Страница 35 из 108
Подняться с койки я не мог, тело было тяжелым, вялым и каким-то желеобразным. Поработал надо мной палач все-таки неплохо. Куда он мне напоследок засветил? Чтобы не уклоняться от удара Аристарха, я смотрел на колдуна. Кажется, Аристарха подвела именно выучка. Он нанес двойной удар — ногой и рукой, причем рукой через ничтожный промежуток времени, гораздо меньший, чем секунда. Ага. Только удар ногой, в теории, предполагался как останавливающий. Своего рода страховка, если бы я на него нападал. А я не нападал и от удара начал заваливаться. Добивающий удар рукой поэтому оказался смазанным. Опять повезло… Встать я не могу, сил нет, да и опасаюсь, — так что остается делать? А споем. Песня укрепляет дух, легкие опять-таки укрепляет, и что там в тюрьме петь полагается? Я спел давно слышанную старинную воровскую песню про малолетку, которому трудно:
Смысл в этой песенке сводился к тому, что когда малолетка откинулся, на его плечах была только отвратительная казенная роба.
И поэтому:
Тут его, понятное дело, ловят злобные урядники, и все начинается сначала. Малолетке трудно отбывать; освободившись, он не может ходить в «казенке». Западло. И он снова идет воровать. И снова его ловят урядники. Дебильная песня. Почему, спрашивается, малолетка, отсидев столько раз — песня состояла куплетов из сорока, — все еще остается малолеткой? Вот с такой бородой! Почему этот дурной малолетка не пойдет работать? За несколько дней он заработает на одежду, и еще деньги останутся. Можно было бы просто попросить одежду — не оставили бы голым милосердные люди. Есть у меня подозрение, что не так все просто. Вероятно, малолетке по каким-то тюремным законам нельзя было работать и просить милостыню. Тогда это трагедия. И ворует малолетка не из желания «быть поприличней одетым». Тут другое. Но песня жалостная. Сомневаюсь, что можно исполнять ее таким радостным голосом, улыбаясь во весь рот.
Не успел я допеть песню до последнего куплета, как дверь в середине стены распахнулась, и франтовато одетый, с белоснежным халатом внакидку Василий Васильевич сам, собственной персоной, предстал перед моими глазами.
— Все поешь? — спросил он меня, прикладывая носовой платочек, обильно политый духами, к носу.
Да, запашок от меня не очень. Кровью, блевотиной почему-то и потом.
— А мы на тебя, Корнеев, столько амулетов Силы извели, что на них дирижабль в небо можно было бы без газа поднять, — просветил меня агент самым дружелюбным и легкомысленным тоном. — Считай, с нижнего плана душу твою вернули. Чуть копыта ты, полупидор, не отбросил… Не тушуйся, есть решение тебя выпустить. Полежишь еще чуть-чуть, поправишься окончательно, а потом иди себе, гуляй! — И, разом утратив как показное легкомыслие, так и лживое дружелюбие: — А я с тебя, стервеца, глаз не спущу. Если бы мне колдун протокол подписал, гнил бы ты уже…
Я пожевал губами и прошептал неразборчиво что-то вроде: «Хыч-лать-ссс».
— Чего? — наклонился ко мне Василий Васильевич.
Вот придурок, я ж пел недавно — неужто он таких простых вещей не помнит?
— Хочу сделать заявление! — мстительно проорал я ему в ухо. — О том, как меня пытали сотрудники контрразведки! — Эх, жаль, во рту как в пустыне — ни капли влаги. Плюнуть и то нечем. Но за «полупидора» он ответит.
— Делай, делай, — насмешливо проговорил Василий Васильевич, — я тут вообще ни при чем. Локтев, холуйская душа, при задержании переусердствовал. Приказал Аристарху тебя вырубить. А тот и рад стараться. Это и протокол задержания подтвердил. Все-таки в гостинице брали, место людное… А потом ты на допросе уже себя не помнил. Такое вытворял… Наговаривал на себя, дескать, у меня смарагды в заднице, драться лез… Требовал досмотра, озабоченный… Но мы не в обиде. Даже вылечили тебя на казенный счет! — И лицо у него было такое, словно из собственного кармана заплатил.
