Я, Майя Плисецкая

Ты, Юра, полновластный хозяин труппы в двести с лишним человек. Тысячу репетиций надо — бери, только ставь что-нибудь новое, две тысячи, год работы, два, три, четыре — советское государство за все платит, что хошь делай. Ты ж монарх абсолютный!..

То одну работу во всеуслышание наобещает, то другую. Молчание. Тишь. Будто ослышались люди.

Вот кому действительно работать мешали — не пятерка-шестерка несогласных фимиам курить балетных «оппозиционеров», а все советское государство, так это Шостаковичу, Ахматовой, Голейзовскому, Якобсону, Зощенко, Прокофьеву. Но — работали. Творили. А за тобой вся сверхдержава мира стоит, во всем тебе потакает. Держава, до зубов вооруженная, с ракетами, танками, авианосцами. Какого куля тебе еще надо?!

Когда вся энергия не на творчество идет, а на карательные расправы с балетными инакомыслящими, на божественное самоутверждение, тогда уже не до сочинения балетов!..

Был такой руководитель в Союзе писателей по фамилии Ставский. Он обзванивал советских литераторов, спрашивая, кто в чем нужду имеет. Один на квартиру жаловался — шумно, мол, работать трудно. Другой — что дача тесная. Третьему — машина нужна. И никто, совсем никто не пожаловался, что таланта мало. Но это к слову вспомнилось. Просто так.

А еще, что очень по-советски, полезно всегда носить при себе заявление об уходе. Чуть что — выложил его в министерском кабинете на стол — ухожу. Либо, дорогие товарищи, призовите к порядку — работать, творить совершенно не дают. И устремляются в атаку советские псы вроде новейшего министра Захарова на спасение обиженного, ранимого, незаменимого… Но ни разу-таки не ушел, как ни грозился.

И совсем без совести, что старается Григорович с остервенением вселить в мозги, что Большой театр — это он, Григорович (по Маяковскому: «партия и Ленин — близнецы-братья» или по Людовику XIV: «государство — это я»). Ничего на гастроли вывозить нельзя, кроме святейших опусов Самого. Сплошные фестивали Григоровича.

Бежар зачал, родил, вскормил, выпестовал свой «Балет XX века». С нуля. У него есть право называть свою труппу балет Бежара. Но до Григоровича Большой балет двести лет уже был. Иванов — был, Горский — был, Тихомиров — был, Моисеев — был, Вайнонен — был, Захаров — был, тот же Лавровский — был. А вот и не были!.. Один Григорович 200 лет был.

По прошествии времени мне рассказал Сэм Нифолд из нью-йоркской конторы «Коламбия артисте», как желали они пригласить на гастроли труппу Большого с несколькими балетами Григоровича и моей «Анной Карениной».

Я не решался раньше рассказать вам, что сотворилось с Григоровичем, когда мы сказали ему об этом. С ним случилась истерика.

Я не удивилась.

Он стал весь белый, как мертвец, и, захлебываясь, закричал: или я, или Плисецкая. Мы еле привели его в чувство. Конечно, Вы, маэстро. В конце концов, он же руководитель труппы. Хотя жаль. Был бы красивый сезон. Американцы ждали «Анну»…

А еще по-советски очень — шумно изобразить демократию.

Процедура вот какая: кладется у балетной канцелярии на стол «расписной лист» (в нем артисты балета расписываются в явках на спектакли). Кто поставит свою подпись напротив напечатанной типографски своей фамилии — тот «за» Григоровича. Кто не расписался — тот, следовательно, против. Это не то что под лупой, а прямо под микроскопом мнение твое спрашивают. «А теперь послушаем итоги, дорогие товарищи, подсчет голосов». Все, конечно, с воодушевлением «за». Только несколько правдоискателей-самоубийц да наших театральных сумасшедших «против». А «подавляющее большинство» обязательно хотят и жаждут только Григоровича: иди-ка, пожаждай кого другого.

И восхищаться надо уметь. Кто не умеет — учись! Вяло и скупо славословить тоже опасно. Все припомнит тебе диктаторская голова. Немало способных молодых людей было загублено лишь за свой норов. Даже не за норов вовсе, а за невыветрившееся до конца чувство человеческого достоинства, за нормальное, но не угодническое поведение. Перед диктаторами рабам должно распластываться…

А на чем диктаторский режим в Большом балете держится?

