Страница 33 из 53
Жилось мне в те годы трудно. На приличные туалеты зарплаты не хватало, а я не могла одеваться кое-как, небрежно и не модно. Убогость существования была настолько сильной, что порою руки опускались. После замужества стало легче. У Николая Ивановича был очень хороший вкус, и он иногда мне помогал. Из своих поездок за рубеж привозил какие-то модные вещи, и я могла появляться изысканно одетой.
Я стала много ходить по магазинам, покупала понравившиеся ткани, в журналах выбирала фасоны, заказывала платья в ателье.
Но с жильем было плохо. Я все в жизни прошла: комнатенки в коммуналках, «углы» у «добрых людей», полки в санитарных поездах! И страстно мечтала, что у меня когда-нибудь появится своя квартира, в которой я буду хозяйкой.
После «Тихого Дона» я получила от Моссовета комнатку в тринадцать квадратных метров в коммуналке на Новинском бульваре. Мое имя уже знали в стране, но чиновники, очевидно, посчитали, что тринадцать метров для одинокой, пусть и известной актрисы вполне достаточно. Это была моя первая жилплощадь. Кстати, на Новинском бульваре стоял изумительный особняк, его называли «домом Шаляпина». Я любовалась им и утешала себя тем, что не в метрах счастье, а в том, что каждый день видишь такую красоту. Увы, особняк снесли…
У Николая Ивановича была совсем крошечная комнатка в десять метров.
Прошло несколько лет, прежде чем у нас появилась нормальная квартира. Не роскошная, не огромная — просто нормальная, в хорошем доме.
Я была счастлива. Может, именно в те годы я осознала, как много значит для актрисы личная жизнь. В душе я надеялась на чудо: вдруг вопреки всем медицинским диагнозам у меня появится ребенок… Но если чудеса и случаются, то только не со мной.
Дела мои обстояли очень прилично. В Малом театре у меня шли роли, записи на радио (телевидение еще только начиналось, делало робкие шаги).
Знаю, как много разговоров шло по поводу благополучия звезд, их особого положения и привилегий, которыми они пользовались при советской власти. Я понимаю истоки этих пересудов — иные «красотки» хотели бы ими объяснить «спонсорство» вполне определенной направленности, которое появилось в последние годы. Не в оправдание себе и своим ровесницам (нам оправдываться не в чем и не перед кем) хочу рассказать о своей повседневной жизни чужими устами, точнее — чужим пером.
Однажды меня предупредили, что у меня хочет взять интервью известная журналистка Грация Ливи из итальянского журнала «Эпока». Журналистка выражала настойчивое желание посетить меня дома. Она побывала на спектакле с моим участием, ее провели за кулисы ко мне в гримуборную, мы мило побеседовали, и я пригласила ее в гости.
С любопытством читала я перевод ее большой статьи, проиллюстрированной десятком фотографий. Статье был предпослан большой врез: «Элина Быстрицкая, артистка «Тихого Дона», своей популярностью затмила всех других актрис… Вы восхищаетесь ею в театре, но почти не узнаете, встречаясь на 9-м этаже серого здания. У нее нет дачи, нет автомобиля, она ездит в отпуск в коллективные дома отдыха, и ее одежда сшита из тканей, купленных в универсальных магазинах».
Вот отрывок из статьи — мой, так сказать, собирательный «потрет» тех лет:
«…Такси, заскрипев неисправными тормозами, остановилось перед северо-восточным подъездом № 207 (высотный дом на площади Восстания. — Э.Б.), лестница «С», третий лифт.
Мы поднялись на 9-й этаж. Здесь полная темнота, две одинаковые двери, одна направо, а вторая налево, но понятно было, что нам следовало звонить в дверь направо, потому что она была свежепокрашена. Я позвонила, и в той женщине, которая открыла нам дверь, с трудом узнала Элину Быстрицкую: молодая, невысокая женщина, в серых чулках и серой юбке, с серебряными серьгами в ушах, в маленьких черных домашних туфлях, отделанных мехом. Темные волосы, собранные на затылке, заколотые многими шпильками. С той Быстрицкой, которую я встретила в гримуборной Малого театра, эта маленькая женщина не имела ничего общего: в ней не было ни царственной манеры держаться, ни манерности, искусственной мягкости артистки, ни пышной одежды XIX века. Остались у нее только глаза: большие, ласковые, выразительные, и слабо подкрашенные губы, говорившие на мелодичном русском языке теплые слова приветствия».
