Горящая колесница

Песчинка, незаметно проскользнувшая между пальцами, — вот чем была Кёко для общества. Никто не остановит её падение, никто не спасёт. Нужно самой карабкаться наверх, и только так, не иначе.

Больше она не станет ни на кого полагаться. Надеяться на мужчин бесполезно. Нужно крепко стоять на ногах и отбиваться своими собственными руками. Какую бы подлость ни пришлось совершить, она пойдёт на это — так она теперь решила жить.

— Судо-сан, а Кёко никогда не показывала вам фотографию дома?

— Фотографию дома?

— Да, вот эту.

Хомма достал фотографию-поляроид «шоколадного» дома и положил её на стол перед Каору.

— Ах это…

— Вы её видели раньше?

Улыбнувшись, молодая женщина кивнула:

— Видела. Эту фотографию Кёко-тян сделала, когда была на практике, верно?

Хомма невольно вздохнул с облегчением, словно застрявшая в горле кость наконец-то выскочила.

— Так, значит, это Синдзё-сан фотографировала?

— Да. У её знакомой был тогда с собой фотоаппарат. Вообще, Кёко-тян любила смотреть на «образцово-показательные» дома. Я порой над ней подтрунивала — забавно всё-таки.

Любила смотреть на демонстрационные образцы домов.

— И это — несмотря на то что её семья потерпела крах из-за ипотечного кредита?

Каору снова положила фотографию на стол и, немного подумав, ответила:

— Действительно, с одной стороны, это может показаться странным: у неё — и вдруг такое увлечение… Но я думаю: наоборот, ничего удивительного. Знаете, Кёко-тян сама говорила, что когда-нибудь будет жить в таком доме. У неё обязательно будет семья, и она будет счастливо жить в своём доме. Мне кажется, именно потому, что в её жизни было много горя, могла появиться такая мечта.

Вот почему она так берегла фотографию! Это была её мечта.

— Кёко-тян говорила, что этот дом ей нравится больше всех остальных. Она мне показала эту фотографию, когда приезжала в гости, и сказала: «Каору-сан, я начну жизнь заново и когда-нибудь поселюсь в таком доме».

Молодая женщина произнесла это как-то весело, с надеждой в голосе, словно подражая тому, как это говорила сама Кёко.

— А Кёко-сан не приглашала вас погостить в её будущем доме?

Вопрос Хоммы, видимо, оказался неожиданным, и Каору отпрянула в удивлении:

— Вы знаете, нет! Не приглашала.

Конечно не приглашала. Кёко уже тогда понимала, что, какой бы дом она себе ни построила, какую бы счастливую жизнь ни обрела, пригласить Каору к себе и показать ей всё это она не сможет. Ведь для того, чтобы начать новую счастливую жизнь, ей нужно будет избавиться от «Кёко Синдзё» и стать другим человеком. Кёко уже вынашивала свой план.

Хомма отвёл взгляд от фотографии и спросил:

— Синдзё-сан действительно в последнее время не давала о себе знать?

Каору, кажется, немного обиделась, она положила ногу на ногу и поджала губы:

— От Кёко-тян давно нет никаких вестей. Зачем мне говорить неправду?

— А таких звонков, чтобы в трубке молчали, в последнее время не было?

— Да нет. При мне вроде бы не было…

Попытка Кёко перевоплотиться в Сёко Сэкинэ обернулась неудачей. Скорее всего, её психологическое состояние сейчас весьма неустойчиво. И всё же она не обратилась за поддержкой к своей лучшей подруге, к Каору Судо, хотя именно ей некогда открыла свою заветную мечту.

Что бы это могло значить? О чём мечтает Кёко теперь, как собирается действовать дальше?

— Когда я дружила с Кёко-тян, то уже встречалась с моим нынешним мужем. Через год-два мы собирались пожениться. Я думаю, она не обращается ко мне потому, что знает: я теперь замужем. Наверное, считает, что я уже не могу уделять ей столько времени, сколько раньше.

Может быть, отчасти так оно и есть. Возможно, Кёко думает, что ей уже нельзя рассчитывать на Каору. Остаётся лишь продолжать скрываться и быть совсем одной — другого пути нет.

— А где находится квартира, в которой вы тогда жили?

Выражение лица Каору смягчилось.

— Вон там. Отсюда хорошо видно, — улыбнулась она и показала пальцем на окна второго этажа в доме, что стоял наискосок на противоположной стороне улицы, это была угловая квартира с левой стороны.

