Глоток страха

Между приезжими металась молоденькая девушка, администратор фестиваля. Какой-то толстый господин в коричневой шубе подошел к ресепшену с паспортом и заполненной карточкой гостя. Ему протянули ключ от номера, и он громогласно произнес:

«Номел — глиста глидцать гли!»

На него оглянулись, кто-то хихикнул. Толстяк остановил пробегавшую мимо распорядительницу. Грозно насупив брови, он навис над ней, мрачно допытываясь:

«Вы налочно поселили меня в номел, котолый я не могу выговолигть?»

Девушка оторопело уставилась на него.

«В какой номер? Что вы не можете?»

«В глиста глидцать глетий!» — багровея, ответил постоялец.

«Я не понимаю, какие глисты?» — изумилась администратор.

«Вы с ума сошли! Я вам говолю, мне дали номел, котолый я не состоянии плоизнести! Понимаеге, как можно с моей дикцией поселять меня в глиста глидцагть глетий номел?!»

Лученко сочувственно, но с невольной усмешкой наблюдала за картавым гостем и распорядительницей фестиваля. Все свидетели этой сцены тоже не сдержали веселья. Девушка, надо отдать ей должное, быстро успокоила толстяка и вернулась к другим участникам фестиваля.

У столика с табличкой «Аккредитация» толпились аниматоры, Завьялова внезапно возникла внутри этой группы. Она с кем-то здоровалась, кому-то улыбалась, пожимала руки, целовалась — словом, находилась в своей стихии.

Вера вспомнила, что в этот момент ей отчего-то стало тяжело. Может, она почувствовала себя чужой на празднике кинематографистов? А может, это из-за группы людей, с виду командировочных — они торопливо спускались по лестнице с чемоданами и сумками, были чем-то озабочены и переговаривались. Донеслись обрывки фраз: «Я в этот город больше ни ногой!» — «Да, теперь охотников не найдется…» — «Позор, почему милиция бездействует?» — «Если пришли вампиры, то милиция не поможет!..» Вокруг них на мгновение образовалась тишина, но девушка-администратор громко заговорила, отвлекая внимание фестивалыциков, и шум вновь заполнил уши.

«Андрей сейчас успокоил бы меня, — подумала Вера. — Поиздевался бы над глупыми слухами о вампире. А может, увез бы меня из Львова на всякий случай, хотя и не суеверен. Постарался бы уберечь».

Вера нахмурилась. «Он и в Крым меня с собой не взял, оберегал, понимаете ли. А всегда ли это нужно — беречь? Вот прямо от всего и ото всех закрывать? Тьфу!.. Опять об одном и том же».

Мысли об Андрее не давали покоя. Царапал рассказ проводника о странных случаях в городе. Слабая с утра воля не могла отодвинуть эти мысли и защититься от царапин… Вера совсем скисла. Поэтому, когда ей вручили ключ от номера, она сказала Лиде, что хочет отдохнуть, что не может в такую рань быть коммуникабельной. Поднялась на свой этаж, бросила вещи и провалилась в сон.

Выходит, она проспала часа три? М-да… И сон плохой. «Не к добру этот сон с убийством, — подумала Вера. — Не припомню, чтобы мне снились подобные сны». Она хмыкнула: «Надо сходить к самой себе на прием. А для начала займем мозги и руки обыденными, привычными движениями».

Она умылась, разложила вещи по местам, переоделась. Посмотрела в окно. Оно выходило во двор гостиницы. Вверх поднимался холм, весь укрытый седой бородой замерзшей травы. Внизу, во дворе виднелись какие-то гаражи и подсобные помещения. Все острые углы были скрыты плавными овалами и дугами снежного покрова.

«Зачем я здесь? — подумала вдруг Вера. — Я так же нужна этому фестивалю, как рыбке джакузи. Ей и так хорошо… Здесь ведь все свои. Кино, вино, домино… Ну, не домино, конечно. И все же… Встречи, речи. Хлеб- соль, наверное, или как это у них бывает. Кинотеатры. Счастливые зрители. Автографы. Фотографы. Цветы. Интервью. Поклонники. Журналисты… Короче говоря, лучи славы. При чем здесь я? Тьфу!.. Начинается "перепиливание опилок". Срочно чем-то себя занять! А, вот: организую-ка я завтрак, плавно переходящий в обед. И потом прогулку. Мы с Лидой не позавтракали в поезде, несмотря на настойчивые уговоры проводника. Лидка, понятно, непременно хотела завтракать с фестивальщиками. Но я-то совсем не обязана сковывать себя обязательными ритуалами среди чужих людей».

