Черное море, а оттуда можно попасть в Мировой океан, который не имеет ни конца, ни края, только отдаляющийся горизонт. Но для того чтобы построить яхту, нужны деньги…»
– Ну чего ты смеешься, падла? – огорченно спросил Александр. – Иди ты к черту, не буду тебе ничего рассказывать!
– Яхту построить… Так это и был основной мотив?
– Мотив чего?
– Ну, ты впервые понял, для чего тебе нужны деньги. Чтобы яхту…
– Мне деньги не нужны были, блин, – непоследовательно возразил Владимиров. – Мне хотелось яхту построить. Ты, Лешенька, какой-то тупой.
Ага, а теперь он флотилию может купить себе, не только яхту.
– И что? – осторожно спросил я.
– Ничего. Деньги есть. Есть деньги, заводы, даже один водоплавающий танкер. Только для яхты деньги – не главное, как выяснилось.
– А что главное?
– А не с кем было. Не с кем разговаривать, не с кем яхту строить, решительно не с кем поржать, напиться и, главное, «Понедельник начинается в субботу» почитать вслух некому.
– Кончились твои страдания, – сообщил я ему и, не глядя, взял с полки любимое измочаленное худлитовское издание. – Лови!
Он, естественно, поймал. И счастливо уставился на меня поверх очков своим слегка расфокусированным взглядом.
– Неужели?
– Читай, Санька, – сказал я севшим голосом. – В многомиллионной стране ты наконец нашел кретина, который способен отдать душу за возможность всю ночь слушать «Понедельник» в твоем исполнении. Сначала мы читаем «Понедельник», в перерывах жарим мясо, а потом будем строить твою яхту.
То есть я сам ему предложил. Потому что в тот момент я окончательно понял, что мне уже все равно. Отчаянная придурковатость всей ситуации заключалась в том, что шутки шутками, но без него я сдохну от тоски и скуки, потому что во всем белом свете, во всем необозримом пространстве Мирового океана мне не с кем, решительно не с кем будет поржать.
5
Д. Быков.