Комиссар Его Величества

– Нет, эта армия разобьет белогвардейцев, – сказал я. – А заодно и белочехов. Эта армия принесет нам победу в революционной войне! Россия больше никогда не увидит Николая Романова. Мы забудем о нем раз и навсегда!

– А куда вы его повезете? – спросил кто-то.

– Для начала в Омск, – ответил я.

– Зачем? – спросил екатеринбуржец. – Николай принадлежит нам. Мы решаем, как с ним быть.

– Нет, мы! – воскликнул один из омичей.

– Решаю здесь я, – вмешался я. – Я действую по приказу, который никто не смеет отменять. Товарищ Ленин и товарищ Свердлов хотят, чтобы Романова перевезли. И перевезти его должен я. А теперь мне нужно увидеться с этим врагом народа, которому предстоит вооружить нашу армию!

Эта шутка была встречена улыбками, и совещание закончилось. Я подумал о Лондоне и о Захарове, который, что бы там о нем ни говорили, очень хорошо умел играть на противоречиях между людьми и находить нужный компромисс.

Много было написано и сказано о тяготах и унижениях, которым подвергались члены императорской фамилии. Я и сам готов подтвердить, что впоследствии так и было, однако в бывшем доме тобольского губернатора Романовым жилось совсем неплохо. Здесь жарко топили и хорошо кормили. Вероятно, Романовы страдали от скуки. Но и только.

Полковник Кобылинский поднялся на второй этаж, чтобы сообщить Николаю обо мне и о моем желании поговорить со свергнутым императором. Я остался в зале у подножия лестницы и стал ждать. Через несколько минут раздались шаги, и я увидел, как ко мне спускается бывший самодержец всероссийский. Я не смог разглядеть его как следует, ибо зал был плохо освещен – свет проходил через маленькие окна цветного стекла. И все же, невзирая на затрапезный вид, императора сразу можно было узнать. Когда он приблизился, я увидел, что царь как две капли воды похож на своего английского кузена Георга, которого я имел честь лицезреть всего лишь три недели назад: те же глаза, те же волосы, такая же бородка и усы. Даже выражение лица было сходным – глаза Николая смотрели так же строго и серьезно, как у его британского величества во время аудиенции.

Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова «гражданином». Но когда он обратился ко мне со словами:

– Вы комиссар Яковлев? – я невольно ответил:

– Так точно, ваше величество.

Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!

Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.

Николай напрягся.

– Переправить? Куда?

– План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.

Царь покачал головой:

– Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?

Я понизил голос:

– Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.

– Повторяю: я не могу никуда ехать, – отрезал царь. – Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.

– Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, – сказал я. – Вы должны отсюда уехать – лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.

– Даже если это означает насилие, комиссар?

– Таков приказ.

Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.

– Вы можете мне сказать то, что известно вам? – спросил он.

Я кивнул.

– В Тюмени вас ждет поезд.

– Куда он отправится?

– Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.

Царь прикрыл глаза.

– А каковы ваши предположения, комиссар?

– Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.

– Свердлов? Ну, если он этого хочет...

Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:

– Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет – на запад, в Москву, или на восток, в Омск, – я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.

– На восток? Может быть, в Шанхай?

– Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.

Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.

– Вы не оставляете мне выбора, но я прошу, чтобы вы не трогали моего сына. Иначе вы доставите мальчику невыразимые страдания.

– Он может остаться, равно как и прочие члены вашей семьи, если в этом есть необходимость.

– Благодарю вас. – Николай чуть-чуть склонил голову. – Мне придется обсудить с ними этот вопрос. В конце концов, дело семейное...

Я кивнул.

– Мы отправляемся рано утром – в четыре часа.

– В четыре? Так рано?

– Поезд должен отправиться по расписанию.

Царь удалился в сопровождении Кобылинского, чтобы решить на семейном совете, как быть дальше. Я смотрел, как император тяжело поднимается по лестнице, и терзался тем, что не могу сейчас сказать ему больше. Я ведь и в самом деле мало что знал. Что будет после Тюмени? Я должен был отправить оттуда телеграмму Свердлову и дожидаться его решения. Меня сильно беспокоил документ Захарова. Надо было не только увезти Николая, но и добиться его подписи. А что, если, прочтя документ, царь не захочет его подписывать, опасаясь, что таким образом распишется на собственном смертном приговоре? Это вполне возможно. И потом, как быть, если Николай решительно откажется уезжать из Тобольска?

Впрочем, у меня не было оснований сомневаться, что императорскую семью действительно собираются отправить из России в Англию".

Сэр Хорейс Мэлори настолько углубился в рукопись Дайкстона, что не сразу услышал, как звонит телефон. После второго звонка банкир недовольно буркнул, снял трубку и резко заметил секретарше, миссис Фробишер, чтобы она его ни с кем не соединяла.

– Но это человек из Оксфорда, – сказала она. – Вы ведь с таким нетерпением...

– Хорошо. Соедините. Как его зовут?

– Доктор Феликс Астон.

Голос в трубке был молодым и довольно нахальным. Мэлори едва удержался, чтобы не спросить, уж не одет ли доктор Астон в джинсы.

– Вы, кажется, специалист по русской революции?

– Глуп тот, кто считает себя специалистом по чему бы то ни было, сэр Хорейс, – жизнерадостно ответил ученый. – Я занимаюсь этой темой несколько лет. Написал книгу.

– Имя «Яковлев» для вас что-нибудь значит? – спросил Мэлори.

Пауза. Потом:

– Да, если речь идет о Василии Яковлеве. Комиссаре.

– Да, это тот самый. Расскажите мне о нем.

– Ну, это, собственно, произошло уже после революции. Яковлев – это человек, увезший с собой царя и все драгоценности, а потом бесследно исчезнувший.

– Драгоценности? – медленно повторил Мэлори.

– Чуть ли не целый поезд, – жизнерадостно подтвердил Астон. – Жутко загадочная фигура этот комиссар Яковлев. А что, обнаружили про него что-нибудь интересненькое?

– Как, простите? – переспросил Мэлори, чувствуя, что надо проявлять максимум осторожности. – О, нет-нет, ничего подобного. Очень сожалею, что понапрасну вас потревожил. Однако весьма благодарен. Весьма.

Он положил трубку и нажал кнопку интеркома, соединявшего его с Пилгримом.

– Лоренс, вы один?

– У меня только Грейвс.

– Что ж, это ему тоже будет интересно. Наш Дайкстон, оказывается, похитил все сокровища Романовых.

– Что значит «все»? – спросил Пилгрим.