Страница 47 из 93
Один из новичков, нырнув, умудрился-таки выпустить ходовик из руки и запилиться в чащу сталактитов, где и зацепился за один трусами. Пока он нащупывал трусы и сталактит, как раз и прошли критические пять секунд, по истечении которых при отсутствии движения страхующий начинает предпринимать меры. На страховке стоял Женя, и возможностей у него было две — нырнуть навстречу или попытаться вытащить за страховочный конец. Вероятно, Женя был прав, выбрав второй вариант. Сил у него навалом, да и подмога рядом была, так что беднягу, уже снявшегося со сталактита, в пожарном порядке протащили сквозь самый густой в окрестности сталактитовый лес. Сшибая его головой отнюдь не тонкие и отнюдь не такие уж хрупкие каменные сосульки.
Головы у большинства спелеологов тренированные и прочные, так что с этой стороны все было в порядке. Чего нельзя было сказать о других частях тела. Острыми пеньками от сломанных сталактитов бедняге так исполосовало спину и бока, что вид у него был такой, как будто его за этот самый страховочных конец выдергивали не из сифона, а из лап тигра, которому очень не хотелось расставаться с живой игрушкой.
Постепенно мы добрались до еще одной характерной составляющей подземного мира — до звуков, которые тоже имеют мало общего со звуками мира подлунного.
Самый распространенный под землей звук — это звук капели. В полной тишине звук падающих капель может быть слышен за сотню метров и может быть похож на что угодно, кроме нормального плеска, имеющего место быть в том единственном случае, когда капли падают в озеро. Капля воды — основной архитектор-декоратор подземных дворцов, и именно работой капель создано большинство из каменных чудес. Было бы прямо-таки странно, если бы капли не создавали и каких-нибудь мелких удобств «для себя лично». И они их действительно создают. Иногда это пробитые каплями растворяющего состава тончайшие трубочки в каменных натеках. Капля падает из года в год, из века в век с одной и той же точки, и — при отсутствии ветра попадает тоже в одну и ту же точку. Получающийся канал издает при падении очередной капли чистейший музыкальный тон. Если же этот канал пробит в не трещиноватом монолитном сталагмите, сталагмит может на падение капли отзываться и своим тоном, тем же, которым он звенит при ударе. Получается капель, звучащая аккордами. Реже, но встречаются и трехтоновые аккорды — это когда уже отзывается сама галерея, в которой все происходит. В Кап-Кутане довольно много наклонных и потому лишенных глины галереек, покрытых со всех сторон монолитной натечной корой и отзывающихся собственным тоном даже на очень тихие звуки.
Если капля выбивает себе канал в глине, канал этот часто обрастает кальцитовой коркой, и эта же корка образует своеобразный «блин» на глине вокруг дырочки. В зависимости от типа контакта «блина», служащего резонатором, с глиной, звук такого инструмента получается более или менее надтреснутым. Если же в трубочке образуется пещерный жемчуг, добавляется и стук жемчужин друг об друга и об дно.
В некоторых залах слушание капели превращается в совершенно отдельный способ времяпровождения, иногда весьма и весьма приятный.
Распространенный в обводненных пещерах шум ручьев и водопадов на Кугитанге отсутствует полностью, поэтому я и рассказывать про него не буду.
Следующая часть звуковой гаммы — то, что делает пещера со звуками вполне человеческого происхождения. Сильное эхо — это только часть эффектов. Резонаторы из кальцитовых корок иногда могут усилить самые слабые звуки до того, чтобы сделать их слышимыми. Например, стук сердца лежащего на такой коре человека может быть свободно слышен метрах в пяти.
Кальцитовые натеки, особенно крупные геликтиты, настроены каждый на свой тон и избирательно отзываются на звук. В результате шипение, скажем, зажженной спички в разных местах звучит совершенно по-разному. Единственное, что везде одинаково — так это то, что человеческая речь на дистанции более двадцати метров становится совершенно неразборчивой. Хотя в отдельных случаях она может быть слышна и с гораздо большего расстояния. Я уже упоминал о специфических слоях известняка, по которым звук разносится очень далеко — речь метров до ста, шаги — до двухсот, а стук молотка — до полукилометра.