Несколько лет назад редактор либеральной и по-настоящему смелой в годы перестройки газеты «Московские новости» все же отклонил просьбу нескольких причастных к балету артистов напечатать их открытое письмо Григоровичу. Редактор все допытывался:

— Я далек от балета. Но объясните мне, пожалуйста, кто стоит за Григоровичем? Ну не опереточный же министр Захаров? Без суперподдержки, целые годы ничего ровным счетом не делая, — и гению не удержаться. А что, внучка Горбачева не учится ли балету?..

— Вы, редактор, — ясновидящий. Учится внучка Горбачева балету…

Внучки членов Политбюро — вот та непробиваемая броня, которая так надежно хранила Юрия Николаевича Григоровича и Софью Николаевну Головкину — директрису московской балетной школы (академии, училища — один черт).

Для шестилетней внучки Горбачева Ксюши Головкина открыла специальный подготовительный класс. При нашем безудержном российском подхалимаже можно было начинать учить балету внучку президента и пораньше. Зачем не в колыбели? Ну, а если бы Анна Павлова или Ольга Спесивцева были бы внучками — одна Горбачева, другая Андропова? Что тогда — не учить их балету?

В стране, где дедушка — президент, прошу вас, не учите. В стране, где государство содержит и школу, и театр, полностью финансирует их, — прошу вас, не учите. А если страна советская, партийная, изуродованная, втройне прошу вас, не учите!

Один просто приезд скромно, приветливо улыбающейся Раисы Максимовны на черном бронированном лимузине, с дюжиной охранников, дает такой капитал директору, такую безграничную власть, наводит такой страх на педагогов и соучениц маленькой Ксюши — вдруг отчислят, — такой перекос во взаимоотношениях между всеми, что теряется и здравый смысл, и всякое подобие объективности. А потом к месту и не к месту ввертывает Софья Николаевна в разговор, что были мы вчера с Раисой Максимовной в бане, и она очень настаивала… И Григорович на том же стоит (они с Головкиной в одной упряжи): был у Горбачева, и он мне говорит — делайте, Юрий Николаевич, все, что находите нужным, увольняйте, отчисляйте из театра, выводите на пенсию — словом, полный карт-бланш дал. От таких речей у советских чиновников всех уровней сердце в пятки падает. В струнку вытягиваются. За спиною ведь 70 лет подлостей, лизоблюдства. Вот вам и сановные внучки!..

Я пишу это со спокойной душою. Маленькая Ксюша — теперь она уж, верно, подросла, и дай ей Бог удачи и везения на балетном поприще, коли не бросит, — сказала в своем недавнем интервью немецким журналистам, что Анна Павлова и Майя Плисецкая — ее идеал и мечта. Спасибо, Ксюша. Но я стою на своем. Вмешательство президента и Раисы Максимовны в наши балетные дела было вредным и губительным. Лучше бы вам, Михаил Сергеевич, в ответственнейший момент истории не в балет нос совать, а решительнее и попристальнее экономикой, а на худой конец охраной складов оружия заняться. Может, меньше крови по окраинам бывшего Союза пролилось бы тогда-Как заблуждались сильные мира советского, чистосердечно полагая, что коли высоко сидят, то разбираются во всем лучше всякого: советы, указания направо-налево сыпали. А партийные подхалимы головами кивали, поддакивали, рты притворно разевали — ах, мол, какой выдающийся лидер. Многое сумел преодолеть Горбачев в своей природной советской ментальности. Но тут и запнулся — мы с Раисой Максимовной уж в балете-то доки. Ну-ка, Большой, направо равняйсь!..

И совсем курьез. Переводят мне из немецкой газеты «Бильд» сенсационную заметку. Как спасла директриса Головкина Ксюшу от похищения (совсем «Похищение из сераля»). Вышла из своей славной академии танца и видит: стоит у тротуара машина, а в ней три угрюмых верзилы. Тотчас смекнула Софья Николаевна, что не иначе как три разбойника за Ксюшей охотятся. Смело подошла к злоумышленникам, тревогу забила. Они, ясное дело, наутек. До у серу испугались смельчихи Головкиной. А Головкина — бегом в школу. Прижала к груди Ксюшу, по голове гладит, слезы с трудом сдерживает — я тебя никому не отдам, моя голубка. А тут уж Раиса Максимовна на черном лимузине подоспела. Спасли Ксюшу. Слава Головкиной, многая лета!..