Страница 43 из 50
— Мы застряли, выехав из бара, — сказала Соня. — Мне пришлось выйти, откапывать.
— Кто «мы»?
— Со мной Генри был. Я его к своему отцу отвезла. Эрл присмотрит за ним.
— Где мой брат?
Она на него посмотрела, возможно, пожала плечами — в плотном пальто трудно сказать.
— Точно не знаю. — Глаза из-под челки пристально его разглядывали, глубокий вопросительный взгляд пробил в нем какую-то брешь, чего не смог сделать кофе. Слова полились без дальнейших понуканий. И Скотт все рассказал — о находке черного крыла и тела Колетты, о том, как услышал ее голос по телефону. Докладывал с минимальным выражением, отстраненно излагая события, эмоциональная составляющая которых так же онемела, как внутренность его тела.
Когда закончил, Соня медленно проговорила:
— Что с тобой происходит?
— Разве не видно? — Он вытащил сотовый. — Потерял рассудок.
— Кому звонишь?
— Шерифу.
Она выхватила у него телефон так внезапно, что он покорился.
— Подожди.
Скотт нахмурился.
— Чего? — И впервые заметил, что они едут по шоссе к северу, а не к югу. — Почему мы не возвращаемся в город?
Соня глубоко вдохнула и медленно выдохнула через несколько секунд. Когда снова заговорила, голос звучал иначе, незнакомо, как у того, кто ведет ночью машину и чье лицо видно только частично.
— Ты должен кое-что увидеть.
— Где?
— Однажды твой отец зашел в бар, — сказала она. — Это было около года назад, прошлой зимой, и мы с ним там сидели одни. Он пробыл несколько часов… кое-что рассказал. Взял с меня обещание никогда никому не говорить, особенно тебе и Оуэну. — Она говорила очень медленно, почти с болезненной целеустремленностью. — Но я вряд ли смогу молчать после того, что от тебя услышала.
— В чем дело?
— Увидишь. Это далеко.
— Где?
— Дальше к северу. Тебе надо немного поспать.
— Не могу.
Он откинул голову на спинку сиденья, закрыл глаза. Несмотря на страшную усталость, думал, что ни в коем случае не заснет. И заснул.
Глава 47
Когда Скотт проснулся, еще было очень темно, крупные, вырезанные ножницами снежинки кружились в свете фар. Соня за рулем разговаривала по телефону так тихо, что ничего не разберешь, машина подъезжала к большому незнакомому серому зданию.
На часах 04:05.
Он кашлянул, и в обожженных ветром руках отозвалась острая боль.
— Где мы?
— В Пайн-Хевене.
— Никогда не слышал.
— Примерно в ста пятидесяти милях к северу от Милберна. — Она остановила машину и вышла. — Иди за мной.
Снова холод, только гораздо хуже. Ужесточавшийся северный климат врезался в неподготовленное полусознание жестью и железными стружками. Сон усугубил страдания, и отчасти хотелось вернуться в сонное забытье, которое несло его на север в тепле, в бездумной пустоте.
Вместо того Скотт сгорбился на пронзительном ветру, сунул руки в карманы, слепо следуя за Соней вдоль стены огромной постройки под жужжащими дуговыми натриевыми лампами. Сама протяженность и конфигурация здания как бы усиливала ветер, затачивала его, как лезвие, пока кости не опалило огнем. Он увидел воспаленными глазами кнопку с табличкой «Для входа нажать».
Соня прижала ее пальцем. Через минуту серая дверь щелкнула и отворилась, открыв больничный коридор, производственные зеленые стены, потертый кафельный пол под длинными флуоресцентными трубками. Несмотря на обещание тепла и света, Скотт заколебался, удержанный запахом чистящих средств и мастики для пола, который почти не пересиливал смешанные запахи тел, пота, мочи, экскрементов, копившиеся годами.
— Тебе тяжело будет, — сказала Соня.
