Королевский гамбит

— Ты самый интересный человек из всех, кого мне довелось встретить после приезда в Рим, — сказал он.

Я сел на маленькую табуретку и, задрав тунику вверх, обнажил спину. Врачеватель снял с меня жалкое подобие повязки, которой я пытался перевязать рану, и кликнул кого-то из своих рабов. В комнату вошел мужчина, Асклепиод дал ему какие-то указания на не известном мне языке, после чего принялся исследовать мою рану.

— Мне приходилось жить среди нецивилизованных народов. Однако я ни разу не видел, чтобы на общественного деятеля так часто нападали.

— Между прочим, одним из моих обидчиков был ты, — напомнил ему я, сморщившись от боли в боку.

— Я действовал исключительно в образовательных целях. А вот тот, кто оставил это, — он ткнул пальцем в рану, чем исторг из меня очередной стон, — наверняка покушался на твою жизнь. Рана была нанесена широким и коротким двусторонним мечом. Таким, какой используют гладиаторы на арене. Или довольно крупных размеров прямым кинжалом, слегка изогнутым на конце. Обрати внимание на легкую насечку в начале раны. В этом месте клинок впервые коснулся плоти прежде, чем совершить разрез.

— Я знаю, что это было за оружие, — с некоторым нетерпением произнес я. — Я видел его собственными глазами. Равно как видел того головореза, который нанес мне этот удар. Это был гладиаторский меч.

— Так я и думал! — с ликованием воскликнул Асклепиод.

— Весьма восхищен тем, что твое мнение вновь подтвердилось. Итак, не мог бы ты что-нибудь сделать с этой раной? Поутру она показалась мне более серьезной, чем ночью. Очевидно, из-за того, что тогда я был усталым, а освещение тусклое.

— О, беспокоиться на этот счет пока нет причины. Если, конечно, не начнется гангрена. А если она начнется, то тем более волноваться ни к чему. Ибо в таком случае выжить тебе, скорей всего, все равно не удастся. Однако уверяю тебя, это маловероятно. Потому что организм у тебя молодой и сильный. И рана чистая, без каких-либо признаков гноя. Если в ближайшие дни не появится отечности или воспаления, значит, все будет хорошо.

— Ты меня успокоил, — сказал я.

В комнату вошел раб. Он поставил рядом со мной поднос, на котором находились медицинские инструменты и дымящий сосуд с какой-то жидкостью. Получив от врачевателя еще какие-то указания, он вновь удалился.

— На каком языке ты с ним говорил? — поинтересовался я у Асклепиода, который принялся тщательно промывать мою рану.

Для этой цели он использовал тампон, который периодически обмакивал в сосуд с горячим настоем вяжущих трав. Когда он прикасался к моему боку, его обжигало, как утюгом. Я пытался вспомнить истории о своих стоически выносливых предках. Старался черпать мужество из преданий о Муции Сцеволе, который держал свою руку над огнем, пока та не загорелась, чем проявил свое презрение к боли.

— На египетском, — ответил грек спокойным тоном, будто не подозревал, что причиняет мне такую боль, которой мог бы гордиться любой судебный дознаватель. — Я несколько лет занимался врачеванием в Александрии. Разумеется, как весь цивилизованный мир, жители там говорят на греческом. Однако в южных краях, в Мемфисе, Тибе и Птоломее, до сих пор еще в ходу древний язык. Кроме того, как правило, оттуда родом самые лучшие в мире рабы и слуги. Чтобы узнать некоторые целительские секреты древних египтян, мне пришлось изучить их язык. Я купил несколько рабов, которые мне помогают, но предварительно убедился в том, что они не говорят ни на греческом, ни на латыни. Словом, я приобрел хороших слуг, не опасаясь того, что они выдадут мои тайны врачевания.

— Очень хорошо, — сказал я, дождавшись, когда боль слегка отступит и позволит мне говорить. — Буду весьма тебе обязан, если ты никому не расскажешь о том, что лечил меня.

— Можешь целиком на меня положиться.

Хоть он и пытался надеть маску вежливости и профессионального достоинства, любопытство все же взяло верх. В конце концов, он был грек.

— Насколько я понимаю, на тебя напал не простой разбойник?

— Да уж. Вряд ли тех, кто на меня напал, можно назвать простыми разбойниками.

— Так он был не один? А сколько же их было?

— Четверо.

Я закатил глаза, увидев, что он взял пучок сухожилий и изогнутую иглу.

