Пьяная стерлядь (сборник)

— Катя, мама умерла, приезжайте, — позвонила Настя.

Катя заплакала — и она, и мать отмучились. Все кончилось для них обеих. Катя приехала. Настя помогала с устройством похорон.

На прикроватной тумбочке лежала фотография — Машенька с Иваном в день свадьбы.

— Она звала Ванечку, — сказала Настя.

— Я знаю, — ответила Катя.

По ту сторону забора

Лариса собиралась на дачу. Майские праздники она терпеть не могла. Ничего нового они не обещали. На соседнем участке опять соберется многочисленная семья. Они разделили двенадцать соток на много крошечных огрызков, по числу родственников-наследников, на каждом поставили стол, стулья и сколотили домишки. Друг от друга отгородились зарослями малины, которая никогда не давала ягод. Но родственники думали, что, как всегда, не успели — опять первой обобрала невестка или сноха, та, которая по ту сторону кустарника. Но на майские праздники они неизменно устраивали примирение — сдвигали свои столы в один под двумя яблонями, которые плодоносили, как могли, маленькими кислыми яблочками, и жарили шашлыки. Кто-нибудь из зятьев включал в машине с открытыми дверями радио. Музыка орала, соседи напивались, бурно выясняли отношения, вспоминали малину и ненавидели друг друга до следующих майских праздников.

Ларису, как соседку, всегда звали в гости. Отказаться было невозможно — себе дороже. Она приходила, садилась на стул с продавленным сиденьем и погружалась в чужую личную жизнь. В середине ужина зять хозяина участка, Витька, начинал к ней приставать. Его жена немедленно устраивала истерику. Это продолжалось из года в год, как запланированный аттракцион. Ничего не менялось — все шло по старому сценарию. Витька придвигался на стуле к Ларисе и клал ей на коленку свою огромную лапищу. Лариса аккуратно убирала лапу, Витька хохотал и со второго захода пытался залезть уже под юбку. Лариса однажды надела джинсы, и Витька на минуту впал в ступор. Но не растерялся и полез ей под кофту, нашаривая грудь.

— Ах ты, сволочь! — начинала кричать жена Витьки.

Для продолжения отношений Лариса была им больше не нужна. Каждый год в мае они собирались разводиться, каждый год Витька садился в машину и уезжал в соседнее село, где около магазина продолжал напиваться с мужиками. А жена стояла около ворот и причитала, что муж обязательно разобьется.

Единственное, что примиряло Ларису с дачей, так это местный крохотный рыночек, на который она любила ездить. Там продавались домашний творог, хорошее мясо, квашеная капуста. Лариса покупала молодой чеснок, зеленую фасоль с прозрачной кожицей, черемшу, запах которой всегда любила.

Она ведь могла и не ехать на дачу. Остаться в Москве, смотреть телевизор, гулять в парке. Но что-то ее тянуло туда, к соседям, к запаху шашлыка — ритуал, который она боялась нарушить. Такой же, как шампанское на Новый год, от которого у нее начинались изжога и головная боль. Так же и сейчас — она ела непрожаренные или подгоревшие шашлыки, бог знает сколько времени пролежавшие в уксусе, пила с соседями водку, отдающую сивухой, и занюхивала веткой петрушки.

В этот раз все начиналось как обычно. За забором соседи сдвигали столы. Горел мангал. Женщины бегали из дома в дом с тарелками и тазиками.

— Лариска, мы тебя ждем! — крикнул из-за забора Витька и хохотнул.

Лариса села в машину и поехала на рынок.

Она купила творог, зелень и мясо. Уже на выходе обернулась, увидев незнакомую надпись: «Говяжьи яйца».

— Здравствуйте, — подошла Лариса к продавщице, — а яйца дорогие?

— По сто пятьдесят рублей.

— А почему так дорого?

— Да не дорого. Берите. Наоборот, отдаю подешевле. Перед праздниками продать надо.

— А они вкусные?

— Очень. Свеженькие! Берите, не пожалеете.

Лариса стояла в раздумье. Она все еще не могла понять, почему яйца называются говяжьими. «Наверное, куриц кормят мясом, и они несут яйца со вкусом говядины. Получается, что так, — решила Лариса. — Но неужели курицы едят мясо? Они же вроде травоядные, а не плотоядные. Интересно, а это не вредно?»