За голым металлическим столом высился чернокожий мужчина в голубой больничной форме. Он поднялся им навстречу и, не сказав ни слова, пошел в бесшумных прорезиненных туфлях по зеленому коридору. Скотт направился за ним. Коридор был очень длинный, в нем слышалось эхо голосов, великое множество звуков: плач, смех, внезапные крики, стоны неизвестного происхождения летали взад-вперед, сталкивались, как в общедоступном бассейне, резонировали, искажались в пространстве. Впереди их ждала еще одна дверь, на сей раз из стальной сетки. Санитар выбрал ключ на длинной спиральной проволоке, отпер ее и пропустил их внутрь. Дверь за ними закрылась.
Там провожатый остановился, и Скотт понял, что дальше им предстоит идти одним.
— В конце, — сказал санитар. — Последняя справа.
Скотт шагнул вперед на чужих ногах. Подошел к последней двери из толстой стали с окошечком из закаленного стекла, под которым прорезана щель, достаточно большая для подноса с едой и мелких предметов.
Заглянул в дымчатое стекло.
С другой стороны на него смотрела женщина. Тусклые седые волосы свисали на лицо, под ними заметны вздувшиеся шрамы от старых ожогов от лба до подбородка. Глаза водянистого фиалкового оттенка осколков витража совершенно чужие и очень знакомые. Женщина медленно подняла к стеклу руку, глядя на него с абсолютным недоверием, и легонько дотронулась до окошечка, будто боясь, что оно разобьется.
Горло сжалось так, что почти невозможно дышать, а тем более говорить.
— Мама?..
Она все смотрела, рот заметно скривился, силясь улыбнуться, но разучившись. Скотт не смог сдержать наполнившие глаза слезы. Словно расстроенная его реакцией, мать бросила взгляд вверх над его головой и вокруг, как бы следя за летающим насекомым, которое видит только она. Палец скользнул по стеклу и что-то написал.
— Вот, — сказал санитар, сунув в щель блокнот и мягкий черный карандаш. Она неуклюже прихватила блокнот искалеченной правой рукой без пальцев, левой стиснула карандаш, как ребенок, наклонилась, медленно вывела строчку, поднесла к стеклу:
Меня зовут Элинор
Скотт только тряхнул головой, смахнул слезы, потекли другие непрерывной рекой. Наконец обрел дар речи.
— Мама… что ты тут делаешь?
Грустная кривая улыбка вернулась, черный карандаш заскользил по странице, быстрее выводя каракули. Он сумел прочесть вверх ногами:
Я тебя знаю
— Да, мам. Это я. Скотт.
Она терпеливо кивнула, ожидая с карандашом в руке.
— Ничего не понимаю. — Он оглянулся на дверь со стальной сеткой, где рядом с Соней стоял санитар, прислонившись к стене. — Выведите ее оттуда. Я хочу поговорить.
Санитар покачал головой:
— Она не разговаривает.
— Откройте дверь.
— Не могу.
— Почему?
— Во-первых, это против правил ее содержания.
— Каких правил?
— Необходимо судебное разрешение, — пояснил мужчина. — Если хотите ее вывести, поговорить, то утром обратитесь к судье. — Он оглянулся на Соню, ожидавшую в конце коридора. — Вас даже не должно тут быть в такой час.
— Мам!.. — Скотт опять повернулся к окошку. — Папа сказал, ты погибла при пожаре. Сказал нам, что не выжила… — Хотел еще что-то добавить, а голос охрип.
Мать по ту сторону двери снова писала, быстрее, заполняя страницу словами, крупными вверху и мелкими внизу.
Помню, ты был в театре, когда пожар начался. Тебя зовут Оуэн?
— Скотт. Я Скотт, мама.
Ты был при пожаре?
— Нет. Учиться уехал. Хотел приехать, но был очень занят. Старался вернуться домой, и не смог.
Она кивала, слушала, карандаш диагонально двигался по листу, оставляя за собой грифельные крошки.
Был пожар, я не смогла выбраться. Поэтому здесь за мной ухаживают, если будет пожар, то спасут и меня, и отца, и Оуэна
Санитар вздохнул, читая записку через плечо Скотта:
— Начинает волноваться, глядя на вас.
— Здесь должен быть кто-то, с кем можно поговорить, — сказал он. — Надо выпустить ее оттуда, пока мы не получим кое-какие ответы. — Вновь посмотрел на лицо в оконце. — Мама, я…
Она держала тот же лист, указывая на слова «пожар», «отец», «Оуэн», широко открыв глаза с обострившимся взглядом.