Дом подруги

В начале войны, якобы из-за страха перед блицкригом, мать отправила меня в закрытую школу, подальше от города. Счета за обучение отсылались отцу, а в начале каждого семестра я регулярно получала конверт с пятифунтовой банкнотой. Конечно, это было весьма мило с его стороны, но, поскольку он ни разу так и не удосужился черкнуть мне хоть пару слов, я догадывалась, что меня все еще не простили. За все последующие тринадцать лет я так и не виделась больше с отцом.

Впрочем, по-моему, мать тоже года два не вспоминала обо мне. Каникулы я обычно проводила в компании своей классной наставницы. Именно в это время я обратилась к колдовству и всякого рода заклинаниям, видя в этом последнее средство заставить мать хоть изредка появляться в школе. Всего, конечно, не упомнишь, но наиболее действенным считалось такое: вначале нужно было выкрасть перочинный нож, лежавший у нашей классной дамы в столе, — поступок сам по себе весьма рискованный, — после чего я с замиранием сердца делала у себя на ладони небольшой порез. На этот подвиг меня вдохновила деревянная фигурка распятого Христа, висевшая в школьной часовне. В первый раз я явно переусердствовала — боль оказалась настолько сильной, что я грохнулась в обморок прямо в классе и меня отправили в изолятор. Там я рассказала какую-то невероятную историю о том, что порезалась осколком стекла, который подобрала в оранжерее, но медсестра поверила и удовлетворилась этим. Поэтому я отделалась сравнительно легко — она отчитала меня за непослушание, напомнив, что детям строго-настрого запрещалось там играть, а потом ее позвали к телефону, и на этом все закончилось. Как оказалось, звонила наша классная дама — сообщить, что получила письмо от моей матери с известием, что та собирается приехать на следующий день к вечеру. От неожиданности я чуть было снова не потеряла сознание. В тот миг я чувствовала себя настоящей волшебницей. Ощущение могущества, которым я обладаю, ударило мне в голову. Отныне, думала я, она в моей власти, и теперь я смогу призывать ее к себе всякий раз, когда мне этого захочется.

Естественно, очень скоро обнаружилось, что это не так. К моей ярости и возмущению, трюк больше не сработал ни разу. Я пыталась повторить все тютелька в тютельку, потом принялась пробовать различные варианты, например, говорила: «Пресвятая Богородица!», прежде чем полоснуть лезвием по руке, и так далее, и тому подобное. Боль доставляла мне почти чувственное удовольствие. Я обожала смотреть, как капли крови дрожат на коже, точно осколки рубина. Но добилась я только того, что в ранку попала инфекция, и в конце концов было решено послать за доктором. Сестра пожаловалась на мою неуклюжесть, назвав меня непослушной девочкой. Бифокальные очки доктора напугали меня до дрожи в коленках. К счастью, он оказался человеком неглупым, к тому же отцом четверых детей, так что ему не составило особого труда вытянуть из меня правду, после чего доктор спокойно объяснил, что я веду себя по-детски и что никому еще не удавалось подчинить себе чужую волю, тем более подобными способами. Это не только глупо, но и опасно, сказал он, к тому же Господь Бог строго осуждает подобные поступки. Решение было принято очень скоро. На то, что думает по этому поводу Господь Бог, мне было, в сущности, наплевать — если хочет, чтобы выполняли его волю, пусть сам почаще прислушивается к моим просьбам, сердито решила я. Доктор выписал рецепт на лекарство, а потом пригласил меня к себе домой — на чай, пообещав познакомить меня со своими дочерьми. Все они оказались очень хорошенькими и добрыми, вот только, как на грех, гораздо старше меня. Впрочем, расстраивалась я не долго, потому что они наперебой баловали меня, словно младшую сестренку, а я млела от счастья. Вскоре я стала там частой гостьей, а потом вдруг обнаружила, что уже не так страдаю из-за отсутствия матери.

А в следующем семестре в школе появилась Мин. Помню, как я увидела ее в первый раз — незнакомая девочка в слишком большой для нее форме стоит посреди холла, и вид у нее смущенный и растерянный, а мисс Левин отчитывает ее за неряшливость. Гадать, чем вызвано такое негодование, долго не пришлось: на груди форменного платья девочки красовалось огромное чернильное пятно, а оторванный подол платья свисал сзади наподобие шлейфа.

— Зарубите себе на носу, Минерва Бартоломью, если ваша матушка близко знакома с председателем попечительского совета школы, это вовсе не значит, что вы можете позволить себе пренебрегать школьными правилами, — сердито выговаривала мисс Левин, «куриной» грудью и багровым от возмущения лицом похожая на крохотного упрямого бычка. Заподозрив, что благодаря связям своей матушки Мин станет любимицей классной дамы, с которой саму мисс Левин связывала страстная, даже какая-то болезненная нежность, она возненавидела новенькую с первого взгляда. Обернувшись, она заметила мое любопытное лицо и повелительным кивком подозвала меня к себе.

