Наследие предков

* * *

— Слышь, Чел? Прикинь, у тебя рука онемела, гыыг! — нашептывал Марля на ухо приятелю.

— Чего? — тот безвольно поморщился и тупо уставился на Марлю. — Чего? — повторил он.

— Я говорю, рука у тебя онемела, баклуха! — Марля продолжал тихо хихикать, держась за живот.

— Слышь, чувак, — Чел вытаращил очумелые глаза на свою безвольно повисшую правую руку. — В натуре, чувак! Млин… Палево-то, а?.. Палево-то какое…

— Слышь, Чел? Опусти руку в воду. Тогда отпустит. Геге…

— Чувак, ну на хрена ты это делаешь, а? Палево…

Марля не выдержал и, рухнув на край парапета, принялся гоготать с повизгиванием.

Чел тем временем медленно, как сомнамбула, распластался на полу и, свесив безвольную руку, стал тянуться до воды, в которую еще недавно плевал.

— Блин, не могу, Марля! Не достаю!

— Твоя рука резиновая. Она сейчас растянется! — продолжал ржать второй обкурок. — Ты чуешь?! Ты чуешь, как она растягивается?!

— Да. Блин, чувак! Я чую! Она реально тянется. Блин, палево, чувак!

Марля уже стал задыхаться. Его смех выталкивал больше воздуха, чем поступало в прокопченные желтым мхом легкие. Тело сводили судороги, но торчок продолжал гоготать.

— Марля, кореш, оно смотрит на меня…

— БА-ХА-ХА-ХА! Кто?! Кто?! Ахахаха!!!

— Там. Оно. Там есть — оно. И оно смотрит на меня!

Смех Марли невозможно было обуздать. Казалось, что он вот-вот свалиться в колодец, наполненный темной водой, в которую уходила винтовая лестница. Но…

Жуткий визг заглушил и его смех, и собственное эхо в железобетонных коридорах непонятной ветки подземных катакомб. Затем всплеск воды, и нет больше визга. А Марля продолжал смеяться, как одержимый. И даже топот сапог Диггера не отвлек его от этого занятия.

Прибежавший на страшный вопль Александр какое-то время ошарашено смотрел в колышущуюся черноту воды, облизывающей возникшими волнами и ржавую винтовую лестницу, и покрывшуюся зеленым бархатом стену колодца. Затем схватил не перестающего ржать Марлю за ворот фуфайки и с силой тряхнул:

— Где Чел, твою мать?! Что случилось?!

Обкурок перестал смеяться. Всхлипнул. Уставился прослезившимися от нестерпимого смеха глазами на воду. Тихо хохотнул и выдохнул:

— Во торкнуло-то!

— Где Чел, паскуда?!

— А? — Марля тупо уставился на Крота.

— Что случилось, выродок? Отвечай!

— У… У него рука реально онемела. Он потянул в воду, чтобы отпустило. Она резиновая. Слышь, меня пробило на хавчик, кажись, — бессвязно бормотал Марля.

В бессильной злобе Диггер оттолкнул от себя этого конченого юнца. Затем наотмашь врезал ему кулаком по лицу. И еще раз. И снова. Саня продолжал яростно молотить оставшегося помощника, вымещая на нем все, что накопилось, казалось, за всю его жизнь.

— Мое лицо — глина. Я ничего не чую. Мое лицо — глина. Я ничего не чую. Хавать. Хавать хочу, — бормотал Марля, вздрагивая от ударов.

— Н-н-на, сука!!! — и перед лицом обкурка возникла подошва сапога, которая очень быстро приближалась к его физиономии…

* * *

Мужчина среднего роста и быковатого телосложения, с затылком, без предупреждения перетекающим массивными складками с лысой головы в толстую шею, вертел в пальцах самокрутку. У него была привычка, перед тем как закурить, разглядывать ее, читая обрывки слов на газетной либо книжной бумаге. Наверное, было в этом что-то символичное. Газеты. Книги. Накапливаемые столетиями знания и мысли человечества. И вот уже долгие годы никто ничего не печатал на этой планете. А мысли постепенно превращались в пепел и дым, нагоняя давшую им фору цивилизацию, которая их же и породила.

Самохин еще долго сосредоточенно морщился, разглядывая буквы на бумаге самокрутки, ловя свет керосиновой лампы, пока, наконец, не прикурил. Выпустил сизый дым, отправляя в сумрак очередную печатную мысль и снова сократив текстовое наследие мира. Запрокинув голову, глядя в низкий потолок. Шмыгнул широкой ноздрей и дернул головой:

— Ладно. Назови мне хоть одну причину, по которой ты это сделал. Ты хоть понимаешь, что превратил ему лицо в кровавое месиво?

— Ну, есть такое дело, — проворчал Загорский, отвернувшись от дыма.

— Так какого хрена, скажи на милость?

Александр почему-то не любил общество майора. Казалось бы, он и майор были друг для друга самыми близкими людьми с того самого дня, как все случилось. Ведь Самохин затащил его обратно в подземный мир, спасая от ударной волны. А Саша показал Самохину, где надо искать спасение. Но отчего-то Крот всегда чувствовал непонятный дискомфорт, когда этот человек был рядом.

— Чел утонул из-за него. Укурки хреновы…

— Ну да. Конечно, — майор снова затянулся. — А может, это ты Чела убил? Ну, вот взял и утопил.

— Что за бред? — Загорский даже привстал на стуле.

— Не дергайся, Крот. А что? После того, с каким воодушевлением ты превратил голову Марли в кашу, я могу подумать, что ты и не на такое способен.

