Страница 4 из 22
Томительно жду ответа из Главного штаба. Бегут часы… Наконец долгожданное радио, расшифровываю:
„Давайте им побольше свежих фруктов и натуральных соков“.
Матюгнулся: где я посреди Арктики возьму свежие фрукты?!
Думаю, что московские специалисты дали подобную рекомендацию, явно находясь в шоковом состоянии. В пятнадцать часов ещё один удар по нервам: наша самодельная система охлаждения дала течь. Выйдет весь бидистиллят (дистиллированная вода двойной перегонки), и температура активной зоны снова начнёт повышаться — значит, снова угроза взрыва… Кого посылать в реакторный на сей раз?
Вызвались идти командир электротехнического дивизиона капитан-лейтенант Погорелов, старшина команды трюмных Иван Кулаков и старшина-ракетчик Леонид Березов. Довольно быстро они заварили место протечки.
К вечеру на дизельные лодки мы пересадили ещё двадцать человек. На К-19 остались шестеро: я, заместитель по политчасти, шифровальщик, сигнальщик, два электрика.
Подводную лодку с пострадавшими отправляю в базу. Под утро перебираемся все на подводную лодку С-159. Жду указаний из Москвы. А пока первый советский атомный ракетоносец беспомощно покачивается на зыби. Чёрный остров невидимой смерти. Мы не имеем права покидать его, бросать на произвол судьбы. Тем более рядом с американской военно-морской базой. Был 1961 год — разгар Холодной войны.
Беру у Гриши Вассера вахтенный журнал и делаю в нём запись: „Командиру ПЛ С-159. Прошу циркулировать в районе дрейфа К-19. Торпедный аппарат № 4 (заряженный боевой торпедой) прошу подготовить к залпу. В случае подхода к АПЛ К-19 военно-морских сил вероятного противника торпедировать АПЛ К-19 буду сам. Командир АПЛ — капитан 2-го ранга Затеев. (Астрономическое время. Дата.)“.
К счастью, торпедировать родной корабль не пришлось. В район дрейфа прибыли наш крейсер и вспомогательное судно.
Что было дальше? Был тяжёлый штормовой переход домой. Пересадка на подошедший эсминец… Процедура дезактивации. А потом госпиталь на берегу. Отправка тяжелобольных в Институт биофизики. И нелепое падение одного из вертолётов с больными подводниками на борту. На глазах у всего госпиталя, всех провожающих. Порывом штормового шквала машину швырнуло на стадион. Правда, обошлось без жертв. Судьба уготовила подводникам иное испытание: больные погибли от радиоактивного облучения.
А ещё было многосуточное расследование действий командира и других должностных лиц. С протоколами, показаниями, объяснениями, вызовами по ночам…
Я уже приготовился надеть „полосатую пижаму“ эдак лет на пятнадцать. Всё к тому шло.
Однажды на завтрак появились апельсины, яйца, фруктовые соки. Потом прибыл кадровик из Москвы. Намекнул: мол, дырки для орденов колите…
Спас нас академик Александров. Когда он прибыл в Полярный, где стояла К-19, и с борта эсминца замерил радиоактивное поле, он поразился тому, что мы жили и действовали в нём несколько суток… Доложил Хрущёву, мол, так и так: экипаж совершил подвиг — спас стратегический ядерный подводный крейсер. Тут-то для нас всё изменилось как по волшебству…»
Но смерть, поселившаяся в отсеках К-19, искала новые жертвы. Искала и находила. Всё имущество с атомарины, «грязное» в лучевом отношении, перегрузили на специальную баржу, которую потом поставили на прикол в одну из необитаемых бухт Кольского полуострова. Неподалёку работали военные строители. Солдатский паёк в стройбате не самый сытный, а тут прознали, что старая баржа доверху нагружена всевозможными деликатесами: копчёная колбаса, сыр, шоколад, консервы, галеты, вобла, печенье… Ну и устроили бойцы «праздник живота». Ведь никаких табличек, предупреждающих о радиоактивной опасности продуктов, да и самой баржи, вывешено не было. Соблюдали «режим секретности». Точь-в-точь, как берегли эту пресловутую секретность в Киеве после чернобыльского взрыва, когда ничего не подозревающих горожан зазвали на первомайскую демонстрацию.