— Прямо как у Гомера! — произнес он, вставляя иглу в маленькие, украшенные бронзовым орнаментом щипцы.

Все его инструменты изобиловали серебряной инкрустацией в форме аканта из переплетенных листьев. Меня всегда интересовал вопрос: не для того ли хирургические приспособления столь причудливым образом декорированы, чтобы отвлекать нас от своего ужасного назначения?

— На самом деле я тоже был не один, — продолжал я. — Но мне удалось разделаться с двумя из них.

Ребяческое хвастовство помогло мне справиться с болью, пока грек накладывал на меня шов. Расписывая свою проявленную в схватке с врагами доблесть, я почти не замечал, как в меня то и дело вонзалась игла, крепко стягивая стежками сухожилий рану, словно это была не живая плоть, а простая материя.

— Не было ли в этом акте насилия политической подоплеки?

— Ничего иного я себе представить не могу, — ответил я.

— Современные римские политики мне весьма напоминают наших афинских, но правивших несколько веков назад. Таких как Писистрат, Гармодий, Аристогитон и им подобных. До Перикла им было далеко.

— Первый раз встречаю грека, который не считает своих соотечественников верхом совершенства.

— И тем не менее нам все равно нет равных, — сказал он, и я заметил, как в его глазах сверкнул огонек.

На сей раз раб принес чашу с горячей и дурно пахнувшей жидкостью.

— Эта примочка поможет ране избежать заражения и поскорее зажить, — прокомментировал Асклепиод.

Он зачерпнул ложкой немного раствора и смочил им повязку, после чего приложил ее к моему боку. Его помощник быстрыми и искусными движениями достаточно плотно обмотал меня бинтами, чтобы примочка прилегала к телу, но не слишком туго, так что можно было свободно дышать.

— Придешь через три дня на перевязку, — сказал грек.

— А как же мне теперь ходить в бани? — поинтересовался я.

— На некоторые вопросы не может дать ответы даже самый лучший врачеватель. Однако тебе, молодой человек, изобретательности не занимать. Уверен, ты что-нибудь придумаешь и найдешь решение.

— Премного тебе благодарен, Асклепиод. Будь уверен, моя благодарность будет достаточно щедрой в дни сатурналий.

Он был весьма польщен моими словами. Хотя законникам и врачевателям запрещалось брать плату за свои услуги, они могли принимать ее в виде подарков.

— Я принесу жертву моему богу-покровителю и помолюсь ему, чтобы ты дожил до очередного празднования сатурналий. Надеюсь, следующий месяц для тебя пройдет лучше, чем прошлая неделя.

Он проводил меня до двери. Надо сказать, Асклепиод недвусмысленно дал мне понять, что дни сатурналий, во время которых принято обмениваться подарками, прошли едва ли не месяц назад. Очевидно, это был намек на то, что свою щедрую благодарность я могу принести в любое иное время по собственному усмотрению. По дороге домой я пытался придумать, в какой именно форме ее выразить. Мое приношение должно быть мне по средствам, а я, как известно, человек небогатый, рассуждал я. Поскольку не всякий врачеватель возьмется за случай, который под силу только хирургу, значит, Асклепиод принадлежал к людям неординарным. Следовательно, под стать его личности должно быть и мое вознаграждение.

Когда я вернулся домой, в атрии меня ждал мальчик-раб. Он протянул мне маленький папирусовый свиток, и я сорвал с него печать. Сообщение было кратким и простым: «Дорогой племянник. Давно пора было это сделать. Жду тебя в гостиной Дома весталок около двенадцати дня. Тетя Цецилия».

По моим соображениям, сейчас было около девяти. Поскольку зимние часы короче летних, до двенадцатого часа оставалось не так уж много времени.

Тетушка, должно быть, имела в виду показания больших солнечных часов, долгое время слывших гордостью и достопримечательностью Форума, которые привез в качестве трофея из Сицилии Мессала две сотни лет назад. К сожалению, они были выверены из расчета на Сицилию, которая находилась значительно южнее Рима, и потому для нашего города показывали время неточно. Служительницы богини Весты были чрезвычайно старомодны и не признавали современных, то есть появившихся за последнее столетие, солнечных и водяных часов, поставленных Филлипием и Сципионом Назикой. Поэтому я счел за лучшее прикинуть время приблизительно, как это делает большинство людей. Тетя приглашала меня прийти «около двенадцати». Поскольку солнечные часы в пасмурную погоду не работали, а водяные в зимнее время года давали сбои, мне не оставалось ничего иного, как полагаться на собственные ощущения.