Подозреваемые

Они провели ночь, касаясь друг друга спинами, устремив глаза во мрак, временами забываясь и тотчас просыпаясь снова.

Ощущение беспомощности сковало все его тело. Его мужское достоинство потеряно навсегда, и Джейн Стомер это знает. Он никогда не забудет выражение ее лица в те мгновения, когда его култышка прикасалась к ее телу. Как он может забыть, как мерзко и тошно было ей, когда она делала фелляцию? Он чувствовал себя гнусным импотентом-извращенцем. И, увы, она это понимала. Это уже не будет только его тайной.

Несколько раз он вздрагивал во сне, и она прижималась к нему, гладила его по голове. И каждый раз он отодвигался.

Утро прошло в напряженном молчании. Они сели за стеклянный стол и съели легкий завтрак: сок, кофе и теплые булочки.

Неловкое молчание затягивалось. Внезапно Джейн заявила, что пойдет купит воскресную «Таймс». Ее не было очень долго. Когда она вернулась, в руках у нее была свернутая в трубочку газета и какая-то книга. Она извинилась за задержку и объяснила, что ездила домой за книгой, которую хотела ему показать. Джейн бросила газету на стол и, глядя Скэнлону в глаза, открыла книгу на заложенной странице и начала читать вслух:

— «Половая слабость — самая распространенная сексуальная проблема у мужчин… Ее основная причина — психологическая… Не надо этого стыдиться…» — вещала она.

Он сидел поодаль, с ненавистью глядя на книгу в ее руках. С неожиданной для себя ловкостью он вскочил, выхватил книгу и запустил ее в противоположный угол, при этом он потерял равновесие, покачнулся и рухнул навзничь на софу.

— Скэнлон! — вскрикнула Джейн и бросилась на помощь.

— Отстань! — сказал он, отталкивая ее руки и пытаясь подняться своими силами.

Он расправил плечи, пригладил волосы. Его лицо было бесстрастным.

— Не переживай из-за меня. Со мной все будет в порядке. Я больше не хочу слушать эту чепуху.

Она опустилась на софу рядом с ним.

— Хорошо, Скэнлон, как скажешь.

Они провели остаток воскресного утра, слушая «Лебединое озеро» Чайковского и читая газету, почти не общаясь между собой. Днем по телевизору показывали «Касабланку». Джейн заплакала в конце фильма, она всегда плакала на этом месте. После кино она посмотрела на Скэнлона, словно собираясь что-то сказать, но передумала и, приблизившись к нему, поцеловала.

Он остался холодным и не ответил на ласку.

— Тони, хочешь заняться любовью? — нежно спросила она.

Все его внимание было сосредоточено на рекламе апельсинового сока. Он не ответил на призыв. Джейн положила голову ему на плечо, снова попыталась убедить, что его импотенция — временное явление. А если он так переживает, то, может быть, ему нужна профессиональная помощь? Но он был настроен несговорчиво.

— Нам надо поговорить об этом, Тони.

— Не о чем говорить.

— Есть о чем, — настаивала она.

— Ты не понимаешь по-английски, что ли? Я сказал, не о чем говорить, — в его голосе появились резкие нотки.

— Мужчины! Они никогда не говорят о том, что их тревожит!

Он встал и переключил телевизор на другую программу.

На следующей неделе он не ответил ни на один ее телефонный звонок.

В пятницу она позвонила снова. Слушая ее голос, он понял, как скучает по ней. Но вместо того, чтобы сказать это, вместо того, чтобы пригласить ее на свидание, он сказал, что слишком занят, заново обучаясь ходить. Он обещал позвонить ей наутро, но не позвонил.

Мысль об импотенции довлела над ним ночами, лишь иногда он забывался тревожным сном. Ночной кошмар всегда был один и тот же. Ночь за ночью. Они с Джейн лежали на большой кровати. Он не мог возбудиться. Он стал на одно колено, придерживаясь левой рукой, отчаянно пытаясь удержать равновесие. Она наблюдала за ним, не говоря ни слова. Незнакомый человек выглядывал из темноты. Странная улыбка появлялась на губах Джейн. Он падал на край кровати, неуклюже пытаясь встать снова. Она заливалась злым, едким смехом. В этот миг из мрака выныривал его отец.

Он просыпался в ужасе, мокрый от пота, дрожа всем телом.