— Да с какой стати?!

— Не ори. Ты же всегда жаловался на эту парочку. Нет?

— Конечно, жаловался. А что мне было делать, когда эти два барана тащатся за мной и постоянно дурь курят? Никакой пользы от них, зато хлопот полон рот. Я должен был хвалить их, что ли?

— Ну-ну, — скептически покачал головой Самохин. — А что этот Марля бормочет в лазарете?

— Почем я знаю. И что он бормочет?

— Ну, дескать, кто-то смотрел из воды на Чела. Будто был там кто-то. В воде. Как это понимать?

— Да обкуренные они были оба! Им там сам черт привидится! Неужели непонятно?! Запретите вы этот чертов мох собирать! Ну сколько ж можно-то?!

— А ты меня не учи уму-разуму. Лишу я людей желтого мха, а что взамен дам? Водки нет, а расслабляться надо. Пусть курят. Покуда курят, не думают. А как думать начнут, хреновее всем станет во сто крат. Ясно тебе?

— Да это же… — возмутился было Загорский.

— Все, я сказал! — рявкнул комендант общины и, приблизившись к Загорскому, навис над ним. — Ты забыл первые годы? Что больше оскотинит людей: дурь или отсутствие средства ухода от реальности? Подумай!

Александр поднял взгляд на майора.

— Между прочим, в Красноторовской колонии нет никакой дури. Никто там желтый мох не курит. Но почему-то там порядок. И все при деле. И дальние рейды по поверхности совершают. Разве нет?

Самохин нахмурился и сжал зубами самокрутку:

— Ты с чего это взял, Крот?

— Тигран рассказывал.

— Вот как? — хмыкнул комендант. — А ему откуда знать? Он что, был там?

— Он же дружен с тамошним командиром…

Самохин оскалился:

— Да шпик этот твой Тигран! А Стечкин — последний диктатор на планете, и весь его режим — гнилой. А дальние рейды — совсем не обязательно признак процветания. Может, они ищут, что бы захватить и оккупировать? Ты не думал об этом, умник? А вообще… правильно, что не думал. Не стоит. И давай, парень, договоримся так: политикой тут занимаюсь я. Как внешней, так и внутренней. А ты занимаешься своими крысиными норами, и не в свое дело не лезешь.

Последняя фраза была произнесена с нескрываемой угрозой.

— Да нужна мне ваша политика…

— Ну вот и славно… Только что мне прикажешь делать с твоими исследованиями? Одного помощника ты потерял, другого покалечил. У меня тут не фабрика клонов. А от твоих исследований пока одни убытки.

— Мне никто не нужен, — мотнул головой Александр, и ему самому стало холодно от этой мысли.

— Вот значит как? — Самохин выпустил клуб едкого дыма прямо в лицо собеседника. — А ты смелый стал?..

* * *

Колоссальный рукотворный вал местами возвышался на два этажа над крепостным рвом, наполненным водой и давно заросшим тиной. Монументальный комплекс из красного кирпича был обвалован землей и сверху покрыт грунтом, давно поросшим деревьями и кустарником. Практически все наземные помещения отводились под хозяйственные нужды. Раньше тут было некое подобие музея. Окна, заложенные кирпичом и глиной, кое-где они пропускали свет. Укрывшиеся от апокалипсиса люди довольно быстро пришли к мнению, что в оконные проемы следует вставлять автомобильное стекла в несколько слоев, наглухо обмазывая края глиной. Воздух такие стекла не пропускали, много света — тоже. Но это был хоть какой-то свет, проникавший в оранжереи и питомники для животных. Немало людей, занятых на замуровывании проемов и окон, ведущих во внешний мир из форта, впоследствии скончались от лучевой болезни, но дело было сделано. Огромные секции пятого форта оказались изолированы от внешнего мира. Кое-где окна превращались в воздушные фильтры: блокировались с двух сторон от толстой крепостной стены сложенной в несколько слоев мелкозвенной сеткой из оптовых магазинов, торговавших когда-то стройматериалами. Дальше шел поролон. Между слоями поролона засыпался специальный уголь с ближайшего военного склада, коих в области было бесчисленное множество. Качество такого фильтра, конечно, оставляло желать лучшего, однако это было лучше, чем ничего. Со временем частые в этом регионе сильные ветра минимизировали последствия радиоактивного заражения. Однако позже пришла другая напасть: химические дожди и туманы, гонимые со стороны моря. И хотя они были не так часты, как на побережье, тем не менее поверхность оставалась враждебной. И так продолжалось довольно долго. Сейчас, по прошествии двадцати лет, окружающий мир был более милосерден к недобитым людям. Хотя все же иногда таил угрозы. Это были и остаточные очаги радиации, и химическое заражение, и сильное ультрафиолетовое излучение, видимо, ставшее следствием разрушения озонового слоя, вызванного множеством высотных ядерных взрывов противоракет основных стран — участников массового вымирания на земле. А еще таили в себе опасность дикие собаки, невесть каким образом превратившиеся в настоящих гончих дьявола, а также мошкара в заболоченных участках, способная довольно быстро собраться в огромную тучу. Ее укусы вызывали у незащищенного человека страшную лихорадку, чаще всего кончающуюся смертью. Группы разведчиков общины, отправлявшиеся в дальние вылазки с целью очередной ревизии руин Калининграда, еще поговаривали о странных и крупных следах каких-то неведомых существ. Однако «счастье» повстречать таковых людям пока не выпадало.