Меч Руса. Волхв

Хмурый пил глотками из ковшика, проговаривая заклинание.

Когда воды оставалось совсем немного, волхв отобрал у него берестяной сосуд и выплеснул остатки прямо в лицо воина приговаривая:

– От Перуна-огня тебе благословенье,

Чтоб Перунова братства

[19]

постиг ты ученье.

Взял науку не кровью и не трудом,

А постиг все священной водицы глотком.

Хмурый стер капли воды с лица и оглянулся вокруг себя. Глаза его светились, и от прежней мрачноватой задумчивости не осталось и следа. Собственно, он уже больше не походил на хмурого.

– А и впрямь, водица-то твоя что живая, – сказал он, поводя плечами. – Силушку богатырскую чувствую!

Хмурый подхватил Благовею за плечи и высоко подбросил вверх, как ребенка. Поймал женский визг и поставил бережно на землю.

– Ах ты, охальник! – вскричала красная от смущения женщина, но ругаться передумала.

А Хмурый повернулся к старцу и, склоняя голову, сказал:

– Прости меня, волхв, что понапрасну обижал тебя. Вижу теперь ясно, что человек ты хороший, и добро сеешь щедро по земле Русской. Пусть путь твой всегда будет легким и ни в чем не встретишь ты больше преграды. И спасибо тебе от всего сердца.

– И тебе, соколик, спасибо, – устало улыбаясь, проговорил Велегаст. – Но силушку-то понапрасну не трать, ей тоже мера есть на небесах, нельзя ею просто так кидаться-то.

– Не буду, – покорно пробасил Хмурый и, вдруг что-то вспомнив, добавил: – А за что спасибо-то?

– За науку, – упираясь в посох, обернулся волхв. – Ты ведь меня тоже кое-чему научил.

– Это я-то? – почесал затылок стражник. – Это чему же?

Но ему уже никто не ответил, Велегаст шел решительно дальше, к каменной стене княжеского замка, видневшегося на невысоком холме посреди города.

Ворон остановил коня и вновь повернулся к врагу. Теперь он, как никогда, понимал, что чувствовал Богорад в поединке со Зверем. Смерть, казалось, стояла рядом и щупала его сердце костлявыми пальцами, прикидывая: стоит ли именно сейчас раздавить его, как мышонка.

– Эй, урус! – закричал хазарин, крутанув в руке саблю. – Пришло время умирать. Я устал тебя уговаривать. Ты готов к смерти?

Хазарин перестал крутить саблю и стремительным движением выкинул руку с клинком вперед, словно целясь издалека в известную только ему точку смертельного удара, давно и заранее намеченную.

– Русичи не боятся смерти! – хмуро ответил Ворон, бессильно опуская руку с мечом. Из множества мелких ран по ослабевшим мышцам вниз устремились тонкие ниточки крови, делая рукоять меча липкой. – Только дай мне сказать последнее слово Светлым Богам, чтоб душа моя не заблудилась на пути в Священный Ирий.

– Говори, если это недолго, – расщедрился хазарин. – Смерть умеет ждать.

Ворон поднял меч и прошептал молитву Сварогу, но облегчения на сердце не почувствовал. То ли нельзя было так часто докучать Высшим Силам, то ли Создатель был занят другим, более важным делом и слова смертных до него не долетали. Тогда разведчик вспомнил Родомысла, великого бога мудрости и добрых советов. Где-то на дне переметной сумы лежала бронзовая фигурка человека, державшего в левой руке щит и копье, а правая рука указательным перстом упиралась в лоб. Этот маленький идол достался Ворону от матери, которая учила его, что это изображение самого Родомысла и что в трудную минуту, когда, кажется, нет спасения, нет никакого выхода из беды, этот бог никогда не оставит тебя добрым советом и всегда укажет верный путь. Он помнил, как пару раз мать, поставив перед собой идола, зажигала вкруг него свечи, клала дары и читала молитвы, но он не помнил тех слов, да и не мог начать сейчас поиски бронзовой фигурки в переметной суме. Поэтому Ворон, полагаясь на внутренне чутье, сам принял позу древнего бога, заменив копье мечом, а молитву – простыми словами одинокого воина.

