Страница 21 из 22
Моньо пытается улыбнуться и выдавливает неловкое «здравствуйте». Спас лишь бегло смотрит на меня и продолжает бриться.
— Симеон, — говорю я, обращаясь к Моньо, — ты, я вижу, уже собрался уходить. Я тебя не задерживаю.
Моньо испаряется, и я располагаюсь на его кушетке, которая кое—как прикрыта одеялом.
— Ваш приятель пытался вас бросить. Задержали его в последний момент на границе.
Спас прерывает бритье и смотрит на меня:
— О ком вы говорите?
— О вашем ближайшем приятеле — Филипе.
— Задержали на границе?
— Именно.
— Не ожидал от него подобного, — бормочет Спас.
— Чего не ожидали? Что он перейдет границу или что бросит вас?
— А что меня бросать? Я не малолетний!
Он весь поглощен бритьем и сейчас достиг самой деликатной части — территории между носом и верхней губой. Терпеливо жду, пока он кончит.
— Не понимаете, что он вас предал? Утверждаете, что вы не малолетний, а ведете себя, как ребенок. Он убегает, а вы остаетесь здесь со своим преступлением.
— Каким преступлением? — нахально смотрит на меня Спас. — Ведь я вам уже объяснял. Сам пришел к вам и все рассказал.
— Сочинили новую ложь. И поскольку я принял ее без возражений, вы решили, что она прошла. Просто не хотел вас беспокоить, Влаев, поэтому отложил проверку. Но проверка все же была сделана. В тот день, когда вы якобы ссорились и мирились с Антоанетой в Софии, она находилась в Боровце, точнее, в гостинице «Балкантурист». Жаль, правда?
Спас молчит, затем снова приступает к бритью, выдувает волоски из металлической сетки и прячет прибор в коробку. Все эти действия необходимы ему, чтобы взвесить положение.
— Вообще, — говорю я, желая ему помочь, — эта история с вашим вторым появлением была более чем глупой. Одна ложь — еще куда ни шло. Но когда тот же человек является снова, чтобы заменить одно объяснение другим, это уже похоже на стремление замести следы. Конечно, Филип не дурак, и, советуя вам снова прийти ко мне — ведь именно Филип дал этот совет, — он прекрасно знал, что ставит вас под удар. Он гроша ломаного за вас не даст. Он думает о себе и только о себе. Ему необходимо было время, чтобы подготовить и осуществить свое бегство. Именно это время он надеялся выиграть с помощью вашего второго показания. Ведь новые данные — это новые проверки, это еще несколько дней, а Филипу они были нужны позарез. Ясно?
— Филип ничего мне не советовал, — продолжает упорствовать Спас. — А Антоанета… Верно, она была в Боровце, но успела вернуться, и ночью я действительно был у нее.
— Подождите, — прерываю я Спаса. — Врать больше не нужно. Вы у нее не были, это доказано, и это уже пройденный этап. Теперь стоит вопрос об убийстве.
— Тогда и разговаривайте с убийцей.
— Именно это я и делаю, — отвечаю спокойно. — В данный момент я разговариваю с убийцей, Влаев.
Спас поднимается со своего места, не глядя на меня. Его бледное лицо становится землистым.
— Могу я выйти умыться?
Нахальство этого человека беспредельно! Как и мое терпение.
— Придется немного подождать.
Он снова садится на стул у ночного столика, упорно избегая моего взгляда.
— Если вы думаете, что я собираюсь задержать вас немедленно, могу успокоить: в данный момент у меня такого намерения нет. Хочу, чтобы вы САМИ пришли к нам и полностью признались. У меня есть на этот счет некоторые соображения. В сущности, это самый разумный для вас выход. Вы больше не сможете советоваться с Филипом. Филип — у нас.
Бледный отблеск надежды пробегает по лицу Спаса, надежды утопающего при виде общеизвестной соломинки. По его мозговым извилинам в этот миг наверняка движется ток смутных догадок: может, Филипу удалось бежать и его не поймали, может быть, все мною сказанное — лишь предположения, а не факты… Может быть… может быть… Иначе почему человека, обвиняемого в убийстве, оставляют на свободе?
Кажется, пора охладить эти надежды.
— Имейте только в виду, что это отсрочка — и ничего больше. И она дается вам с учетом, что вы ответите на нее разумным решением. В сущности, вас подставили под удар с самого начала: таков был замысел Филипа. С самого начала Филип уготовил вам роль проигравшего, создав себе железное алиби, а для вас придумал нечто настолько глупое, что оно рухнуло при первом же прикосновении.
