Князь Игорь

Ольга продолжала говорить что-то еще, но он уже не слушал и стал думать о своем. Он думал о том, что за время пребывания в полюдье сильно соскучился по Зарене, что сегодня пойдет к ней и найдет любовь и утешение. Он вспомнил, с какой радостью она всегда встречала его, какими светлыми были их свидания.

Но прошлой осенью стала она вдруг задумчивой и рассеянной, на все вопросы отвечала уклончиво и неопределенно, уверяла, что по-прежнему любит его и предана ему. Но что-то грызло ее изнутри, и ему мучительно хотелось узнать причину столь неожиданной перемены. Он уехал на полюдье, так и не поняв, что в ее душе.

К знакомому дому подъехал вечером. Всегда она встречала его на крыльце. Узнав о его приезде в Киев (чего удивительного: весь город встречал дружину при возвращении из полюдья!), наряжалась во вновь сшитые платья, которые удивительно шли ей и делали ее еще красивей и привлекательней. Она обычно стояла на крыльце, привалившись спиной к двери и скрестив на груди руки, молча, со счастливой улыбкой наблюдала, как он подъезжал. И когда он спрыгивал с коня, бросалась в его объятия…

Но сегодня крыльцо было пусто. У Игоря тревожно забилось сердце. Что с ней могло случиться? Нездорова? Или что-то еще хуже? Он соскочил с коня, быстро взбежал по ступенькам крыльца, толкнул дверь в избу…

Зарена сидела за столом, на котором стояли и вино, и медовуха, и различная еда. Всем этим по приказу Игоря ее снабжал чашник.

Она взглянула на него. На бледном лице лихорадочно блестели устремленные на него глаза. Он сразу ослаб телом, прислонился к дверному косяку, произнес облегченно:

– Слава богам, ты жива…

Тогда она с каким-то стонущим звуком вскочила со скамьи и кинулась к нему. Он почувствовал, как рубашка на груди намокла от ее горячих слез.

– Ну, полно, полно, – успокаивал он ее, ведя к столу. Усадил перед собой, стал с улыбкой смотреть в ее залитое слезами лицо. – Ну что случилось? Расскажи, вместе легче пережить.

Она глядела на него, не в силах остановить слезы, часто всхлипывала. Тогда он налил в кружку воды, поднес к ее губам.

– Выпей, успокойся.

Она, взяла кружку обеими руками, стала пить, судорожно глотая. Он подал ей медовый пряник, она взяла, стала есть, опустив голову. Во всей ее фигуре было что-то жалкое, обреченное. Такой он никогда ее не видел.

Он терпеливо ждал. Наконец она взглянула на него пристально и серьезно. Сказала:

– Прости, князь. Нашло что-то…

Она взяла кувшин, разлила вино, поднесла ему кружку.

– Выпей, князь.

– А сама?

– Что-то не хочется. Пей один.

Он покорно выполнил ее просьбу. Она имела над ним большую власть, он подчинялся ей беспрекословно.

Помолчали. Потом она поднялась, прошлась по избе, притулилась возле печки, стала смотреть на него долгим вдумчивым взглядом.

Наконец сказала каким-то отстраненным голосом:

– Ты мог не застать меня дома…

У него екнуло сердце, предчувствуя что-то тяжелое для себя.

– Я едва не уехала… Но потом решила дождаться тебя.

Он – после долгого молчания:

– И куда же собралась ехать?

Она села перед ним, положила руки на колени и, участливо глядя в лицо, стала говорить с ним, будто с ребенком:

– Пойми меня, очень прошу понять меня, князь. Прошлым летом встретился мне хороший человек. На пять лет старше. Холостой. Потерял он жену. Заболела и умерла, оставив двоих малых детишек. Живет на той стороне Днепра, в Городце. Пришелся он мне по душе…

Он исподлобья взглянул на нее.

– Нет, нет, не полюбила его, – заспешила она. – Просто хороший он, спокойный и смирный. И, по всему видно, работящий. А люблю я тебя, одного тебя.

– И ты встречалась с ним?

– Встречалась, – просто ответила она. – Но между нами ничего такого не было. Мы только виделись иногда, разговаривали…

И он поверил ей, потому что слишком хорошо знал ее.

– Показывал он мне несколько раз детишек своих – мальчонку и девочку. Славные такие! Прикипела я к ним сердцем с первого раза. У меня своих нет и, наверно, не будет. А как приятно заботиться и ухаживать за малютками! Жизнь становится полной и насыщенной. Я впервые почувствовала, что значит быть кому-то по-настоящему нужной…

– Мне ты тоже нужна, – укорил он ее.

