Предчувствие смерти

Кухарчук, изумившись, помотал было головой.

— Капитан! — резко сказала Вера. — Сделайте, что говорю, не сердите! И всего хорошего!

Тот взял деньги, сунул их в свою папку, снова приложил руку к козырьку и вышел за ворота, оглядываясь на каждом шагу.

Они вошли в дом.

— Зачем же, — укоризненно сказал Иван на лестнице, — я сам бы мог, у меня есть дома деньги…

— Ты бы помолчал, Ваня, — сказала Вера, — Не стыдно? Я Галке ничего не расскажу, но совесть хотя бы поимей. Трать свои деньги на семью, больше пользы будет. Для всех.

Иван насупился и промолчал. Андрей погладил Веру по руке.

— Я должна была это сделать, ребята. Она была в моем, пусть временном, доме. В моем халате. И убить должны были меня… Нет, я не беру на себя вину за все мировые катаклизмы, но если человек погиб по ошибке… Грустно это. Жалко. Если человек не всегда живет своей жизнью, он имеет право хотя бы умереть своей смертью. Какой бы он ни был. И деньги я дала, чтобы хоть частично снять с себя этот груз. Вот теперь мне полегче будет.

— Может, по троньки? — спросил освобожденный Жаровня.

Вера помотала головой.

— Нет. Мне надо с Кадмием Ивановичем поговорить.

Она решительно прошла анфиладой комнат. Светлана Павловна с удовольствием командовала уборщицей, девушкой из местных, и сделала вид, что Веру не замечает. Гости прошли в каминный зал. Кадмий Иванович, казалось, дремал на разноцветных подушках просторного дивана. Он открыл глаза и приветливо улыбнулся вошедшим. Его черные с проседью волосы не были на этот раз связаны в хвост на затылке, а лежали на плечах. Вокруг художника, на стенах, над камином, в простенках между большими окнами висели его замечательные картины, В этих холстах была та бьющая через край энергия жизни, которой был сейчас начисто лишен их автор.

— Вот вы и приехали проведать больного, — сказал он.

— Как себя чувствуем? — спросила Вера привычнодокторским тоном.

— Вскрытие покажет, — попытался пошутить Кадмий, — Ваня, и вы, Андрей, не сочтите за неуважение, но я хотел бы посоветоваться с Верой Алексевной о своих болячках, а вы можете пока сгонять партийку в бильярд. Он у меня рядом, — обратился больной к мужчинам.

— Они останутся с нами, — твердо сказала Вера.

Художник посмотрел на свою собеседницу прищурившись. в кондиционированном очищенном воздухе повисла неловкость. Иван и Андрей, чувствуя ее, присели поодаль и утонули в мягкой коже. Лученко, не давая никому из присутствующих открыть рот, кивнула на картину, снятую со стены и стоявшую на столике напротив. На ней была изображена ветка цветущей магнолии.

— Вам перестала нравиться собственная работа?

Феофанов, вздрогнув, вопросительно посмотрел на Веру, и после долгой паузы спросил:

— Вы… догадались?

— Догадалась, — усмехнулась Вера.

— Вы абсолютно правы. После того как убили моего брата, после пережитой депрессии, я смотрю на эту ветку иначе. Она мне кажется жирной, мясистой, слишком телесной. Как будто это не цветок магнолии, а какой-то цветок-паразит, пожирающий все живое.

Иван, ничего не понимая, тревожно переводил взгляд с Веры на Кадмия и обратно. Андрей, догадываясь, что его возлюбленная знает, что делает, напряженно слушал.

— Интересная у вас манера заканчивать работу! — снова резко свернула в сторону Вера. — Я в прошлый раз еще приметила.

— Что ж тут интересного? Просто подпись «К. Феофанов».

— Ничего себе — просто подпись! Во-первых, вы это делаете ярчайшей желтой стронциановой краской. А во-вторых, еще и припечатываете большим пальцем руки. Прямо как Рембрандт.

— А… При чем здесь Рембрандт?

— Ну, вам как художнику стыдно не знать тот факт, что великий голландский гений некоторые свои работы, например офорты, заканчивал, обмакнув большой палец правой руки в тушь и ставя вместо подписи оттиск большого пальца в нижнем правом углу картины, как своеобразную печать.

Жаровне и Двинятину внезапно привиделся этот голландский гений, укоризненно грозящий пальцем хозяину.

— Вы наблюдательны, Вера Алексеевна, — вымученно осклабился Кадмий. — Я действительно скопировал эту манеру голландца. Просто неловко признаваться, что заимствуешь какой-то прием у великих. А вы, я вижу, знаток живописи, разбираетесь в искусстве! Похвально!

