Немцы

Ахадов стукнул было по двери, забарабанил — как?! — но к инвалиду бешено шагнули два коротко стриженных великана, у одного прямо из-за уха спускалась витая белая проволочка и заходила под пиджак, и, больно взяв Ахадова за плечо и встряхивая, пояснили: а смысл отчаиваться? — встреча для опоздавших и непоместившихся будет без изъятий транслироваться в фойе на плазменных панелях, а на поданные вопросы он получит ответ из мэрии в срок, установленный законом.

Честный и откровенный разговор мэра с населением без посредников и бюрократических препон затягивался часа на четыре; делегации районов спали, оставляя слушать по одному дежурному в ряду, в зале пединститута нагнеталась такая духота, что в позапрошлый раз глава Верхнего Песчаного Хериберт повалился в обморок, и его волоком, расцарапав лицо, затащили за стенды с градостроительными планами, чтоб не удивлять мэра неорганизованностью. В ту минуту Эбергард поклялся: больше никогда… теперь в показном отчаянии всплеснул руками, выругал сломанный светофор на пересечении Тимирязевского с Менделеевским, паркующихся баб, расплодившихся педерастов на кредитных «маздах», «форд-фокусах» и «опелях», лезущих на поворот не из своего ряда, и ликующим подпрыгивающим шагом вырвался на крыльцо — дышать, поглядывать на уток в дальнем пруду, торчащих над водой бутылочными горлышками, и дивиться щедрости плодов конкурса рисунков на асфальте, исполненных к приезду мэра местной одаренной детворой, — детвора не ушла далеко этим будним вечером, вот же она — в сияющей новой форме пинала новый мячик на новой спортплощадке согласно плану окружного управления физкультуры и спорта, вывешенному на освещенной стене, зло помалкивая и довольно обреченно оглядываясь на редко меняющиеся цифры времени на фасаде пединститута.

По исполненным мелом подрастающим новостройкам, многодетным, беременным матерям, дружным детям разного цвета кожи (негры угадывались по распухшим губам и многослойно пружинящим прическам), по роям медоносных пчел и космическим ракетам, похожим на рваные презервативы с ребристыми боками, прохаживался пожилой, необыкновенно чисто выбритый капитан милиции в парадной рубахе, сердито заглядываясь на собственные начищенные туфли.

— Вы главный в округе по новостям? — неожиданно спросил капитан. — Не слышно, Юсипбеков побеждает?

— По шахматам? — Эбергард поднял плечи, опустил: даже не… — Я не слежу.

— Да не. В демократию. В долбаном Татарстане, — пожилого капитана заметно расстраивало неведение Эбергарда; своей потаенной, прячущей глаза неуверенностью милиционер напоминал мужа из рекламы таблеток для импотентов, из той, первой части, когда костлявая жена в черных кружевах манит его в постель, а он отворачивается, обхватывает ладонью взмокший лоб, кусает губы и кричит: «Любимая, засыпай сегодня без меня. Я еще хочу покормить рыбок!»

— А че в Татарстане? — Эбергард сочувственно приблизился.

— Ихний сенатор Юсипбеков схватился с Шаймиевым, — капитан сощурился в некое отдаление, где в обнимку, сопя и ловчась обхватить друг друга поудобней, переступали босиком по ковру потные татары, — протестует, что зажали свободу слова, газеты в намордниках. Предприятия приватизировали только своим, в семью. Самоуправления — ноль. Ручные суды. Милиция там… Ващ-ще, — капитан сморщился и сплюнул горечь меж туфлей, — третий месяц уже бьются. Измучили меня уже! Путин-то ведь должен вмешаться! Ведь даже если я это вижу!

— Путин… Конечно, должен. — Неудобно спросить «вы татарин?». — Вы из Татарстана? Или жена оттуда?

— Да нет! Так просто, обидно за людей… Ведь тоже — Россия! А если слетит Шаймиев, то Юсипбекова не поставят. У него братья под следствием за вымогательство и похищение — поставят кого? — И капитан, от чего-то проясняясь, пропел: — Нургалиева. А как с министров уберут Нургалиева, начальник ГУВД Харитин затопчет нашего окружного Мищенко в две минуты! Он Мищенко не-на-видит. Комиссии с округа не вылазят, как аттестация — Мищенко заныривает в реанимацию!

— Почему?

