На острие ножа

— Ладно. — Чуч повернулся ко мне лицом. — Тогда скажи: то, что про тебя говорят, — неправда? На самом деле ты не брал деньги и не путался с… с этой… — Он замолчал, его лицо перекосилось от боли.

— Сынок, дело гораздо сложнее. Когда-нибудь ты все поймешь.

— Нет, скажи, это правда или нет? — с вызовом спросил он.

— Не могу, сынок. Хотел бы, да не могу.

— Тогда убирайся отсюда, отец. Оставь меня в покое. Все, что ты мне говорил, все твои советы, как прожить жизнь и стать мужчиной, — полное вранье! Ты все время меня обманывал. Я больше не хочу тебя видеть! — Он захлопнул дверь своей комнаты у меня перед носом.

Несколько минут я постоял на пороге, не зная, что делать дальше. Мне хотелось войти к сыну, сказать ему, что он не прав, но я не мог. Я ничего не мог ему сказать. Наконец я вышел на улицу, подошел к своей «Акуре-MDX». Не спеша собрался с мыслями. Глубоко вздохнул и постарался взять себя в руки. Завел двигатель, вывел машину со двора. Я ехал по влажным после ночного дождя улицам, под безоблачным голубым небом, но почти ничего вокруг не замечал. Задыхаясь, я ехал в центр города, в здание полицейского управления Лос-Анджелеса. На мою уже бывшую работу.

Ночное совещание в кабинете начальника полиции и наша сделка, по идее, должны были держаться в строгой тайне. Предполагалось, что моя отставка после незначительного должностного преступления не должна дать повода никаким встречным обвинениям или публичному скандалу. Но не успел я и трех шагов отойти от машины в гараже, как мимо меня с каменной физиономией прошагал старый приятель — мы с ним вместе служили еще в отделе убийств и ограблений. Приятель даже не поздоровался со мной. От него исходили враждебные волны. Он все знал.

Такой же прием ждал меня и в кабине лифта. Прежние друзья и коллеги старательно отворачивались от меня. Если я с кем-то здоровался, мне не отвечали. Совсем не так обращаются с сослуживцем, которого уволили со службы за потерю вещдока!

Итак, хотя все дали слово держать язык за зубами, тайна просочилась наружу. Все сотрудники ПУЛА уже знали: я спал с Тиффани Робертс и взял у нее деньги, чтобы замять дело о подстрекательстве к убийству. Прошло менее десяти часов, но все подробности этой некрасивой истории стали всеобщим достоянием. Не помню, кто сказал: если тайна известна троим и вы хотите, чтобы она осталась тайной, двоих лучше убрать…

Когда я вошел в отдел особо тяжких преступлений, меня встретило неловкое молчание. Даже те, кто говорил по телефону, прервали разговор и смерили меня злобными взглядами. Я прошел в свой бывший кабинет, который раньше занимал вместе с Салли. Она сидела на месте, и лицо у нее было такое, словно она каким-то образом стала моей соучастницей. Глаза опущены, выражение лица униженное, рыжеватые крашеные волосы переливаются в ярком свете лампы всеми цветами радуги. Моя напарница всегда была жизнерадостной особой, но при виде меня как-то сразу увяла. Мне трудно объяснить, но выражение ее лица так изменилось, что мне показалось, будто передо мной совершенно другой человек.

— Привет, — сказал я.

— Кэл принес мне твои материалы по убийствам, — ответила она не поздоровавшись. — Кажется, здесь почти все…

Я поставил на стул сумку с казенным имуществом.

— Хочешь пересмотреть все висяки? — уточнил я.

— Только не сегодня. Если мне что-нибудь понадобится, у меня есть номер твоего сотового.

— Слушай, Салли…

— Шейн, не надо, ладно? Ничего не желаю слышать!

Она специально повысила голос, чтобы ее услышали Джим Даймонд и Дон Стоунхаус из соседнего кабинета. Салли хотелось, чтобы все знали: она не принимала никакого участия в моих грязных делишках. Что ж, вполне понятно. Ей надо заботиться о собственной репутации.

— Пока, — сказала она. — Оставь имущество здесь. Я все передам Джебу. Сейчас он на еженедельном совещании у шефа.

— Ладно.

Я вышел.

