Шоу на крови

— Но как же, так срочно… Мы не можем, у нас не готово… — попыталась встрять Килина.

— Глупости, — улыбнулся молодой человек, — мы привезли все необходимое для упаковки ценностей с собой.

— Но мы должны изучить… — заупрямился провинциальный хранитель.

— Изучать после будете, — нахмурился советник по культуре. — Ну? — обратился он к директору музея.

Тот снял очки, покачал головой в сомнении.

— Якось очень быстро выставка у вас сорганизовалась, — теряясь от натиска приезжего, сказал он. — Не знаю, чи маю я право…

В кабинет директора вошли двое сопровождающих советника по культуре, и сразу стало очень тесно.

— Скоро вы? — пробасил квадратный.

Иван Степаныч засомневался еще больше. Килина испуганно отступила за какой-то стеллажик. Второй приезжий, мрачнолицый, сказал:

— Уважаемые, документы в порядке. Так? Так. Чего вы хотите еще? Нам некогда тут с вами торчать.

— Да-да, — подтвердил советник, — на выставку не успеем. А тогда, знаете, нас не похвалят… Вот что, — решил он, — звоните руководству. Прямо сейчас.

— Прямо руководству? — перепугался директор музея.

Вдруг под окнами комнаты громко зазвучало:

— Типу-типу, типу-типу, типу-типу!

— Это еще что такое?! — подскочил стоящий у окна квадратный приезжий.

— Та ну! — смутилась Килина. — Это наша смотрительница, она кормит свой птичий двор… Хозяйство…

— Вы шо, совсем тут… — сказал квадратный. — Хозяйство у них! Вы понимаете, кто к вам приехал?! А ну, полетели бегом, как пуля из гранатомета!

Лица приезжих дышали нетерпением. Хозяева музея были в растерянности. Вдруг первый молодой человек, дипломатовладелец и советник, приобнял за плечи своих помощников с ласковой улыбкой:

— Господа, пару минут. Сейчас все будет улажено. — Те вышли, а он повернулся к музейщикам, усилив ласковость улыбки до предела: — Иван Степаныч, скажите, вы зарплату давно не получали?

Килина горестно покачала головой, директор пожал плечами.

— Та два месяца всего, — ответил он. — Бывало и довше.

— Вот, — развел руками советник. — А если не пойдете нам навстречу, я вообще не могу гарантировать получение вами каких-либо бюджетных средств в ближайшем году. Хотите зарплату получать? Вы ж бюджетники. Если министр будет вами недоволен, не получите денег из столицы.

Иван Степанович вновь стал изучать бумаги. Молодой человек в нетерпении барабанил пальцами по столу. Директор почесал в затылке, но все-таки не сдавался:

— Уточнить бы надо все ж… — Он близоруко глянул на визитку приезжего. — Вы, э-э… Дорогой товарыш Милинченко…

Милинченко громко выдохнул: «Ффух!», выхватил из сумочки на поясе мобильный телефон, торопливо нажал несколько кнопок.

— Здравствуйте, Милинченко беспокоит, — пробормотал он в трубку, — срочно переключите на министра. — Иван Степанович и Килина, открыв рты, глядели в испуге на решительные действия советника. — На совещании в парламенте? Тогда зама, быстренько!.. Витольд Дмитриевич? Ну, замечательно, что вы на месте! У нас выставка в Париже срывается. Не хотят передавать произведения. Что? Да вот, директор музея… Да, Покидько Иван Степанович… Включаю.

Он нажал кнопку громкой связи, и из динамика маленькой трубки загрохотали начальственные раскаты:

— Ты что, Покидько, там у себя в N совсем из ума выжил?! Ты кому мешаешь, паразит?! Все страны свои произведения привезут, а мы из-за тебя что, должны обос…ться? Ни копейки больше у меня не получишь!

Директор музея свою неторопливость совсем утратил, задергался:

— Витольд Дмитрия, мы щас, мы скоренько… А зарплат-ку бы… Звиняйте старика… Хто ж знал, шо такое дело…

— Решай с представителем. Гляди у меня! — проворчала трубка, и раздались гудки отбоя.