Дальше я буду цитировать отдельные фразы и абзацы, ибо въедливая итальянка, кстати, очень доброжелательная, подметила многие детали моего быта…
Быстрицкая «ввела нас в прихожую, но она была такая тесная, что нам пришлось наклонить голову, и, снимая пальто, мы старались не толкнуть друг друга; затем мы последовали за нею в комнатку размером не более девяти квадратных метров: хорошая гостиная».
Журналистка пишет «мы», потому что пришла вместе с нашим переводчиком, если это действительно был переводчик, а не кто-то иной по профессии: известных иностранных журналисток не очень охотно пускали тогда по Москве в «свободное плавание».
На Грацию Ливи мой муж произвел впечатление:
«…Нам навстречу вышел широкоплечий человек в синем костюме и на хорошем английском языке представился: Николай Кузьминский, муж Элины, служащий Министерства торговли, специалист по дипломатическим отношениям с заграницей. Ему, должно быть, 50 лет, и, будучи советским гражданином, мне он показался примером космополитизма. На нем были черные блестящие ботинки с немного суженными носами, пояс из крокодиловой кожи. У него седые волосы, которые контрастировали с загорелым лицом и улыбкой…»
Переводчик «был горд показать нам этот образец благосостояния советской семьи: кресла с жесткими сиденьями, сервант, на котором стояли ряды кукол из материи, на полу — ваза с красивыми темно-красными тюльпанами, ширма из искусственного шелка, а дальше — небольшая комната с большим холодильником, с телевизором, белым телефоном и, наконец, со стенным шкафом с дверцей из красной пластмассы».
Да, при всей своей доброжелательности Грация Ливи оказалась довольно язвительной особой, умевшей многое подметить:
«…У меня вдруг создалось впечатление, что я нахожусь в швейцарской большого загородного дома на окраине Милана: в одном из тех домов, где много зеркал и керамики, которые швейцар с любовью отчищает. Только здесь живет известная звезда, самая популярная артистка СССР».
Обидно? Но стоит ли обижаться, если это правда? Представления об уровне и качестве жизни у нас были совершенно разными. И моя милая гостья с удивлением записывала в свой блокнот, что я все по дому делаю сама, что у меня нет пылесоса и стиральной машины, в театр езжу на городском транспорте, прическу и грим делаю своими руками и т. д. Она не скрывала удивления, что мой оклад в театре 250 рублей, а за участие в съемках мне платят 80 рублей в день. Наверное, отражением ее впечатлений стали слова в конце статьи о том, что она увидела с балкона моей квартиры: «Небо, по которому быстро бежали облака, подгоняемые холодным ветром, было совсем темное, и шесть звезд (на высотном здании. — Э.Б.) горели ярко, но это были только советские звезды… У дома не было такси, и никогда я не видела такую пустынную улицу, как была эта».
Холодный ветер, темное небо, пустынные улицы…
«Между тем Элина Быстрицкая, звезда, заслуженная артистка РСФСР в сером платье, продолжала улыбаться, ее волосы были хорошо причесаны и держались на шпильках и гребенках…»
Журналистка меня, «советскую Софи Лорен», явно жалела, а я никогда не была так счастлива, как тогда, — у меня были любовь, молодость и будущее…
Кстати, я не забыла слов итальянки о том, что у меня нег машины. И я решила приобрести ее, научиться водить. Зарабатывала я на нее очень долго. Продала шубу, которую подарил мне муж, — это была «половинка» машины. А гонорары за выступления как раз и должны были сложиться во вторую «половинку».
Купила я «Жигули» первой модели — по тем временам большая редкость, хорошая машина, сделанная по образцу «Фиата». Без особых трудностей получила права и стала мою машину беспощадно эксплуатировать.
Мне очень нравилось, когда гаишники останавливали за какое-нибудь мелкое нарушение, узревали меня, прикладывали ладонь к фуражке и отпускали с миром.