Своеобразной вершиной пещерных звуков является звон натеков. Естественно, только кальцитовых и только плотных — у остальных не хватает резонирующих способностей. Каждая сосулька, каждая закорючка при прикосновении начинает петь. Практически во всем мире в сталактитовых пещерах в программу экскурсий входит прослушивание мелодий, исполняемых гидом на «ксилофоне» из сталактитов. Это все не то. Во-первых, потому что выбираемые мелодии не имеют гармоничного сочетания с капелью. Во-вторых, я нигде не слышал звука такой чистоты и силы, как в Кап-Кутане. Последнее объясняется тем, что при очень медленном росте в условиях дефицита воды кап-кутанские натеки почти не имеют глинистых примесей, сажающих звук, и имеют более плотную упаковку кристаллов, повышающую резонансные возможности. Пара сталагмитов высотой в рост человека, стоявшая в одном из залов с хорошей акустикой в пещере Хашм-Ойик, из-за своего феноменального звучания так и называлась Поющими Идолами. К сожалению, самоцветчики распилили эти сталагмиты на облицовочную плитку, но мне еще довелось их застать. Получивший пинка сталагмит издавал очень низкий колокольный звон, державшийся в воздухе четыре с половиной минуты — я даже замерял время.
Звон натеков всегда сопровождает любое передвижение по декорированным залам и лабиринтам, даже если к натекам и не прикасаться. Они отзываются на разговоры, на шаги, словом — на все. Если же декорированный лабиринт становится настолько узким, что натеки приходится трогать и даже разрушать, это уже совсем другие звуки и совсем другая история, и речь о том пойдет несколько позже.
Особняком стоят звуки неопознанные. Кугитангтау — сейсмичный район, и, по всей вероятности, в большинстве случаев эти звуки имеют отношение к мелким землетрясениям. В 1984 году нам на лагере в зале Баобаб пришлось такое слышать. Очень большой силы и очень низкий звук, практически на грани перехода в инфразвук, возникший трижды за пятнадцать минут и державшийся каждый раз секунд по сорок. Звуки, похожие на шаги и периодически слышимые в районе северных завалов пещеры Хашм-Ойик, имеют практически то же происхождение. Пещера отграничена к северу громадными завалами, высотой чуть ли не в сотню метров. С просто так завалов подобного размера, естественно, не бывает. Они, конечно, вызваны проходящим там активным разломом, по которому происходят микроподвижки. От этих микроподвижек срываются новые камни, и вот такой камень, скачущий вниз по завалу, и издает мерные удары, которые эхо превращает в шаги. Впрочем, настоящие шаги иногда тоже слышатся, даже если отсутствие других спелеологов гарантировано. Дикобразьи. При хорошем резонансе отличить их от человеческих практически невозможно. Подобные звуки и порождают множество легенд о всяких «белых спелеологах», «двуликих» и прочей нечисти, весьма популярных в среде начинающих спелеологов старшего школьного возраста.
Наконец, последнее, о чем стоит поговорить, описывая прелести подземного мира — запахи. Точнее, полное их отсутствие. Которое наблюдается, естественно, только до тех пор, пока спелеологи не обжились. Единственный запах, присущий собственно пещере — слабый запах сероводорода, и то появляющийся лишь тогда, когда кто-либо нарушит пушистую глину на стенах, в которой живут бактерии, вырабатывающие сероводород, а заодно и бактерии, разрушающие его.
Человек, пробывший в любой пещере хотя бы неделю, настолько отвыкает от витающих на поверхности запахов, которые обычно мы даже не замечаем, что просто удивительно. Например, озон. В обычной жизни мы запах озона в воздухе не чувствуем — мы просто к нему привыкли. При выходе из пещеры озон начинает чувствоваться уже метрах в трехстах от поверхности, а ближе к выходу запах становится нестерпимо силен. Как будто рядом с вольтовой дугой. Интересно, что во всевозможной литературе встречается аж несколько целых теорий о природе происхождения этого запаха. Еще Кастере отметил его, но не проидентифицировал, что чувствует его, только на выходе из пещеры, но не на входе. Отсюда последовало заключение о повышенной ионизации воздуха в пещерах. Развитое более поздними поколениями. Связавшими эту ионизацию с якобы всегда повышенными концентрациями радона в пещерах. И не давшими себе труда подсчитать, что те единичные распады радона, которые имеют место быть, в принципе не могут дать никакой сколько-нибудь заметной ионизации. А озона, с которого началось развитие теории, в воздухе пещер нет вообще, а есть только быстрое отвыкание от него человеческого носа. Вот так.