Страница 92 из 114
— Ну, значит… та вечеринка как раз была в канун Дня всех святых. Помню, все девочки одели оранжевое с черным, а все мальчики были в строгих костюмчиках. Я там оказался чуть ли не самым младшим — ну и, конечно, был не в своей тарелке. А потом один из рыжих вдруг выскакивает откуда-то в маске-черепе и орет: «Эй, вы! А ну-ка все играем в прятки!» Хватает меня и говорит: «Ты будешь водить». Не успеваю я и глазом моргнуть, как он заталкивает меня в темный чулан. И запирает за мной дверь.
Вессон провел языком по пересохшим губам.
— А потом — ну, там, в темноте, — я вдруг чувствую, как мне в лицо что-то тычется. Холодное и липкое. Похожее на что-то… ну, не знаю… на что-то мертвое… Тогда я съежился в самом уголке чулана и все ждал, что та штука снова ко мне полезет. Понимаете? Висит там что-то непонятное. Холодное и страшное. А знаете, что там оказалось? Суконная рукавица, полная отрубей вперемешку со льдом. Шутка. Просто шутка. Только шутки этой мне не забыть… Тетя Джейн?
— Что, Поль?
— Я тут вот что думаю. Наверняка вас, альфа-сети, придумали великие психологи. Ведь я могу вам обо всем рассказывать только потому, что вы — всего лишь машина. Верно?
— Да, Поль, — печально подтвердила сеть.
— Эх, тетя Джейн, тетя Джейн… Какой мне смысл и дальше себя дурачить? Я же чую эту тварь. Там, наверху. В какой-нибудь паре метров отсюда.
— Я знаю, Поль.
— Тетя Джейн, я не смогу выдержать. — Сможете, Поль. Если захотите. Вессон скрючился на кушетке.
— Он… он грязный. Липкий. Господи! И так пять месяцев? Я не выдержу, тетя Джейн. Он меня убьет.
По всем уголкам станции снова прокатился громоподобный рокот.
— Что это? — выдохнул Вессон. — Корабль чужаков… он отчалил?
— Да. Теперь чужак один. Как и вы.
— Нет. Не как я. Не может он испытывать того, что испытываю я. Тетя Джейн, вам просто не понять…
По ту сторону металлического потолка всего в нескольких метрах от Вессона висело огромное, чудовищное тело чужака. Как же страшно вся эта тяжесть давила ему на грудь!
Вессон провел в космосе чуть ли не всю свою взрослую жизнь и прекрасно знал, что если орбитальная станция разрушится, то «нижнюю» ее часть не раздавит, а унесет прочь за счет собственного углового вектора. Так что здесь не было ничего от гнетущей атмосферы планетных строений, где нависающая над тобой масса будто бы все время угрожает рухнуть. Но тут было нечто совсем иное. И куда более тягостное.
В воздухе буквально висел запах опасности — запах идущей сверху, из темноты, угрозы. Там словно притаилась какая-то холодная тяжесть. Все как в том неотвязном детском кошмаре Вессона. Та самая липкая неживая тварь, что тыкалась ему в лицо в темном чулане. И еще — дохлый щенок, которого он вытащил из речки тем летом в Дакоте… Влажный мех, вяло свисающая голова — мертвый и холодный. Холодный! С неимоверным трудом Вессон повернулся на бок и приподнялся на локте. К лежащей на груди тяжести добавился еще и неотвязный холодный обруч, что туго сжимал воспаленную голову. Казалось, комната наклоняется и начинает медленно и тошнотворно кружиться.
Вессон заскрипел зубами, но встал на колени. Потом поднялся и выпрямил спину. Ноги затряслись от напряжения. Рот безмолвно распахнулся. Шаг, другой. Вессон мучительно переставлял ноги, едва пол начинал лететь ему навстречу.
Правая сторона пульта управления, прежде темная, теперь светила экранами и циферблатами. Согласно индикатору, давление во Втором секторе составляло примерно одну целую и треть атмосферы. Индикатор переходного шлюза показывал несколько повышенное содержание кислорода и аргона. Делалось это для того, чтобы не допустить заражения Первого сектора атмосферой чужака. Одновременно это означало и то, что шлюз больше не откроется — ни с той, ни с другой стороны. При этой мысли Вессону почему-то чуть полегчало.
— Посмотреть бы на Землю, — выдохнул он.