Через полчаса Лученко, подкрепившись в кафетерии на первом этаже и с теплом вспоминая пахучие сдобные рогалики, вышла на улицу. Вдыхая львовский морозный воздух, она с интересом вертела головой. И, как всегда, пыталась почувствовать город, прислушаться к нему. Как ко всякому новому знакомому. Улицы, перекрестки, скверы… Дома, дворы, неожиданные переулки… Все это казалось странно родственным. Будто она тут уже была. Так возникает мгновенная симпатия при знакомстве с человеком располагающим, приятным в общении, не напрягающим — через минуту разговора кажется, что вы знакомы много лет. А город? Он напоминал Вере какие-то уголки старого Киева, где причудливая смесь готики и барокко, рококо и ампира образует непередаваемый коктейль, атмосферу музея под открытым небом, ощущение театра прошедших времен.

Ты думаешь, это ты его рассматриваешь, глазея по сторонам? Как же! Это он прищурился на тебя, гостью, своим не допускающим фамильярности шляхетским взглядом. Оценивающе смотрит сквозь узкие фасады и готический рисунок средневековых улиц. Раздумывает, достойна ли ты того, чтобы подпускать так близко. И постепенно — так и быть! — решает раскрыться. Львов открывается тебе, как и подобает многоопытному соблазнителю, неспешно и постепенно. И возникает странное ощущение: этот город все про тебя знает. Может быть, знает недолго — всего несколько часов. Может быть, он тебя обманул, показал себя с наилучшей своей стороны, а недостатки тщательно спрятал. Но все равно вы уже не чужие…

Прохожих было немного. Вера залюбовалась галичанками. Как женщина, она сразу же заметила: здесь девушки, дамы и даже старушки носят шляпки. Прохладный город, укрытый вуалью легкой изморози, украшен шляпками на женских головках, как занавес аппликациями. В невесомом тумане плыли строгие фетровые «ракушки» и кокетливые крохотные «таблетки» с вуальками, кланялись бархатные чалмы всевозможных оттенков и велюровые колпачки без полей. Пушистыми шариками перекатывались норковые береты и песцовые боярки, гордо несли себя каракулевые папахи. Озорные модные разноцветные ушанки хлопали мохнатыми ушками. Весь этот цветник был щедро сдобрен пряжками, брошами, стразами, помпонами.

Вера шла по узкому тротуару, невольно улыбаясь. Вдруг улыбка на ее губах сама собой погасла. Что такое? Не хочется дальше идти. Она прислушалась к улице, к себе. Внутри правого уха, где-то глубоко в черепной коробке комариным писком звучали сердитые голоса, а один голос медленно пульсировал: «Нет!.. Нет… Не надо!.. Страшно… Страшно…»

Лученко давным-давно знала одну свою особенность: если ей куда-то не хочется идти, то лучше не ходить. Любопытство тут неуместно. Однажды вот так она не пошла к киевскому главпочтамту, а потом арка здания обрушилась. Погибли люди… Десятки киевлян назначали встречи у входа на главпочтамт, это ведь так удобно… Часто опасность оказывалась не столь сильной, а просто где-то собирались митинги противоборствующих партий, происходили столкновения с милицией. Вера чувствовала дискомфорт за несколько кварталов, ничего о столкновениях заранее не зная. Многократно убедившись, что интуиция ее не обманывает, она привыкла доверять своим ощущениям, даже мимолетным. И никогда не шла туда, где ей становилось не по себе, либо уходила из мест, где предощущалось что-то негативное.

Но сейчас, неожиданно для самой себя… Она еще ничего не поняла — а ноги уже сами повернули в узкую стрельчатую арку двора. Внутри него оказался еще один двор и тоже арка, уводящая вдаль, и за ней арка… Да что ж такое, что это за анфилада бесконечная?! И людей нет, только снег, снег, и в снежных прогалинах виднеется булыжник, только старинные прутья каких-то решеток, лепнина вокруг узких окон… Вера проскочила арки и оказалась в последнем дворе. К ее удивлению, он широко распахнулся сквериком и видом на дальнюю улицу. А слева, у глухой кирпичной стены высокою здания, столпились люди.