С этой минуты сонная провинциальность с музейщиков слетела. Были отперты двери в хранилище, засуетились все — и приезжие, и местные работники. Вызвана была для подмоги смотрительница со двора. Директор ходил, глядя в бумагу и бормоча:

— Предметы казацкого обихода времен Переяславского княжества: посуда, оружие, трубки — количеством четырнадцать единиц хранения… Златотканые плахты, женские украшения из венецианского стекла количеством семь единиц хранения… Императорский фарфор, жалованный польским и украинским шляхтичам, количеством двадцать две единицы хранения… Библия в золотом окладе с автографом и заметками на полях патриарха автокефальной церкви в Полтаве Мстислава, количеством одна единица… Скульптуры и картины из аристократических маетков князей Муравьевых, графа Потоцкого, количеством тринадцать единиц хранения…

Килина ходила за бормочущим директором, всплескивая горестно руками, но передавая требуемое пришельцам. Она отмечала на карточках какие-то данные. Их выхватывал из ее рук мрачный горожанин, заносил в свой портативный компьютер и возвращал. Не успели вспугнутые музейщики ничего толком осознать, как последняя картина была заколочена в плоский ящик и обвязана веревкой, последняя скульптура ловко обмотана бумагой и опущена в ящик со стружками. Также мгновенно, но тщательно была упакована и посуда, и старинная одежда. В музее не осталось практически ничего. Все ценное, что годами накапливалось в краеведческом музее города N, перекочевало во вместительный микроавтобус и джип с невероятной быстротой.

Городские ястребы уселись в машины. Растерянный Иван Степанович подошел к задней дверце, робко постучал коричневым согнутым пальцем в стекло. Стекло плавно опустилось.

— Ну? — нетерпеливо спросил Милинченко.

— А як же… Ето… Когда вернете экспонаты?

— Сразу после выставки. Привезем, все по списку, самолично проверите… — Советник посмотрел на сомневающегося директора и спохватился: — Да! Вот, получите в счет тех двух месяцев и за текущий. И здесь в ведомости распишитесь. Только быстро!

Совсем ошеломленный директор взял из рук приезжего несколько денежных купюр, расписался не глядя. Машина мягко зарычала, рванулась с места — и все. Только пыль столбом.

Иван Степанович стоял и смотрел вслед туче пыли, оседающей на заборы проселочной улочки. Ну что ты будешь делать, если начальство распорядилось! И подписи все в полном порядке, и голос министерского работника знакомый, не поддельный. Но чуяло, чуяло директорское сердце что-то хамское в этом наезде на его музей. Что-то разбойничье.

И правильно чуяло.

Это было весной. Через два месяца, понукаемый постоянно плачущей Килиной, не дождавшейся возвращения произведений искусства, директор стал названивать в столицу. В любое министерство очень трудно дозвониться, это всем известно. Он звонил несколько дней. Его отсылали от одного абонента к другому. Тогда он попросил племянника, студента столичного университета, узнать про Париж и про выставку. Племянник за пару часов в Интернете все посмотрел и позвонил: да, была какая-то выставка. Но не было на ней никаких предметов украинского искусства, и не предусматривалось. А вот Мстиславская Библия в золотом окладе была продана на аукционе Сотби, в Лондоне…

Иван Степанович снова позвонил в министерство и, видимо, сказал неосторожные слова. Днем он был очень занят: праздновали Ивана Купала, и директор, как знаток всяческих обрядов, был приглашен. На местном пляже, маленьком и уютном, плескались дети, степенно окунались взрослые, ворковали горлицы. Со стороны реки застрекотали лодочные моторы, и голос, усиленный мегафоном, прокричал начало веселья. Берега реки еще больше заполнились людьми, а сама река — лодками с девушками в купальниках, в венках и русалочьих сетях. В катере — мужик, одетый, как Нептун или водяной. Полуголая молодежь в лодках подплывала к берегу и, напустив на лицо свирепость, окатывала водой всех, кто попадется под руку. Хохот, песни, хороводы и мегафонные причитания Купалы… Население провинциального города N отвязывалось вовсю. А вечером к музею подъехал джип. В сумерках квадратный горожанин казался еще больше размером, а его мрачный товарищ — еще мрачнее. Не тратя даром ни одного лишнего слова, затиснув старика в тесном его кабинетике, они покрыли его трехэтажным матом, объяснили, что звонить никуда больше не следует, что ценности, наверное, застряли где-то на железнодорожной станции, а может, в министерстве решили их на другую выставку послать. И пусть директор заткнется, а если… Они не сказали, если что.