Вот сволочь. Без мыла в любую щель влезет и вылезет, сухим из воды. Накрывается медным тазом мое заявление. Это, значит, он так Локтева подставил. Наверняка прямо не приказывал меня вырубать, чтобы при допросе с магическим жезлом не уличили, только намекнул. А Локтев для него каштаны из огня таскал.
Дверь распахнулась вновь, в палату суетливо заскочил одетый в черный мундир абориген. Халат его был солидно надет в рукава, на шее болтался фонендоскоп, захочешь — не перепутаешь: целитель, но тоже в контрразведке служит. Он недовольно посмотрел на Вась-Васю, но замечаний никаких делать не стал — тот и сам уже, широко улыбаясь и подняв руки в знак полной и безоговорочной капитуляции, отступал в сторону двери.
— Стишок, Василий Васильевич! — сказал я, и когда контрразведчик непонимающе остановился, выдал:
Плохой стишок, но лучше, чем ничего. И угрожающий, как я надеюсь… Вышел из палаты агент уже не таким довольным. А доктор, подержав холодную сухую ладонь у меня на лбу, убрав уже руку, вдруг жадно спросил:
— А это о чем стишок? Типа вы полудурок, а он совсем дурак? Или вы — получеловек, а он — совсем? У эльфов человек и дурак — синонимы?
— Стихи хороши тем, что количество интерпретаций может быть равно количеству интерпретаторов, — скромно ответил я.
Конечно, синонимы. Но не говорить же об этом целителю. А то ухо к копчику пришьет и скажет, что так и было.
— Слышал я о вас, больной, — захихикал врач. — Что вы Аристарху в рожу пукнуть изволили. Если взаправду, то ходите оглядываясь: зверь еще тот. На весь Ярославль известен.
Средневековье какое-то! Как может быть палач известен на весь город? Палач в цивилизованном городе должен вести себя тише воды ниже травы, а на вопрос: «Где работаешь?» — отвечать что-нибудь невразумительное, пряча глаза. Доктор, вероятно, имел в виду, что Аристарх в контрразведке известен… Слабое место всех профессионалов — они «широко известны в очень узких кругах»…
Все-таки вырвал я у судьбы этот шанс. Теперь репутация у Васи подмочена. То, что знает доктор, завтра… нет, сегодня уже станет известно всему городу. Прав был Виталя: целителя кормят частные визиты. А что он во время визитов рассказывать будет? Какие новости? Ежу ясно какие.
Магические процедуры нельзя было назвать приятными, но после них мне разрешили встать и проделали со мной несколько тестов. Я должен был сделать десять приседаний, попрыгать через скакалку. Хорошо, что от пола отжиматься не заставили. Выяснив, что голова не кружится, ничего не болит, обязав не пить два часа горячительных напитков, вколов напоследок какой-то дряни в то самое место, которое пропело Аристарху песнь отмщенья, доктор вызвал охрану, и меня отправили на выход — получать одежду, оружие, деньги, расписываться в сотне бумажек, и все это в трех метрах от открытой двери, через которую благоухали трава, деревья, небо, река… Пытка. Но все бумажки я прочитал от корки до корки, а деньги пересчитал тщательно. Вроде все на месте. Выйдя из вполне симпатичного, судя по фасаду, здания контрразведки и отойдя в сторонку, я проделал то, чего не решился сделать в «приемном покое»: вытянул из кобуры «чекан», проверил, все ли в порядке. Поверхностный осмотр не выявил каких-то дефектов, но не люблю, когда мое оружие кто-то чужой трогает.
Свобода! Слово-то какое!