Кто знает, что стало с теми стройбатовцами, отведавшими радиоактивных яств с проклятой баржи…
В далёком полярном гарнизоне одна из улиц носит имя Бориса Корчилова. Между прочим, командир представлял лейтенанта к званию Героя Советского Союза. Начальство в Москве распорядилось иначе: «Аварийный случай… Обойдётся орденом».
Да ему-то что… Он давно уже обошёлся… Не ради звезды, не ради ордена полез в радиационное пекло.
В дождливый летний день приехали мы с Николаем Владимировичем Затеевым на окраину Москвы — в Кузьминки, вошли в кладбищенские ворота. По дороге Затеев рассказывал:
— Наших переоблучённых моряков Институт биофизики схоронил в свинцовых гробах, тайно, не сказав о месте захоронения даже родственникам. Обнаружил «совсекретное» захоронение один из членов нашего экипажа. Случайно. Привёз хоронить мужа сестры и вдруг увидел вот эти могилки.
Затеев показал на грубо сваренные железные пирамидки. Знакомые имена тех, кто в реакторном и смежном с ним отсеках, жертвуя собой, не дрогнул и выполнил свой долг до конца:
старшина 1-й статьи Юрий Ордочкин;
старшина 2-й статьи Евгений Кашенков;
матрос Семён Пеньков;
матрос Николай Савкин;
матрос Валерий Харитонов.
Молодые матросские лица на керамических овалах. А рядом — роскошный мраморный монумент их ровеснику — цыганскому парню, погибшему в пьяной драке. Цыгане умеют чтить память своих удальцов. Поучиться бы у них политработникам в генеральских погонах…
— А где Корчилов? Повстьев?..
— Бориса и Юру Повстьева перезахоронили в Питере — на Красненьком кладбище. Главстаршина Рыжиков лежит на Зеленоградском кладбище под Питером…
Из Кузьминок мы отправились на станцию Сходня, что находится близ Москвы, по дороге в Питер. Сколько раз проезжал на электричке мимо этого домика с палисадником и подумать не мог, что именно здесь собираются на свои поминальные «атомные вечери» подводники с К-19. Собираются каждый год в день аварии под хлебосольным кровом бывшего старшины 1-й статьи, а ныне доктора сельскохозяйственных наук, специалиста по лекарственным травам Виктора Стрельца… Много лет назад уволенный в запас старшина бросил клич сослуживцам: «Помогите, ребята, дом построить!» С тех пор и собираются по раз и навсегда отлаженному обычаю: сначала Кузьминки и поклон погибшим товарищам, потом Сходня… К возвращению с кладбища жена Стрельца натопит баньку, после баньки — стол с домашней снедью и своим же вином. А за столом там, как в баньке, все равны — и бывшие матросы, и офицеры… Только Затеев для них навсегда — «товарищ командир».
— Товарищ командир, передайте огурчики!..
Я смотрю на этих людей, куда как пожилых, живалых и бывалых, и думаю: а ведь по великому чуду собираются они здесь вместе. Вот уж тридцать лет, как их могло не быть на этом свете — размётанных ядерным взрывом по молекулам. Чудо, которое спасло их, зовётся подвигом души и сердца, когда человек кладёт свою жизнь за други своя.
Специальной правительственной комиссией действия экипажа по ликвидации аварийной ситуации на корабле были признаны правильными. Несколько позже, в октябре 1961 года, на ответственном совещании, где решался вопрос о продолжении строительства атомного подводного флота, ещё раз были отмечены умелые действия моряков, было сказано, что жертвы, принесённые экипажем, не напрасны.
Урок пошёл отчасти впрок. На всех действующих и проектируемых реакторах подобного типа были установлены штатные системы аварийной водяной проливки.
Многие матросы, старшины и офицеры за мужество и героизм были награждены орденами и медалями, экипаж отмечен ценными именными подарками министра обороны. При вручении орденов и медалей бывший в то время командиром Ленинградской военно-морской базы адмирал И. Байков «успокоил» ещё не отошедших от потрясения моряков: «Ну что вы там героями себя считаете? С трамваем у нас в Ленинграде тоже аварии случаются». Кстати сказать, некоторым подводникам вообще никакой награды не вышло.