– Это совсем другое!.. Дети – любовь выше нашего понимания!

Она затихла на некоторое время, и Игорь увидел, как заблестели ее глаза и будто засветилось ее лицо. И он вспомнил, как чудесно преображался мир, когда вбегал к нему его сын, Святослав, какую радость испытывал он, беря его на руки… Наверно, он должен был радоваться за нее, что она нашла смысл своей жизни, но на душе его становилось все тяжелее и муторней, и он, едва пересилив себя, мрачно спросил:

– Зовет он, значит, к себе?

– Зовет, князь. Я уж совсем собралась, да решила тебя подождать. Нехорошо, нечестно тайком бежать. Мы столько славных годочков в любви прожили, нельзя предавать напоследок.

– Разлюбила, что ли? – глухо спросил он.

– Я уже говорила тебе – люблю по-прежнему. Но нет у нас жизни впереди. Детей у нас не будет, а я хочу нянчиться с крохотульками. Сердце изнывает, как вспомню о них. Хочется настоящей, полноценной семьи…

Он понял, что теряет ее. Любил ли он ее? Он знал, что она ему очень нравится, что в ее доме он нашел уют, тихую и желанную пристань для отдохновения от трудов и печалей. Со своим житейским умом, тактом, сердечностью и простотой она овладела всем его существом. Но в то же время Игорь часто вспоминал и тосковал по Елице. Она жила в его сознании как-то отдельно ото всех, не мешая отношениям ни с Ольгой, ни с Зареной. Она часто снилась ему, и по утрам Зарена спрашивала его:

– Это с какой такой Елицей ты снова ночью разговаривал?

Он видел, он чувствовал, что запутался в жизни, что не видит выхода из того тупика, в который загнал себя сам. Но он знал, ради чего жертвует личным счастьем, знал, от чего не сможет никогда отказаться. Эта страсть, словно всепожирающая богиня Морфа, перемолола его жизнь и теперь выплевывала из черной пасти то, что осталось от него. Этой страстью была великокняжеская власть.

Он мог настоять, чтобы Зарена осталась в Киеве, чтобы по-прежнему встречала его в своем доме. Но он чувствовал, что прежних светлых дней не вернуть, а именно это он больше всего ценил в их отношениях. Душой и сердцем она будет тянуться к новой жизни, и если лишить ее этой возможности, то и она тоже станет несчастной.

И он сказал:

– Пусть будет по-твоему…

И потянулись у Игоря однообразные дни, месяцы, годы. Одна отрада и радость у него осталась – сын Святослав. Пошел он характером не в него, спокойного и уравновешенного, а скорее в Ольгу или деда Рюрика; был смелым, напористым, любил игры в войну, целыми днями бегал со сверстниками по окрестностям, сражаясь деревянными мечами и пиками. Игорь назначил ему воспитателем воеводу Свенельда, которому безгранично доверял. Святослав порой забегал в горницу, наспех перехватывал еду и вновь убегал. «Будет из него отчаянный вояка!» – с гордостью думал Игорь. В нем одном теперь был смысл его жизни.

IX

Купец Велезар вернулся из Византии. Плавание далось тяжело. Сказывались годы, как-никак под шестьдесят подвалило. Трудно переносилась морская качка, хлопоты и беготня при продаже товара, споры с чиновниками, строившими разные каверзы, чтобы урвать взятку, перебранки с перекупщиками, пытавшимися всучить залежалый товар… Да мало ли что наваливается на купца за долгое заморское странствие!..

Возвращаясь на Русь, Велезар твердо решил: в следующий раз поплывет его сын, Поветрок. Дважды вместе с ним посещал он Константинополь, все поручения и дела исполнял старательно и толково. Никто не смог его обсчитать, никто не сумел обмануть, все-то он успевал высмотреть, подметить, подглядеть, умудрялся заговорить покупателя, обольстить покупательниц… Вот насчет покупательниц и вообще лиц женского сословия был он таким шустрым и находчивым, что вызывал тревогу. Взял он стать у отца, а красоту у матери; особенно красивы были у него глаза, большие, голубые, выразительные, точно у лани – это трепетное животное он не раз видел в южных странах. Смешно было видеть, как торгуется порой какая-нибудь богато одетая особа, чувствуется, что жалко ей расставаться с лишним динарием или резаном. Тогда подсылал он к ней сына. Взмахивал Поветрок длинными ресницами, обволакивал женщину очаровывающим взглядом своих нежных, ласковых очей, и та тотчас становилась расточительной и щедрой.