Мне хотелось поскорее начать поиск работы, поэтому я сразу же направился в полицейское управление Пасадены, которое находилось в двадцати минутах езды от центра Лос-Анджелеса.

Полицейское управление Пасадены размещалось в старинном здании с величественными двухъярусными застекленными каменными арками. Рядом стояла городская ратуша с красивым куполом, построенная на рубеже веков. Я сразу направился в отдел кадров. Со мной беседовала женщина-сержант. После того как я объяснил, что только что уволился из полицейского управления Лос-Анджелеса по личным мотивам и ищу работу в Пасадене, она быстро ввела пароль, вошла на сайт «Адспол» и все выяснила.

Не знаю, что именно там написали, но лицо у сержанта посуровело. Сначала все шло как обычно: заполните анкету, распишитесь и так далее. Прошло двадцать минут, и я понял: на работу в Пасадену меня не примут ни за что.

То же самое повторилось и в Лонг-Бич, и в Санта-Монике. Разве что в Санта-Монике в отделе кадров сидел пожилой сержант с шестью нашивками на рукаве, каждая нашивка дается после трех лет службы. Мы с ним были примерно одного возраста, и я заметил в его серых глазах проблеск сочувствия. Прочитав про меня на «Адсполе», он заявил: в полицейском управлении Санта-Моники не требуются специалисты моего профиля. Разумеется, это была жалкая отговорка. И все же ему, наверное, стало меня немного жаль.

— А вы попробуйте съездить в Хейвен-Парк, — предложил он. — Они берут на работу всех, даже тех, у кого плохие рекомендации на «Адсполе».

— Я как раз думал о Хейвен-Парке, — ответил я. — Но по-моему, новичкам они кладут очень маленькое жалованье — меньше пятидесяти пяти тысяч в год…

— Если хотите остаться в правоохранительных органах, лучшего места вам не найти. — Пожилой сержант наклонился вперед. — Скалли, от вас здесь живого места не оставили. — Он ткнул пальцем в монитор. — И у нас, и в других управлениях вы только напрасно потеряете время. Ваша единственная надежда — Хейвен-Парк.

Я поблагодарил его и уехал.

Точно так же мне не повезло в Долине Сан-Фернандо и в департаменте шерифа — окружном отделении полиции. Я добросовестно заполнил анкеты. До последнего времени мне нечего было стыдиться: я прослужил в полицейском управлении Лос-Анджелеса двадцать лет, меня дважды представляли к медали Доблести. Но теперь меня так ославили на «Адсполе», что никто не желал иметь со мной дела. Тем не менее для начала я подал прошения везде, где только мог. Испил чашу унижения до дна.

На следующий день я наметил себе полицейское управление, которое журналисты называют «самым продажным во всей Калифорнии».

На следующий день я собирался подать заявление во внушающее ужас полицейское управление Хейвен-Парка.

Глава 5

Переночевал я в отеле в центре города. В «Билтморе» на углу Пятой авеню и Гранд. От огорчения я даже не запомнил, как выглядел мой номер.

Наутро я надел чистую рубашку и темно-серый костюм, повязал галстук. Вывел свою «акуру» из подземного гаража, переложил все домашнее барахло в багажник и поехал в Хейвен-Парк. Ехать пришлось совсем недалеко. Хейвен-Парк, город-анклав в составе Большого Лос-Анджелеса, занимает площадь всего два с половиной квадратных километра и располагается совсем недалеко от центра Города ангелов.

Мой путь пролегал мимо промзоны, застроенной железнодорожными станциями и складами. На противоположной стороне дороги промелькнули другие анклавы — крошечные городки Мейвуд и Кадэхай. Съехав со скоростной автострады, я повернул на Орто-стрит. Улицу назвали в честь фирмы, которая производит сельскохозяйственные удобрения. Я невольно подумал: как символично! Еду в местную криминальную клоаку по улице, которая названа в честь удобрения.

Поворот налево… километра два прямо… Еще раз налево… Я вырулил на Линкольн-авеню и очутился в Хейвен-Парке. Несмотря на англосаксонское название, Хейвен-Парк больше смахивал на какой-нибудь мексиканский или, по крайней мере, приграничный техасский городишко. Где-то я вычитал, что его население в основном составляют нелегальные иммигранты. На площади два с половиной квадратных километра теснятся тридцать тысяч испаноязычных жителей.