Оборванные струны

Они ещё ничего не сказали, но Лев уже догадывается, что это, должно быть, и есть невеста Уила. Между этими двумя явно угадывается связь, даже ещё более сильная, чем между Уилом и его гитарой. Уил подходит к девушке, и Лев думает, что вот, сейчас они поцелуются, но вместо этого Уил протягивает руку к сплетённой из бисера тесьме, стягивающей волосы девушки, развязывает её и выпускает на свободу сияющий чёрный каскад.

— Вот так-то лучше, — говорит он с едва заметной улыбкой.

— Для мастерской не годится, — возражает она. — Застрянет в циркулярной пиле, и прости-прощай моя голова! Отрежет начисто.

— И получится разъём! — дразнит её Уил. Она окидывает его сердитым взором — словно ударяет римшот [5], только визуальный. Он смеётся.

— Уна, это Лев. Лев, Уна.

— Привет.

— Приятно познакомиться, Лев. — Она пытается вернуть себе свою тесьму, но поскольку Уил на добрый фут выше неё, ей никак не дотянуться. — Отдай, Гитарный безобразник! — И натренированным движением, словно проделывать это ей не впервой, она подпрыгивает и выдёргивает тесьму из его пальцев. — Ха! — Она подмигивает Леву и говорит: — Возьми на заметку, братишка. Если поведёшься с этим типом, без этого движения тебе не обойтись.

Лев не очень понимает, почему она зовёт его братишкой, но ему это обращение нравится.

Уна вглядывается в Уила.

— Твой дядя вернулся?

Между ними словно возникает какое-то напряжение. Лев замечает, что над дверью этого длинного узкого здания большими буквами вырезано «Кардиологическое отделение».

— Да, — отвечает Уил. — Ничего не нашёл. Так ты пришла навестить моего дедушку?

— Кому-то же надо его навещать. Он здесь уже несколько недель, и сколько раз ты его навестил?

— Перестань, Уна. Меня дома уже заездили.

— И правильно. Потому что ты этого заслуживаешь.

— Но вот же я, пришёл, что ещё надо?

— А где же тогда твоя гитара?

Лицо Уила болезненно морщится, и Лев смотрит в сторону — ему неловко видеть в глазах парня слёзы.

— Уна, я не могу этого сделать, — произносит Уил. — Он хочет, чтобы я облегчил ему путь в смерть. Я просто не могу этого сделать!

— Да с чего ты взял? Он, может, вовсе не собирается умирать!

Голос Уила становится громче:

— Он ждёт меня, вместо того чтобы ждать сердце!

И хотя Лев толком ничего не знает, он касается локтя Уила, чтобы привлечь к себе его внимание, и говорит:

— Может быть, он ждёт и того, и другого... Но он согласен и на что-то одно, если второго не будет.

Уил таращит на него глаза, будто впервые видит, а Уна улыбается.

— Хорошо сказано, братишка, — говорит она. — Сдаётся мне, что будь ты одним из нас, твоим духом-хранителем была бы сова.

Лев чувствует, что краснеет.

— Нет, скорее олень, застывший в свете фар [6].

Лев входит вслед за ними в здание. Они идут в его дальний конец, где находится просторная круглая комната, разделённая на четыре открытых отсека. Создаётся впечатление, что это не больница, а спа. Широкие окна в массивных рамах. Стены украшены цветущими растениями, в центре палаты фонтан: водяные брызги падают на медную скульптуру, очень похожую на стилизованный индейский талисман «ловец снов». В каждом отсеке — медицинское оборудование по последнему слову техники, но оно расположено очень деликатно, не лезет в глаза — чтобы не нарушать царящего здесь уюта.

Из четырёх коек заняты только две. Ту, что ближе к двери, занимает молодая женщина — дыхание её нерегулярно, губы с синюшным оттенком. На койке у дальней стены лежит исхудавший старик. Видно, что он высокого роста. Уил, Лев и Уна медлят на пороге палаты. Но вот Уил набирает полную грудь воздуха и вступает внутрь, вымученно улыбаясь.

Дедушка не спит. Увидев, кто к нему пришёл, он счастливо посмеивается, но смех тут же переходит в кашель.

— Дедушка, это мамин пациент Лев. Лев, это мой дедушка, Точо.

— Присаживайтесь, — приглашает Точо. — Когда вы так стоите вокруг, у меня такое чувство, будто я уже умер.

