Разобщённые

Мираколина тепло улыбается ему. Обычно такие десятины, как Тимоти, прибывают в заготовительный лагерь в лимузинах, но она знает, почему почему мальчик предпочёл фургон — ей и спрашивать не нужно. Он не хочет проделать этот путь в одиночестве. Ну что ж, если судьба свела их вместе в этот замечательный день, она, Мираколина, станет тем другом, в котором Тимоти так нуждается.

— Уверена, заготовительный лагерь окажется именно таким, как ты ожидаешь, — говорит она. — И когда ты выберешь свой день, ты сделаешь это потому, что будешь готов. Вот почему нам разрешается выбрать самим. Чтобы это было нашимрешением, а не чьим-то чужим.

Тимоти пронзительно смотрит на неё своими прекрасными глазами.

— Ты, кажется, совсем не боишься?

На вопрос она отвечает вопросом:

— Ты когда-нибудь летал на самолёте?

— А? — Тимоти слегка сбит с толку резкой переменой темы. — Ну да, много раз.

— А когда летел в самый первый раз — боялся?

— Ну да, наверное... кажется, боялся.

— Но ты всё равно сел в самолёт. Почему?

Он пожимает плечами.

— Ну, я же должен был попасть куда надо, к тому же со мной были мама и папа. Они сказали, что всё будет хорошо.

— Вот видишь, — указывает Мираколина. — Здесь точно так же.

Тимоти по-детски наивно хлопает глазами. Ну и видок у него — пожалуй, у самой Мираколины никогда такого не было.

— Значит, ты действительно не боишься?

Она вздыхает и признаётся:

— Боюсь. Очень боюсь. Но когда ты знаешь, что в конце концов всё будет хорошо, то ты можешь не обращать внимания на страх, даже наслаждаться им. Его можно поставить себе на службу.

— А, кажется, я понял! — говорит Тимоти. — Это как со страшным кино, да? Тебе и страшно, и интересно, потому что ты же знаешь — это всё не взаправду, и неважно, что у тебя поджилки трясутся. Правильно? — Он на секунду призадумывается. — Но ведь расплетение — это взаправду! Это же не кино — выйти и отправиться домой нельзя! И не самолёт — с самолёта можно сойти, пока он ещё не взлетел...

— А знаешь что? — произносит Мираколина, прежде чем Тимоти успевает снова свалиться в кишащую пауками яму своего отчаяния. — Давай посмотрим сейчас какой-нибудь ужастик и избавимся от наших страхов ещё до того, как попадём в лагерь!

Тимоти покладисто кивает.

— Ага, давай...

Но пролистав список всех фильмов, девочка обнаруживает, что среди них нет ни одного ужастика. Только детские и комедии.

— Ничего, — говорит Тимоти. — Если честно, я всё равно не люблю ужастики.

Через несколько минут они выезжают на интерстейт и несутся на полной скорости. Тимоти занимает себя видеоиграми, лишь бы не давать своему разуму снова уйти во тьму, а Мираколина надевает наушники и слушает собственную музыкальную подборку — как бы ни была она эклектична, она всё же лучше, чем заурядные поп-хиты, заложенные в мультимедийную систему фургона. На её айчипе 2 129 песен, и девочка намерена прослушать их все до того дня, когда она войдёт в состояние распределённости.

Через два часа и тридцать песен фургон съезжает с интерстейта и поворачивает на живописную дорогу, петляющую по густому лесу.

— Осталось всего полчаса, — сообщает Шофёр-Клаус. — Мы прибываем даже раньше намеченного времени!

Но тут дорога делает поворот, и водитель бьёт по тормозам. Фургон с визгом останавливается.

Мираколина стаскивает наушники.

— Что происходит?

— Оставайтесь внутри! — приказывает Шофёр-Клаус, растерявший всю свою весёлость, и выпрыгивает из машины.

Тимоти тут же прижимает нос к стеклу.

— Ой, кажется, случилось что-то плохое.

— Да уж, — соглашается Мираколина, — ничего хорошего.

Прямо у дороги, в кювете, они видят другой фургон, принадлежащий заготовительному лагерю «Лесистая Лощина», но он валяется колёсами кверху. Невозможно понять, как долго он здесь так пролежал.