Экран засветился — и Вессон впился взглядом в голубую планету.
— Долгая дорога вниз, — прохрипел он. — Долгая, долгая дорога вниз — на самое дно колодца…
Последние десять пустых лет Вессон проработал инженером по сервосистемам на станции «Дом». Вообще-то он хотел стать пилотом, но вылетел на первом же году — незачет по математике. И все же до сих пор у него и в мыслях не было вернуться на Землю.
А теперь, после всех этих лет, нежно-голубой кружок вдруг показался ему бесконечно желанным.
— Тетя Джейн, — бормотал он, — тетя Джейн, она прекрасна… Вессон знал — сейчас там весна. Кое-где у отступающего края темноты расцветает утро — прозрачное голубое утро, подобное свечению моря, заключенному в агате. Таинственное утро в дымке тумана. Утро покоя и надежды. Сейчас там, в годах и милях отсюда, крошечная фигурка женщины открывает микроскопическое окошко, чтобы прислушаться к песне другого эфемерно малого создания. Потерянное — безвозвратно потерянное, — упакованное в вату, подобно предметному стеклышку с каким-то образцом, — одно весеннее утро на недоступной Земле.
А здесь, за множество черных миль оттуда — так далеко, что шестьдесят земных шариков можно было бы нагромоздить один на другой, готовя кол для его казни, — Вессон, заключенный в круг, наматывал свои бесконечные круги в этом круге. Но все же — и черная пропасть внизу, и Земля, и Луна, и все корабли и орбитальные станции вместе взятые, и Солнце со всеми его планетами — для космоса все это было не более чем понюшка табаку меж большим и указательным пальцами.
По другую сторону — вот где лежала подлинная бездна! Сверкающие сонмы галактик простирались в той непроглядной ночи, покрывая расстояния, что выражались бессмысленными числами, долгими тревожными криками: 00000000000000000…
Пробиваясь и прокрадываясь, прилагая нечеловеческие усилия, люди добрались аж до Юпитера. Но даже будь человек достаточно велик, чтобы лечь, обжигая подошвы на Солнце и остужая голову на Плутоне, он все равно остался бы слишком мал для той безграничной пустоты. Здесь, а не на Плутоне, находился самый дальний рубеж империи Человека. Именно здесь Внешний Мир как бы просачивался в воронку, чтобы встретиться с Человеком, будто в узкую серединку песочных часов. Здесь и только здесь два мира приблизились друг к другу, чтобы соприкоснуться. Мы и Они…
Но вот в самом низу приборной доски засветились золотые циферблаты — стрелки чуть дрогнули на своих осях.
Вниз, вниз, в глубокие баки заструилась золотистая жидкость. «С трудом преодолевая ужас и тошноту, я сумел взять пробу этого выделения. При последующем анализе выяснилось…»
Холодная, как сам космос, жидкость стекала по идеально стерильным стенкам трубок и скапливалась небольшими лужицами в полных тьмы сосудах, загадочно поблескивая золотом. Золотой эликсир. Одна капля этого драгоценного концентрата на двадцать лет задерживала старение. Придавала эластичность мышцам и сосудам, проясняла взгляд, возвращала цвет волосам, оживляла работу мозга.
Вот что выяснилось при анализе проб, взятых Паджоном. И вот какова завязка всей сумасшедшей истории «точек обмена с чужаками». Сначала — станция на Титане. А потом, когда люди лучше разобрались в ситуации — станция «Чужак».
Один раз в каждые двадцать лет невесть откуда являлся чужак. Являлся, чтобы сидеть в убогой клетке, которую мы для него соорудили, и дарить нам свою бесценную влагу. Дарить нам жизнь. А почему — мы так до сих пор и не узнали.
Вессон представлял себе это наделенное разумом огромное безобразное тело. Вот оно барахтается в ледяной черноте, вращается, вместе со станцией и истекает холодным золотом в ждущие губы трубок. Кап. Кап. Кап.
Голова словно собралась разлететься на куски — и Вессон отчаянно ухватился за нее обеими руками. Постоянное давление не позволяло сосредоточиться. Мучительная тяжесть и боль. Боль.
— Тетя Джейн! — простонал он.
— Что, Поль? — Добрый, успокаивающий голос. Как у сиделки, что склоняется над твоей койкой, пока с тобой проделывают что-то страшно болезненное и нужное. Искусственное, но действенное утешение.