Спустя неделю, в субботу, раздался стук в дверь. Он открыл и увидел Джейн Стомер. Та стояла уперев руки в бока, ее красивые губы тряслись от злости. Она быстро взглянула на него и прошла в комнату. Он закрыл дверь, прислонился к ней и стал ждать неизбежного взрыва.

Джейн повернулась к нему лицом и хрипло спросила:

— Я имею право знать, какие у тебя планы относительно наших отношений? Если все кончено, Скэнлон, тогда какого черта? Будь мужчиной и скажи об этом, чтобы я могла спокойно жить дальше.

Не найдя подходящих слов, он посмотрел в ее молящие глаза и промолчал. Как человек может сказать любимой женщине, что больше не должен видеть ее? Как человек может вычеркнуть из своей жизни единственную женщину, с которой был совершенно счастлив?

— Извини, — пробормотал он, опустив глаза.

Она подбежала, отпихнула его в сторону и распахнула дверь.

— Ты дурак, Тони Скэнлон, проклятый дурак!

Она хлопнула дверью и ушла.

Недели одиночества быстро превратились в месяцы.

Он стал затворником и проводил дни в борьбе со своим недугом: он бегал, занимался аэробикой, бесконечно вышагивал по квартире. Дни пролетали быстро, но одинокие ночи тянулись без конца. Он стал ходить в «Розлэнд», всегда в одно и то же время, когда бальные танцы уже кончались, а дискотека еще не начиналась. Он поднимался в выставочный зал и, притворяясь, будто разглядывает коллекцию туфель известных танцоров, смотрел в зеркало, чтобы успеть исчезнуть, если появятся знакомые. Сержанту следственного отдела не пристало ходить на танцы одному.

В зале он терялся в толпе танцоров, крутился в ослепительном свете, хлопая в ладоши в такт музыке. Он стал постоянным посетителем «Розлэнда», одним из одиноких людей, прячущих здесь свои страхи и тайны.

После одиннадцатимесячного отпуска по болезни Скэнлон решил вернуться в полицию. Каждую неделю, приходя отмечаться к полицейскому врачу, он просил снова выписать его на Службу. Врач, добродушный человек с едва заметным шотландским выговором, искоса смотрел на Скэнлона и оставлял его просьбы без ответа. В понедельник, когда шла первая неделя двенадцатого месяца его больничного, Скэнлон снова пришел к хирургу. Когда он входил в его кабинет на шестом этаже, хирург как раз заполнял медицинскую карточку Скэнлона.

— Я посылаю вас на комиссию, сержант.

— Я не хочу на комиссию. Я хочу остаться на Службе, — заспорил он. — Мне обещали.

— Боюсь, у меня нет выбора. Главный хирург решил, что вы не годны к службе. — Врач снял очки, сделавшись похожим на заботливого родственника. — Три четверти зарплаты — не такая уж плохая пенсия, сержант.

— Я не хочу вашей проклятой пенсии!

— Мне жаль, но вы выбыли из игры. — Врач нацепил очки и продолжал заполнять карточку.

Скэнлон выбежал из кабинета врача. Он позвонил Джиму Геблеру, президенту ассоциации сержантов полиции, рассказал ему о случившемся, о том, что Толстяк Альберт обещал оставить его на Службе и даже произвести в лейтенанты.

— Можете ли вы договориться с главным хирургом?

— Валяй сюда, я сейчас оборву всем телефоны.

Скэнлон приехал в Манхэттен к отправился в канцелярию Геблера.

Суровое лицо президента ассоциации было красным от негодования.

— Есть сложности, Тони, — сказал он, поздоровавшись со Скэнлоном. — Я только что закончил разговор с главным хирургом. Он сказал мне, что начальство стремится в этом году отправить в отставку как можно больше командиров.

— Почему?

— Им нужны свободные места, чтобы продвигать своих людей.

— Выходит, мне надо добраться до первого заместителя или комиссара полиции…

— Выходит, так. А у меня с замом плохие отношения. Я могу поговорить о тебе с комиссаром. — Он задумчиво умолк. Потом лицо Геблера вдруг просветлело, он щелкнул пальцами. — Так я и сделаю.

— Как? Расскажи, — тотчас спросил Скэнлон.

— Джо Галлахер. Он хороший друг заместителя комиссара. Они вместе пьют и гуляют. И если кто-нибудь в полиции может свести тебя с заместителем, так это только Галлахер. Ты знаком с Галлахером?