— Мищенко не тамбовский. Харитин на все округа своих, тамбовских поставил, а Мищенко снять не может, тот в волейбол с Нургалиевым играет. Без Нургалиева нашего окружного вынесут! — Капитан злорадно рассмеялся. — И тогда! Наш начальник ОВД — в тот же день! — Пляскина уволит, своего зама по розыску. Его Мищенко со своего занюханного Зеленограда привел. Куча дерьма! А не уволишь — Пляскин с нашим окружным по таможенной части шустрят, гонят контейнеры с Китая. В ОВД заезжает раз в неделю, только деньги забрать — за год «лексус» и «ренджровер-спорт» взял, и жене… А нашему начальнику на день рождения гантели принес, слышишь — полковнику милиции! Тот упаковку резал, поверить не мог — одни гантели?! А Пляскин вылетит, — капитан прошептал, — и Чупрыне не жить.

— А это вы… Чупрына?

— Если бы! Чупрына Пляскину дачу строит. Они с Пляскиным вот так во, — капитан растопырил малиновые, словно отдавленные, пальцы, свел ладони вместе, образовав противотанковый еж, пальцы намертво сжал и показал Эбергарду получившуюся модель суперпроходимой вездеходной покрышки. — Чупрына — участковый, как я! Мальчик, сопли еще! А мозги натренировал — знает, где вычитать!

— А он вам… что-то…

— А то, — капитан сильно покивал фуражкой, словно пытаясь согнать с нее ртутные дождевые капли. — А то, что я и не знал, что гордума районы заново помежевала в позапрошлом годе… И пристанционная площадь в Песчаном, где бабки несанкционированно торгуют, хохлы, белорусы текстилем и мебель у них, и черные по выходным подъезжают с машин овощи… Тоже незаконно. Что это уже не мое… Что это уже Нижнее Песчаное, а не Верхнее… Притащил, сволота, закон с гордумы и доказал: это его теперь территория, а моя кончается на кругу, где троллейбусы разворачиваются — а туда только семечки да носки выносят с трусами, да и то если без осадков. А бабки эти, белорусы, хохлы да черные, да еще когда бахчевые пойдут, э-эх, — капитан не сдержался, повел ладонью перед собой, словно вошел в сверкающее пшеничное море, переходившее там, вдалеке, в слепящее сияние подсолнечника на зеленых волнах. — Там, дружище мой… В Эмираты хоть каждый месяц летай. Там, дружище, на всё хватало, — и еле слышно заключил: — А теперь — Чупрыне. Такой гаденыш! — и с болью мотнул головой.

— То есть снимают Шаймиева… — Эбергард ничего не понял. — Нургалиев уходит, начальник ГУВД увольняет окружного…

Капитан еще раз прошелся по всей схеме, проверяя верность соединений:

— Следом вылетает Пляскин, а за ним — Чупрына, — и взглянул с вопросом: понял?

— И? — осторожно спросил Эбергард.

— И я — в Нижнее Песчаное! — неприязненно закончил капитан, обижаясь, что главного Эбергард не уловил. — Ну не может Путин как гарант в Татарстане не вмешаться! Я думаю, палю-бо-му — Шаймиеву не усидеть! Ведь слежу по Интернету — чистое средневековье в Татарстане… Всё, как мы читали: какие-то баи! Феодализм! Да и народ, как ни запугивай, а терпение-то не бесконечно. Лопнет ведь? Выйдут за правду на площадь! И встанут. И скажут! Верно?

Эбергард вздохнул, одинаково не зная, где правда, что правда, что будет; они с пожилым капитаном иноземцами безмолвно взглянули в начинающийся вечер, поверх человеческих ручьев и малых речек, струившихся под теплым ветром от метро «Панки» радиальной, — ответвляясь в «Перекресток» на улице Кожедуба, возле которого нищие, утепленные шарфами и лыжными шапками смуглые дети гонялись за богатыми и, настигнув, крестились в упор, дальше, погрузнев сумками, течение замедлялось и тонкими струями, каплями, волнами растекалось в подъезды и дворы, окруженные четырьмя панельными полотнищами; кратчайшими тропками возвращался в гнездовья офисный люд, женщины с поблекшими вечерними лицами несли на спинах мысли об ужине и мысли о выездной пятничной торговле овощами и фруктами из Липецкой области и персиками из Испании; в подъездных пыльных окнах дрожа распускались пятна света, пестро, в разную мощность.

Брызнул свет в фонари, воздух, тишину наполняло автомобильное нарастающее и стихающее шипение, подстегиваемое сигналами нетерпеливых. Капитан и Эбергард смотрели куда-то превыше, над слабо подсвеченным облачным подбрюшьем, где еще незримыми мириадами звезд расположилось и сияло им всё то, во что давно пора вмешаться Богу, а еще лучше Путину.