— Должно быть, у них шина разорвалась или ещё что — вот они и слетели с дороги, — предполагает Тимоти. Но что-то непохоже — все шины у фургона вроде бы целые.

— Надо позвонить в службу помощи, — говорит Мираколина. Но в заготовительном лагере телефоном пользоваться нельзя, так что ни у неё, ни у Тимоти нет с собой мобильника.

И в этот момент снаружи начинается суматоха. Полдюжины человек в чёрном с лицами, закрытыми лыжными масками, выскакивают из лесу со всех сторон. Водитель получает транк-пулю в шею и валится на землю, как набитое соломой чучело.

— Закрой двери! — вопит Мираколина и, не дожидаясь Тимоти, отталкивает его и кидается к незапертой дверце водителя. Но поздно. В тот момент, когда её ладонь дотягивается до замка, дверь распахивается и неизвестный в маске нажимает на кнопку, разблокирующую все замки. В то же мгновение налётчики одновременно открывают все двери. Сразу ясно: они проделывают это не впервые, приёмы отработаны. Руки чужаков вцепляются в верещащего Тимоти и вытаскивают его из машины. Он пытается вывернуться, но без толку. Если его страх — это паутина, то теперь он попал в лапы к паукам.

Двое других нападающих пытаются схватить Мираколину, она падает на пол и лягается изо всех сил.

— Не смейте трогать меня! Не смейте!

Страх, который она до этого держала под жёстким контролем, вырывается на волю, потому что неизвестность, которую влечёт за собой это нарушение установленного порядка вещей, куда страшнее неизвестности заготовительного лагеря. Она яростно лягается, кусается и царапается, но сопротивляться бесполезно: слышится выразительное «пффт» — это выстреливает транк-пистолет, и девочка ощущает острый укол в руку. Мир застилает темнота, и Мираколина проваливается в безвременье, куда отправляются все усыплённые души.

«Ты не знаешь меня, но среди твоих знакомых наверняка есть люди, история которых похожа на мою. Мне поставили диагноз рака печени на той же неделе, когда пришло письмо из Гарварда с уведомлением о поступлении. Мы с родителями и думать не думали, что это возникнут какие-то сложности, но в беседе с моим врачом выяснилось, что существует общий дефицит органов, в том числе печени. Мне сказали, что я должен стать на очередь. Но даже теперь, три месяца спустя, мне ещё далеко до верхней строчки списка. А что с тем письмом из университета? Да ничего. Полагаю, моё образование тоже должно стать в очередь.

И теперь те же самые люди, которые добились снижения возрастного ценза для расплетения, предлагают давать родителям шестимесячную отсрочку после подписания ордера — на случай, если они изменят своё решение. Шесть месяцев?! Через шесть месяцев меня не будет в живых».

НИКЧЕМНЫЕ ДЕБАТЫ — ЭТО УБИЙСТВО! ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПОПРАВКУ № 53!

Просыпаться после транкирования — то ещё удовольствие. Вместе с возвращающимся сознанием приходят жуткая головная боль, ужасный привкус во рту и щемящее чувство, что у тебя что-то отняли.

Придя в себя, Мираколина слышит рядом чей-то плач и мольбы о пощаде. Голос принадлежит Тимоти. Он, без сомнения, не из тех парней, которые держат удар в подобных обстоятельствах. Однако девочка не может видеть его, потому что на её глазах плотная повязка.

— Всё в порядке, Тимоти, — обращается она к товарищу по несчастью. — Что бы ни происходило, я уверена — всё будет хорошо.

Звук её голоса действует на Тимоти успокаивающе: он перестаёт рыдать и жаловаться и лишь тихонько всхлипывает.

Мираколина слегка шевелится, чтобы почувствовать своё тело. Оказывается, она сидит на стуле; шея затекла — видно, девочка спала в неудобной позе. Руки стянуты за спиной, а ноги привязаны к ножкам стула. Не больно, но достаточно крепко — не вырваться.

— Хорошо, — произносит незнакомый мальчишеский голос. — Снимите с них повязки.

Повязку удаляют, и хотя комната вокруг тонет в полумраке, глазам становится больно. Мираколина прищуривается, и глаза медленно приспосабливаются и фокусируются.