— Диана, с этого семестра Минерва будет с тобой в одном дортуаре. Проводи ее туда, пусть приведет себя в порядок. К чаю она должна быть в приличном виде.

Мин, до этого дня пребывавшая под неусыпным надзором нянюшек и гувернанток, первое время была беспомощна, словно новорожденный щенок. Она никогда еще не ходила в школу, и ей все было внове. Улучив минутку, она простодушно объяснила, что посадила пятно, когда в поезде пыталась заправить ручку чернилами. Привыкнув пользоваться перьевыми ручками, бедняга просто не сообразила, что неумелое обращение с авторучкой может иметь поистине катастрофические последствия. А подпушку на платье она оторвала, нечаянно зацепив ее каблуком, когда пыталась спрыгнуть с подножки вагона.

— Няня Порсон подвернула его побольше, а то платье слишком длинно, — вздохнула она. — Мама вечно покупает все на два размера больше, чем нужно. Она заказала его по телефону еще из Шотландии, поэтому оно и сидит как на корове седло. Няня Порсон, знаешь, даже не подшила его, а только приметала подпушку, там и десяти стежков-то нет. С чего бы ему сидеть как надо, верно? Кстати, у тебя случайно нет ремня?

Она смотрела на меня в полном отчаянии. Потом потерла нос, перепачканный сажей, — следствие поездки в поезде — и жалобно сморщилась и захлюпала. Можно было не сомневаться, что она вот-вот расплачется. Жизнь в закрытых школах для девочек всегда была достаточно суровой. А уж проявить понимание к тем, кто младше, считалось непростительной слабостью. Тому, кто был бы уличен в подобном малодушии, можно было только посочувствовать.

Мне сразу бросилось в глаза, как разительно Мин отличается от других девочек — простодушная, искренняя, может быть, даже наивная. Одно презрительное слово в ее адрес с моей стороны — и она будет обречена на долгие годы мучительного одиночества.

Вздохнув, я принялась тереть чернильное пятно тряпкой. Мокрый след, конечно, остался, но пятно почти исчезло. Потом я несколькими аккуратными стежками подшила оторвавшийся подол. Долгими субботними вечерами, когда школа пустела, а за окном лил дождь, я от скуки только и делала, что шила, так что это было для меня детской забавой.

— Господи, вот здорово! — восхищенно ахнула Мин, круглыми глазами наблюдая за тем, что я делала. — А я и нитку в иголку в жизни бы не вдела! Вот спасибо! Я тебе тоже сделаю что-нибудь хорошее.

Она с тоской обвела глазами мою тесную комнатушку со стеганым бело-зеленым покрывалом на кровати и уродливой мебелью, покрытой потрескавшимся и порыжевшим от времени лаком, видимо, гадая, чем же отплатить мне за доброту. И тут ее осенило.

— Хочешь приехать ко мне на следующий уикенд? Наша кухарка печет такие пироги с яблоками — закачаешься! А у нашей кошки родились котята. Целых четыре штуки, представляешь? Один рыжий, два черных и один пятнистый. Держу пари, таких хорошеньких ты в жизни своей не видала.

Ее глаза снова наполнились слезами, и мое сердце, успевшее уже ожесточиться, вдруг дрогнуло. В тех редких случаях, когда кто-то из моих одноклассниц приглашал меня погостить, они из кожи лезли вон, чтобы заставить меня почернеть от зависти, надеясь, что потом, вернувшись в школу, я стану восторженно расписывать роскошь, в которой они купаются. Таким образом, уикенд превращался в тяжкое испытание, и не только для меня одной. На фоне всего этого мысль о яблочном пироге и котятах показалась особенно заманчивой. Я помогла Мин распаковать вещи. Потом, заново заплетая ей косу (волосы она, похоже, не расчесывала ни разу за всю поездку), постаралась втолковать ей, какие тут порядки. Это могло продолжаться бесконечно, но нам помешал звонок к чаю. Большинство школьных правил и традиций Мин назвала дурацкими. Сначала я оскорбилась, но потом, взглянув на это ее глазами, вынуждена была согласиться с ней. К тому времени, как я добралась до обычая преклонять колени перед ракой с мизинцем святой Сексбурги [1], стоявшей в школьной часовне, мы уже обе покатывались со смеху.

1

Святая Сексбурга — саксонская королева, вместе со своей сестрой Этельредой ушла в монастырь и позже, в VIII веке, была канонизирована. Единственная церковь, посвященная ей, находится на острове Шеппи, графство Кент.