— А яйца у вас крупные или мелкие? — спросила Лариса продавщицу.

— Средние, — ответила та. — Но могу вам выбрать те, что побольше. Брать будете?

— Давайте десяток. Только в два лотка, и резинкой перетяните, чтобы они у меня не побились, — попросила Лариса.

— Кто не побились? — не поняла продавщица.

— Так яйца же.

Они еще долго смотрели друг на друга. До обеих дошло одновременно. Лариса покраснела, а продавщица начала хохотать.

— Ну вы даете! — Она даже икать стала от смеха.

— Это вы даете. Почему вы написали «говяжьи яйца»? Говядина же женщина.

— Кто — женщина? — перестала смеяться продавщица.

— Говядина! — ответила Лариса, начиная злиться. — У нее яиц быть не может. Мужчина — это бык! А их ребенок — теленок!

— Чей ребенок? — не поняла продавщица.

— Говядины и быка!

— Что вы мне голову морочите? — продавщица тоже начала нервничать. — Я же для вас это пишу! Чтобы красиво было! Все для вас — для покупателей! Бычьи яйца — некрасиво, а говяжьи — очень… как это… интеллигентно, вот! А телятины у меня нет! Так брать будете?

— Не буду, — обиделась Лариса. — Напишите правильно, тогда возьму.

Она развернулась и гордо пошла к машине.

— Тьфу ты, ну не дура ли? — крикнула ей вслед продавщица. — Замуж выйди, тогда начнешь в яйцах разбираться!

— А при чем тут замужество? — взбеленилась Лариса. — К грамматике русского языка это не имеет никакого отношения!

— Зато к жизни имеет! — не задержалась с ответом продавщица.

Лариса вернулась домой. У соседей уже расселись.

— Лариска! Только тебя ждем! — крикнул ей Витька.

Она села за стол, выпила водки и решила нарушить соседскую традицию длинных тостов:

— Давайте уже выпьем. — И рассказала про говяжьи яйца — ей нужно было с кем-то поделиться.

— Вроде интеллигентная женщина, — тихо сказала сноха хозяина. — А такие неприличные истории рассказываете.

— А я и не знал, что ты такая… — Витька положил Ларисе руку на коленку раньше времени. — Только я не понял, в чем прикол-то? Ты это с намеком рассказала? Так я и по-простому пойму, — зашептал он ей на ухо.

— Ах ты, сволочь! — закричала Витькина жена.

Дальше все шло по привычному сценарию майских праздников.

Зинка одноглазая

Зинаида Афанасьевна шла по деревне и строго смотрела по сторонам своим одним глазом. Ее здесь уважали и побаивались — старуха могла и клюкой огреть, а рука у нее была тяжелая не по годам. Да и за словом в карман не лезла — могла и матюкнуться так, что у местных алкоголиков дар речи терялся. И молодую соседку — нагловатую и хамоватую — могла приложить так, что та сразу начинала плакать и впредь старалась помалкивать.

Зинаида Афанасьевна пользовалась своим положением — слепой немощной старухи, которой все сходит с рук, хотя на самом деле она была доброй, справедливой, по-девичьи смешливой. Любила и водочки выпить, и закусить вкусно, и разговоров умных послушать. Людей любила особенных, отличных от других. Тех, кто «с придурью», как говорили у них в деревне. Пускала к себе дачников на лето — то художника, который рисовал тусклые пейзажи, то непризнанного поэта, который читал ей по вечерам стихи — бездарные, плохие до омерзения. Однако оба были хорошими, добрыми мужиками — никчемными, неустроенными, бессемейными, но незлобивыми, искренними, что Зинаида Афанасьевна считала главным критерием.

Жила она в огромном доме почти на самом берегу реки. Когда-то до их деревни даже рейсовый автобус не доходил. Нужно было пять километров добираться на велосипеде или пешком, чтобы погрузиться в дряхлый, разваливающийся, рычащий и пышущий жаром из-под капота автобусик — иначе не попадешь ни в магазин, ни в поликлинику. И трястись на нем по лесной дороге, собирая любителей ягод и не очень трезвых грибников.