— Да, в детстве немного ходила в изостудию, потом бросила…

Она достала из маленькой модной сумочки цвета слоновой кости небольшой блокнотик с тем самым «паркером» — ручкой, которую почему-то не украли грабители квартиры. С этими предметами Вера никогда не расставалась, на случай, если понадобится записать что-то важное, полезное, какой-то адрес или чей-то телефон. Протянув Феофанову блокнот с ручкой, она с одной из самых своих располагающих улыбок попросила:

— Вот я уеду в Киев, вернусь к своим пациентам. И буду друзьям рассказывать, что подружилась с самим Феофановым, одним из самых уважаемых и успешных художников нашего времени. А предъявить мне будет нечего. Купить у вас картину я не могу, мне это не по карману. А вот попросить сделать набросок — могу. Ведь это не будет слишком смело с моей стороны, правда? Нарисуйте мне бабочку, пожалуйста…

— Я лучше подарю вам картину! — сказал художник, явно растерявшись от Вериного напора.

— Нет, маэстро, я никогда не посмею принять от вас такой дорогой подарок! Что вы! А вот крохотный набросок — это совсем другое дело. Ну нарисуйте мне ма-лю-ю-у-сенькую бабочку, прямо сейчас и здесь! — Вера вела себя, как капризный ребенок, протягивая белый листок, разве только не стучала от нетерпения ножками по ламинированному паркету.

Повисла долгая, тяжелая пауза. Кадмий Иванович покраснел, ему явно был неприятен Верин натиск. Наконец он сухо произнес:

— Вера Алексеевна! Я не люблю импровизаций. И не рисую экзальтированным дамочкам в блокноты! А кроме того, после своей депрессии я вообще, боюсь, долго не смогу взять карандаш в руки. Вы как врач должны были это знать. А ведете себя как, простите меня, попрошайка! — Он даже отвернулся от Веры в знак того, что разговор окончен.

— Ну что ж, на нет и суда нет! — отчеканила Лученко внешне спокойно, но в глубине души напрягаясь так, будто ей предстояло сдавать экзамен. — Поскольку сейчас вы здоровы, не могу пожелать вам скорейшего выздоровления, Август Иванович.

Лученко произнесла эту фразу негромко, но четко и ясно. В зале словно разорвался снаряд. Первым среагировал Иван:

— Веруня, это ж Кадмий Иванович, а Август Иванович его брат, тобто…

— Что вы себе позволяете? — зловещим шепотом прошипел хозяин дома, и на фоне светлого дивана его лицо сделалось багровым.

Андрей ничего не сказал, но руку сжал в кулак.

— Я не оговорилась, а вы все не ослышались. Перед вами находится человек, который на самом деле является не художником, Кадмием Ивановичем Феофановым, а его якобы покойным братом, Августом Ивановичем Феофановым. Я берусь доказать, что мы имеем дело с подлогом личности и убийством.

Феофанов было дернулся, но упал обратно на подушки.

— Вы сошли с ума! — Стараясь взять себя в руки, он обратился к мужчинам; — Она же сумасшедшая! С чего вы взяли, что я это не я? — Он вжался в спинку дивана и посмотрел на присутствующих воспаленным взглядом. Этот взгляд заставил Ивана встать, но Вера протянула к нему руку ладонью вперед, очень тихо, не глядя в лицо, промолвила «сиди», и Жаровня сел.

Странная сцена разыгрывалась в каминном зале. В центре внимания была маленькая женщина, она то стояла, то ходила, и каждый воспринимал ее по-разному. Иван чувствовал просто непонятный страх перед ней и нарастающую неприязнь. Андрею казалось, что она делает что-то не то, но он старался ей верить без рассуждений, надеясь понять все потом. Для Феофанова от нее исходила смертельная угроза, и в то же время он ощущал Верину мягкую доброжелательность. Эта доброжелательность удивительным образом скопилась в переносице и вдруг пролилась слезами на его щеки. А Верин тихий голос гремел в ушах;

— Август Иванович, поймите, я вам не судья сейчас, не следователь, даже не врач. Поверьте, крайне редко добросовестный врач в состоянии однозначно определить, преступник перед ним или психически больной человек, может он отвечать за свои поступки или же нет… Я для вас — тот самый долгожданный собеседник, которому вы можете рассказать наконец все. Абсолютно все, не стыдясь и не стесняясь. Ведь внутренний собеседник, этот голос, он мешает вам самоутвердиться, не дает желаемого чувства уверенности в своей силе. А я выслушаю, как вы все придумали. Как вам удалось все осуществить. Каким образом ваше долго сдерживаемое унижение, слабость, ощущение несправедливости переросли в желание Поступка с большой буквы. Ни одно сказанное вами слово я не использую против вас, не передам никому из официальных лиц (пусть свидетелями в этом будут Иван и Андрей) — если, конечно, вы добровольно согласитесь на лечение. Вы вовсе не безнадежны, того, что вы себе вообразили — шизофрении, — нет у вас в необратимой степени. А тюрьма может вам грозить и без моего участия. Мне это не нужно: эксперты при необходимости легко дактилоскопируют факсимиле художника Феофанова, сравнят с отпечатками ваших пальцев, и станет понятно, что вы не тот, за кого себя выдаете. Что у вашего брата Кадмия на нижней челюсти имели место два бюгеля вместо зубов, а у вас — свои, нормальные зубы.