Подымаюсь и, не глядя на человека—бицепса, выхожу из комнаты.
Перед домом, к моему великому изумлению, едва не сталкиваюсь с Моньо.
— Думал прийти к вам, но мне стыдно было. В общем, до осени сдам все экзамены. Хотя мне противно изучать все это. Идиотское дело!
— Юриспруденция?
— Да нет, — отвечает Моньо. — Думаю, если бы поступил в другой институт…
Прощаюсь и сажусь в машину.
Как вы, наверное, догадались, дорогой читатель, с этой минуты за Влаевым установлено самое тщательное, самое пристальное наблюдение.
Хорошо бы все уладилось, думаю я, имея в виду не убийцу, а Моньо. Хорошо бы он закончил университет… Хотя… Я уже вижу, как он сдает экзамены, которые ему неинтересны, потом с досадой ходит на службу, которая ему также неинтересна, и живет с ощущением скуки, ни разу не испытав радости от своей работы и даже не подозревая, что она может приносить что—то иное, кроме скуки… И только из—за того, что пренебрег своими влечениями, не дал этим влечениям созреть, а вслепую кинулся в первый же попавшийся вуз, предоставив выбор родителям…
На улице смеркается. Нажимаю кнопку и говорю вошедшему лейтенанту:
— Приведи Манева. И зажги свет, пожалуйста. Лейтенант щелкает выключателем. В комнате становится
уютней, а окно темнеет еще больше. Вводят Филипа.
— Садитесь.
Он сидит, внешне спокойный, но теперь к этому спокойствию добавилась чуть заметная напряженность.
Занимаюсь своими бумагами, которые, между нами говоря, никак не связаны с моим заданием. Пусть «гость» посидит, соберется с мыслями, освоится с обстановкой.
И он сидит, несколько угнетенный тем, что я не подаю никаких реплик. Галстук исчез. Щеки приобрели голубовато—стальной оттенок из—за отросшей бороды. Усталые глаза смотрят в одну точку. Одним словом, его «светскость» начала испаряться.
Звонит телефон. Наконец—то. Снимаю трубку:
— Да, я. Так… Так… Хорошо!
Наконец—то! Вот бы еще один звонок! И в голове вдруг возникает детская песенка:
«Антошка, Антошка!
Сыграй нам на гар—мо—о–ошке!»
Что называется, ни к селу ни к городу, но мотив уже явно привязался:
«Сыграй нам на гар—м–о—о–шке!»
И как бы отгадав мое желание, телефон звонит снова. Снимаю трубку и с легким разочарованием узнаю голос Доры:
— Товарищ Антонов! Наконец-то вас застала. Хотим пригласить вас с Марином на ужин. Разумеется, если вам хочется…
Благодарю за приглашение и быстро прощаюсь, чтобы освободить линию. Увы, аппарат подло молчит.
— Жду еще одного посетителя, — объясняю Маневу. — Придется потерпеть немного. Конечно, если вам нечего сказать.
— Нет, абсолютно нечего.
— Жаль. Наверное, вы догадываетесь, что другой, кого мы ждем, — это вторая половина убийцы. В вашей истории, как известно, убийца состоит из двух индивидов, автора замысла и исполнителя. Точнее, из Филипа Манева и Спаса Влаева.
— Товарищ инспектор, — устало, но спокойно говорит Филип. — Вы идете по ложному пути.
— Так ли?
— Ваша версия противоречит всем фактам, она абсолютно бездоказательна.
— Будут и доказательства, не беспокойтесь. Такие дела, сами знаете, без доказательств не обходятся.
Снова углубляюсь в размноженные на циклографе приказы и не без удивления устанавливаю, что они датированы прошлым годом. Надо, наконец, разобрать свой стол!
В дверь стучат, и тут же входит милиционер:
— Привели его, товарищ подполковник!
— Введите!
В кабинет входит Спас. Он в наручниках. С человеком—бицепсом надо быть начеку!
— Проходите вперед!
Он приближается без особого желания, слегка покачиваясь «на палубе» этого неустойчивого мира. Очевидно, упрямство будет сопутствовать ему до могилы. И это не воля, а именно тупое упрямство — идти, куда хочется, не считаясь ни с чем.