Лев садится на мягкий бархатный стул, но слегка отодвигается назад — его тревожит вид старика, его мучнистого цвета кожа, осунувшееся лицо и прерывистое дыхание. Лев ухватывает семейное сходство, и ему несколько не по себе при мысли, что этот слабый, больной человек лет шестьдесят назад, возможно, выглядел почти точь-в-точь так, как сейчас выглядит Уил. Старик умирает. Ему нужно сердце. Это напоминает Леву о его собственном сердце — сейчас оно вполне могло бы быть у кого-то другого. Неужели кто-то умер из-за того, что Лев предпочёл оставить своё сердце при себе? Лев даже чувствует себя немного виноватым, и это злит мальчика.

Уил берёт дедушку за руку.

— Дядя Пивани говорит, что добудет пуму завтра.

— Вечно у него «завтра», «завтра», — ворчит Точо. — А играть для меня ты, я так думаю, тоже собираешься завтра?

Уил неохотно кивает. Лев замечает — парень избегает встречаться с дедом глазами.

— При мне сегодня нет гитары. Но завтра — да, сыграю.

Точо наставляет на Уила палец.

— И чтобы никаких разговоров про то, чтобы сменить моего духа-хранителя на свинью. — Он широко улыбается. — Ни за что!

Лев смотрит на Уила.

— Свинью?

— Отец Новы — не единственный, поменявший своего духа-хранителя. Моему папе постоянно приходится писать в Совет племени заявления от имени разных людей с просьбой сменить духа-хранителя на какого-нибудь более... практичного. Ничего особенного.

На лице Точо появляется упрямое выражение.

— А для меня очень даже особенное. Пума сама выбрала меня. — Он поворачивается к Леву. — Мой внук считает, что я должен сменить духа-хранителя на свинью, так чтобы я получил новое сердце быстро и без проблем. Что скажешь?

Уил бросает на Лева запрещающий взгляд, а вот Уна кивает мальчику, без слов разрешая ему высказать своё мнение. Впрочем, какое у него может быть своё мнение?

— Для меня это всё так ново... — говорит он. — Я вряд ли бы вообще согласился на какой-нибудь животный орган... Но, сэр, я думаю, если ваш выбор помогает вам сохранить достоинство, то вы поступаете правильно.

Уил вперяется в него с таким гневом, что Лев тушуется.

— Но с другой стороны, если свиное сердце годится, то почему бы и нет? Если я ем свиные отбивные, как я могу запретить вам использовать свиное сердце, так ведь?

Старик вновь смеётся и вновь смех переходит в кашель.

— Э-э... может, я лучше подожду на улице... — Лев приподнимается со стула, готовый вылететь в дверь, но Уна удерживает его:

— Не вздумай. Очень полезно узнать мнение постороннего. Не так ли, Уил?

Уил отвечает не сразу.

— Мы можем многое узнать от посторонних, так же как и они могут многое почерпнуть от нас. И если древняя традиция способствует тому, чтобы твоя жизнь кончилась до времени, то зачем нужна такая традиция? — Он поворачивается к Леву, ещё раз делая его третейским судьёй: — Пум в резервации осталось маловато, Лев. Зато свиней, мустангов и овец — сколько угодно. Не вижу смысла в том, чтобы настаивать на органе от собственного духа-хранителя. Простая логика подсказывает: выбери другое животное. Разве не должен разум побеждать косность?

Лев понятия не имеет, что ответить. И тут он вдруг соображает, что, пожалуй, сможет выкрутиться из щекотливой ситуации.

— Нет, — говорит он. — В игре, основанной на чистом везении, всегда побеждает казино.

Мгновение молчания... а потом Уна вскидывает голову и заливается смехом:

— Ну, точно вам говорю — сова!

Точо сердито смотрит на Уила.

— Я хочу, чтобы ты сыграл мне завтра. Ты поможешь мне умереть спокойно и с достоинством. Своим отказом ты навлекаешь на меня позор. И ты позоришь себя тоже.

— Я буду играть тебе только для исцеления, дедушка, — говорит Уил. — После того, как ты получишь новое сердце.

Старик замолкает и лишь испепеляет внука взглядом, от его хорошего настроения и следа не осталось. Он отворачивается к окну, всем своим видом показывая, что визит окончен.

5

Такой характерный удар по внешнему ободу барабана, играющийся для эффектной концовки джазовой пьесы.

6

Известный факт: олень, застигнутый светом фар на дороге, застывает на месте, вместо того, чтобы бежать. Ученые пока не выяснили, почему так происходит.