– Научи меня, о великий Родомысл, как победить врага, пошли мне мудрость предков и разум Светлых Богов, – быстро прошептал разведчик с закрытыми глазами. Потом поднял измазанную своей кровью ладонь к небу, может, вместо положенной требы или надеясь, что именно туда положит Бог нужный совет, и, снова сжав кулак, уперся указательным пальцем в лоб, как это делал сам Родомысл на бронзовой фигурке. Через секунду он открыл глаза и увидел, что сидит, как прежде, на коне и держит в левой руке и щит и меч, подражая великому богу, а перед ним все тот же страшный враг. Ничего не изменилось, но мысль сверкнула в его глазах подобно искре, возвращая измученному телу надежду и силы.

– Русь! Русь! – яростно выкрикнул Ворон боевой клич и, перехватив меч в правую руку, помчался на врага, бешено махая клинком из стороны в сторону.

Но хазарина нисколько не смутили ни крики, ни бешеный вид противника. Он даже не двинулся с места, а только поднял руку с саблей, развернув клинок лезвием вверх и острием навстречу русскому воину. Он знал наперед все, что сделает Ворон, он изучил своего противника вдоль и поперек и потому готовил ему один-единственный смертельный и точный удар, от которого не может уйти ни один русский мечник. И потому он так спокоен и уверен в себе, и кровь не стучит в его виски сумасшедшей пляской яростной сечи, ибо он достиг вершин в искусстве убивать, и чувства давно уступили место холодному расчету и любованию изяществу и точности ударов. Один из своих великих ударов он сотворит сейчас, одним ловким движением вонзив клинок в горло за ворот кольчуги. Он хорошо знает, что рус машет мечом, чтобы отвлечь его внимание, приучить противника к горизонтальным движениям клинка. Он смеется внутри себя наивности этого приема и точно знает, что русский мечник ударит сверху. Именно при таком ударе меч набирает наивысшую силу и может промять защиту легкой сабли. Но хазарин не боится любого удара меча, он знает, как отвести его в сторону, погасить страшную силу удара – заставив клинок скользить в другую сторону. Все будет так, как ему надо, и он в этом уверен точно.

Ворон доскакал до врага и резко остановился, подняв коня на дыбы. Как и ожидал хазарин, русский меч взвился вверх, стремясь, подобно соколу, ринуться с высоты вниз, поражая цель, и хазарская сабля метнулась навстречу мечу, поднимая острие и подставляя под удар свою изогнутую блестящую спину. Но удара не последовало; меч – едва не коснувшись дрожащего от предвкушения хищного сабельного тела, вдруг почти вертикально, рукоятью вниз, вырвался из правой руки Ворона и, казалось, устремился к истоптанной горячей земле. Но это только казалось, ибо левая рука разведчика, бросив ремень щита, уже ловила рукоять меча, а правая рука ухватилась за запястье хазарина, не давая сабле сделать свой выпад. Еще мгновение, и русский клинок ударил врага в подмышку, где расходились полосы кожаной брони. Хазарин пронзительно вскрикнул и рухнул спиной на круп своего коня. Лицо его сделалось мертвенно-бледным, и тонкая змейка крови выползла с уголка почерневших губ. Глаза расширились то ли удивлением, то ли испугом и застыли с напряженным ужасом на кровавом блеске занесенного над ними русского меча.

– Убей, что же ты ждешь? – прохрипел хазарин сквозь пузыри кровавой пены, вулканом вскипавшей где-то внутри него и рвавшейся наружу сквозь перекошенный судорогой рот.

Ворон и сам не знал, чего же он ждет, но его рука застыла, не в силах нанести последний удар, чтобы зачеркнуть ненужную жизнь ненавистного врага и продолжить свою. Закон, по которому жила и дышала вся дикая степь, давал осечку. Непонятная сила подавляла древний инстинкт выживания, не оставляя никаких на то пояснений. Несколько часов назад он безжалостно убивал и добивал врагов, да и вообще не знал, что такое жалость, но сейчас что-то остановило его уже занесенный клинок.

– Боги не хотят твоей смерти, – выдохнул Ворон сквозь все еще кипевшую ярость и опустил меч.