Голодный ген

Бахари и Дон Сейгел получили скромные отступные, отказавшись от претензий на дальнейшие выплаты. Лейблу на тех же условиях был предложен несколько больший гонорар. Поначалу он решительно отверг предложение, но после некоторого раздумья и под давлением супруги нехотя дал согласие. «Альтернатива была ясной: либо бесконечно судиться, либо спокойно жить и работать дальше, — говорит Руди. — Я выбрал последнее».

Он покинул Университет Рокфеллера и создал собственную лабораторию в Колумбийском университете, а ныне, будучи профессором педиатрии и терапии, возглавляет там факультет молекулярной генетики. Вместе с ним теперь работают И-ин Чзан и Стримсон Чуа. Они продолжают исследовать лептин.

Летом 1995 г. Фридман, продолжая заведовать лабораторией в Университете Рокфеллера, получил звание профессора. Спустя год женился на Лили Сафани, семья которой владеет известной художественной галереей, а еще через два, в возрасте 44 лет, стал отцом дочерей-близняшек.

1 мая 2001 г. его избрали в Национальную академию наук. Это одна из самых высоких наград, которой могут удостоиться ученые и изобретатели в Соединенных Штатах.

Дуг Колеман, положивший начало поискам фактора насыщения, стал членом Национальной академии еще в 1999 г. К тому времени он уже давно жил пенсионером на своем лесном участке. Открытие ob-гена не принесло Дугу ни цента, но он говорит, что пенсия, полученная от Джексоновской лаборатории, многократно перекрывает его скромные нужды. Колемана огорчает, что погоня за деньгами и первенством смогла исказить ход научного исследования и ожесточить его участников. «Когда-то наука основывалась на обмене идеями и сотрудничестве, — вздыхает Дуг. — Сегодня во главе угла стоят интеллектуальная собственность и конфиденциальность. Все думают о патентах и праве на первенство».

Колеман был рожден для науки и посвятил ей жизнь. Но, наблюдая нынешние выяснения отношений и дрязги из-за барыша, Дуг искренне радуется своему своевременному, как оказалось, уходу. Уж лучше валить лес, заготавливая дрова для себя и соседей.

ГЛАВА 6

Особый клинический случай

Тучный человек пребывает в полном помутнении мыслей, ибо его размеры противоречат нормальной морфологии — и в этой величине нет ни грамма величия. Он избыточен, он чрезмерен, но не может существовать в ином состоянии.

Жан Бодрийяр, французский философ

Я толстый, но внутри худ, как щепка.

Джордж Оруэлл

Стивен О’Райли сидит в индийском ресторане, расположенном неподалеку от его дома в Кембридже, Великобритания. Он недавно отобедал с деловыми партнерами, а теперь потягивает легкое пиво, держа в другой руке наполовину выкуренную сигару. На Стивене мешковатые вельветовые брюки, бесформенный пиджак и галстук из плохонького материала. Пристально глядя на меня, О’Райли тушит сигару и машет официанту, заказывая новую кружку и карри — таким количеством закуски можно было бы накормить несколько оголодавших махараджей.

Профессор многоуважаемого Кембриджского университета Стивен О’Райли к процессу поглощения пищи относится весьма основательно. В молодости он был чемпионом по теннису, но теперь, достигнув середины жизни, выглядит в лучшем случае как болельщик. «Чего я никогда не мог понять в Америке, так это обычая, придя на обед, выпивать за весь вечер один бокал вина и откланиваться ровно в девять: завтра, мол, надо работать», — хмыкает ученый. Сам он слеплен из другого теста. Сколько бы пинт ни было осушено накануне вечером, ранним утром вы все равно обнаружите Стивена в лаборатории Адденбрукской больницы, пещерообразном строении на краю города, не лишенном средневекового очарования, но оснащенном собственной современной автостоянкой. О’Райли — человек востребованный и безумно занятой, особенно с тех пор, как его выводы о связи человеческих генов с ожирением потрясли мир метаболической медицины. Стивен доказал, что великая идея Колемана применима не только к мышам, но и к людям.