Подоконник был уставлен горшками с какими-то яркими растениями, а с распялки для сушки белья, пристроенной над ящиком кондиционера, свисали красные носки.

Хомма представил себе, как из этого самого окна выглядывает на улицу приехавшая погостить Кёко. Неужели она помогала Каору со стиркой и точно так же вывешивала носки сушиться?

Где только Кёко Синдзё не жила! В дешёвой гостинице и на съёмной квартире в Нагое, в пансионе в Исэ, где она работала горничной, в особняке Кураты, в неизвестном городе, где ей пришлось претерпеть нечто ужасное, в районе Сэнри-тюо в Осаке, в Токио — в том симпатичном «бревенчатом» домике в квартале Хонан… В каждом из этих своих жилищ Кёко прибиралась, стирала одежду, ходила за продуктами, готовила еду. Каори Итики ведь рассказывала, что Кёко могла приготовить плов из залежавшихся в холодильнике продуктов. В дождь выходила на улицу под зонтом, ночью, перед тем как лечь спать, задвигала шторы… А ещё чистила обувь, поливала цветы, читала газету, кормила крошками воробьёв… Жизнь была страшной, печальной, иногда бедной, но иногда и счастливой.

Не менялось только одно: Кёко всегда от чего-то бежала.

Даже когда она попала в руки бандитов и была вынуждена жить в адских, нечеловеческих условиях, даже тогда она была «беглянкой». Пыталась убежать от несправедливости своей судьбы. Всегда пыталась убежать…

Если бы она смирилась со своей долей, не было бы того, что произошло дальше. Но Кёко не хотела сдаваться. Бегство продолжалось!

Заняв место Сёко Сэкинэ, на какое-то время она успокоилась и решила, что больше не нужно скрываться. Но теперь она снова в бегах. Она старалась «что-то предпринять», чтобы спасти себя, но в итоге ничего не изменилось.

«Может, хватит уже? — Это Хомма мысленно нашёптывал Кёко, ей одной. — Ты ведь, наверное, тоже устала. И я устал. Мои силы на исходе. Может, хватит играть в догонялки? Нельзя же вечно жить в бегах!»

— В последний раз Кёко-тян приезжала ко мне сразу после того, как уволилась из «Розовой линии».

Хомма достал свой блокнотик и, сверившись с ним, кивнул:

— Это было в декабре тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

— Да, а ко мне она приехала уже в новом году, по-моему в конце января. Помню, я заплатила за неё в ресторане. Так что, думаю, это было после получки.

Наверное, в то время Кёко уже готовилась к перевоплощению в Сёко Сэкинэ.

— Она говорила, что уже переехала из осакской квартиры. Когда я спросила её, что она собирается делать дальше, Кёко-тян ответила, что, скорее всего, переедет в Кобэ.

— Правда?

— Да, только меня удивило, что она всё время упоминала железнодорожную ветку Кэйхин — Тохоку. Ведь это не в Кобэ, а в Токио!

Каору всё же поинтересовалась у подруги, где та живёт, не в Токио ли?

— Кёко была так недовольна моим вопросом, что меня это даже обеспокоило. Я продолжала допытываться, и она призналась, что по разным причинам ей пришлось временно поселиться в пригороде Токио, в Кавагути. Причём жила она якобы не в обычной квартире, а в пансионе, где комнаты сдаются на неделю. Адрес она мне не сказала.

Видно, даже теперь, задним числом, всё это казалось Каору подозрительным, и она внутренне напряглась. Всматриваясь в её лицо, Хомма словно наяву услышал, как в его собственной голове заскрипели шестерёнки.

В январе 1990 года Кёко Синдзё была в Кавагути.

Хомме припомнился рассказ бывшей «коллеги» Сёко, Фумиэ Мияги: «У Сёко нервы стали шалить, ей всё время казалось, что кто-то вскрывает почту».

Так вот кто вскрывал письма Сёко Сэкинэ! Вот как Кёко узнала про автобусную экскурсию на кладбище! В то время Сёко Сэкинэ вставала далеко за полдень, отправлялась на работу вечером, а возвращалась домой поздно ночью. Достать письмо из почтового ящика, который даже не закрывается на ключ, выяснить всё необходимое, а потом положить конверт обратно — ведь это, наверное, было совсем не трудно.