«Я всегда считал ошибочной гипотезу, будто гены не влияют на поведение, — говорит О’Райли. — Только не надо заходить слишком далеко: нелепо, например, связывать мимолетную любовную интрижку с генетической предрасположенностью ее фигурантов. Но столь же бессмысленно отрицать, что такая фундаментальная особенность, как пищевое поведение, хотя бы до некоторой степени регулируется генами».

Медики всего Соединенного Королевства направляют на консультацию к Стивену пациентов с наиболее трудными случаями метаболических нарушений — больных, которым не так-то просто поставить диагноз. Сегодня с самого утра команда О’Райли, состоящая из увенчанных научными степенями исследователей и врачей-консультантов (все как один одеты с легкомысленной небрежностью), ломала головы над тайной особо сложного и печального случая: огромная семья уроженцев Саудовской Аравии вся поголовно страдает ожирением особой тяжести; несколько ее членов уже скончались от различных сопутствующих осложнений. Никаких видимых генетических дефектов не обнаружено, но это скорее воодушевило, чем удручило Стивена: он обычно оживляется там, где другие опускают руки. Он уверен: как бы там ни было, сколь бы редкостными ни казались синдромы, при их внимательном изучении ситуация прояснится и вновь окажется, что патологическая тучность имеет физиологический механизм и биологические корни.

В известном смысле О’Райли возрождает ту забытую традицию, когда медики уделяли особое внимание сбору информации, обследованию и анализу анамнеза своих пациентов. Гуманист раблезианского толка, гедонист и яркий интеллектуал, он ценит в науке не столько холодный ход прагматической мысли, сколько ее эстетическую сторону.

«„Это так прекрасно, что должно быть правдой“, — сказала Розалинда Франклин, когда ей открылась спиралевидная структура ДНК. Я очень ценю подобный подход и стремлюсь к нему, — говорит Стивен. — Музыка Моцарта великолепна, потому что уникальна, никто, кроме него, не мог бы создать ничего похожего. То же самое и с наукой. Своеобразие найденных решений, движение по непроторенному пути — вот истинная красота».

Общественное осуждение тучности как проявления распущенности он прекрасным не находит. Подобный взгляд, считает Стивен, пусть это и покажется кому-то странным, носит оттенок презрения к беднейшим слоям населения.

«Так называемые либералы порой критикуют мои идеи и практическую деятельность. Дескать, О’Райли мог бы больше внимания уделять адаптации в обществе тех, кто неприлично растолстел. Непотребное-де обжорство привело их к болезни — поможем же им! — иронизирует Стивен. — Пустые слова! Люди, не подверженные этому расстройству, считают свою стройность некой производной от высокой морали; на самом деле им просто повезло».

Уоллис Симпсон, герцогиня Виндзорская, однажды произнесла характерную фразу: «Трудно одновременно быть очень богатым и очень худым». Всякий, кто бывал в краях, где растолстеть может лишь богатый, почувствует высокомерие Марии-Антуанетты, сквозящее в этих словах. Однако в развитых странах Запада ожирение, напротив, часто сопутствует бедности, что особенно заметно у женщин. Тому есть множество чисто экономических причин. Вот некоторые из них: условия труда и быта механизируются, высококалорийные переработанные продукты становятся дешевле других, а занятия спортом, наоборот, все дороже, превращаясь в роскошь, доступную только сравнительно имущим. Это вовсе не значит, что представители средних и высших слоев общества не знакомы с ожирением: его пандемия расползается по XXI веку, втягивая в свой водоворот всех, в то время как объем физических нагрузок, необходимых для существования, все время сокращается.

Нетерпимость О’Райли к классовой надменности имеет глубокие корни. Он вырос в некогда респектабельном, но запущенном пригороде Дублина. Много читал. Начальное его образование было довольно поверхностным, но врожденные способности и любознательность помогли Стивену с отличием окончить там же, в Ирландии, химический факультет. «Меня восхищало, что химические вещества — гормоны — ведут себя в организме человека как некие посланники природы, — рассказывает О’Райли. — Я не видел иного призвания, кроме эндокринологии». Уже в шестнадцать, когда обычные подростки испытывают на себе тиранию гормонов, Стивен принял решение научиться властвовать над ними.