Страница 59 из 67
— Выдавай нам своего вора, — издевательски велели с крыльца, — тогда и поговорим!
— Я сейчас к ним спущусь, — вздохнул Басманов, — а вы, государь, — идите к царице, успокойте ее.
— Где мой меч? — сквозь зубы спросил Дмитрий, и, выругавшись, — вырвал алебарду у охранника, что стоял на лестнице.
— Меня так просто не убьешь, — он презрительно выпятил губу, и подтолкнул Басманова:
«Идите».
Дверь медленно открылась, толпа отхлынула, и Федор услышал жалобный голос воеводы:
«Православные!»
Татищев сплюнул и, спешившись, вразвалочку, взошел на крыльцо. Басманов стал, пятясь, отступать, толпа заревела: «На кол его!», и Татищев, засучив рукав поношенного кафтана, одним ударом кулака сломал ему нос.
Воронцов-Вельяминов, пройдя сквозь расступающихся людей, взяв кричащего, хватающегося за кровавую кашу лица, Басманова, поставил его на колени.
— Спасибо, Федор Петрович, так и держите его, — попросил Татищев и стал медленно перепиливать Басманову горло. Кровь потоком хлынула на крыльцо и толпа возбужденно воя, стала выкрикивать: «Смерть еретику!»
Дмитрий услышал, как опускается засов на двери опочивальни и, выглянув в окно. Труп Басманова, — с раздавленной, расколотой головой, был втоптан в пыль на дворе. Толпа ломала двери дворца.
— Если побежать по галерее, — спокойно подумал Дмитрий, — то можно спастись. Дворец не достроен, там леса, спущусь по ним, затеряюсь в толпе и уйду в Коломенское. Там Болотников, поможет. Ничего, еще погуляем, — он отбросил алебарду, и, услышав, как рухнули двери крыльца, — бросился бежать.
— Так, — обернулся Шуйский к Воронцову-Вельяминову, когда толпа хлынула во дворец, — ты, Федор Петрович, иди, присмотри, чтобы с государыней, — Шуйский издевательски усмехнулся, — ничего невместного не сделали, а то потом хлопот с выкупом не оберешься. А ты, Михайло Никитич, найди ее отца. Как вместе они будут — в Разбойный приказ их отвезите, в подвал, пусть там пока сидят.
С Житного Двора, где были кремлевские амбары, донесся восторженный крик: «Он живой, сука! Спрыгнул с лесов, грудь себе разворотил, руку сломал, — но живой!»
— Подождет государыня, не денется никуда, Василий Иванович, — рассмеялся Воронцов-Вельяминов. «Пойдемте, истребим это отродье раз и навсегда».
Вокруг стонущего человека стояла возбужденная толпа. Кто-то, выматерившись, крикнул:
«Кончать его, суку!»
— Водой облили, государь, — обращаясь к Шуйскому, услужливо сказал кто-то из стрельцов.
Дмитрий кричал, закусив посиневшие губы: «Больно! Больно как! Я сын царя Ивана, оставьте меня! Я его сын!»
— А инокиня же Марфа тут, неподалеку, — задумчиво проговорил Шуйский, — она же из Новодевичьего в Вознесенский монастырь днями перебралась, ну-ка, сбегайте кто-нибудь к ней, через площадь, спросите, это ли ее сын.
— Василий Иванович, — еле слышно сказал ему на ухо Татищев, — сами же знаете…
— Знаю, — безмятежно ответил Шуйский, — не волнуйся, Михайло, вон она, смотрит, — Шуйский вскинул голову и указал на высокую, тонкую фигуру в черной мантии. Инокиня Марфа стояла у окна монастыря. «Ты в Угличе не был, а я был. Вспомнит она набат, вспомнит».
Били, гудели колокола кремлевских соборов, и стрелец, в мгновение ока, вернувшись, махнул рукой: «Вдовствующая государыня сказала, что ее сын был в Угличе убит!»
Шуйский шагнул, и, наступив подошвой сапога на сломанную руку Димитрия, — раздался сухой треск и раненый страшно, по животному, завыл, — велел: «Кончайте с ним!»
Федор выстрелил из пищали в слепо ползущего куда-то человека, и, засунув пистолет за пояс, приказал стрельцу: «Алебарду сюда давай!»
Шуйский задумчиво посмотрел на исколотый пиками труп Дмитрия и сказал: «Людям понравится, коли они с Басмановым на Красной площади полежат. Я распоряжусь, а вы, бояре, Мнишеков собирайте, как и договорились.
Воронцов-Вельяминов кивнул и, оскальзываясь в лужах крови, пошел к изломанному, разбитому дворцовому крыльцу.
Марина забилась в угол опочивальни и выглянула наружу — толпа, взяв полуголый труп мужа за ноги, волочила его в сторону Фроловских ворот.
Кто- то крикнул: «Басманова тоже тащите, под стол его там кинем, в навоз». Тело воеводы прокололи вилами, и здоровый мужик, выматерившись, подняв его, понес вслед за толпой.
Девушка оглянулась и взвизгнула — дверь опочивальни, треснув, упала внутрь. Она увидела мощную фигуру, что стояла на пороге, и выдохнула, схватившись за жемчужное ожерелье, что лежало поверх бархатного, богатого опашеня: «Пан Теодор!».
Он хмуро оглядел палаты, и, махнув рукой стрельцам, что стояли сзади, велел: «Дверь на лестницу закрыть и никого не пускать сюда!»
— Пан Теодор, — пробормотала она, тяжело дыша. «Пан Теодор, наконец-то!».
Он отшвырнул обломки двери и сказал: «Так, пани Марина. Сейчас найдут вашего отца, опосля чего вас отвезут в Разбойный приказ, а оттуда — в ссылку, куда новому государю угодно будет».
Мужчина подошел, и, брезгливо поморщившись, — она даже не успела отпрянуть, — сорвал с ее шеи жемчуг. «Наворовали, суки, — сказал он. «Все сие, — он обвел рукой опочивальню, — оставите здесь, в казне денег нет, а вы золотом с головы до ног обвешаны».
От него, — Марина вдохнула, — пахло свежей кровью и порохом. «Как в Самборе, — подумала девушка, пытаясь устоять на ногах. «Тогда у него тоже была кровь под ногтями, после охоты».
Ее рука потянулась к серебряным, маленьким пуговицам опашеня. «Пан Теодор, — она опустилась на колени, — пан Теодор, ради вас я все, что угодно сделаю. Мы можем обвенчаться и царствовать, вы и я вместе…»
Красивые губы изогнулись в презрительной усмешке. «Коли я захочу, пани Марина, — сказал он, глядя вниз, на сброшенную кику, на струящиеся по плечам черные косы, — я вас сейчас на площадь Красную выведу, там охотников на ваши прелести много найдется. А про венец царский забудьте — вы обманом его получили. Сбирайтесь, впрочем, — он усмехнулся, — в тюрьме вам немногое понадобится».
— Пан Теодор, — она поползла за ним, плача, припав губами к его сапогу, — я прошу вас, не надо, я вас люблю, вас одного, и буду любить всегда!
— Сие мужа вашего покойного кровь, — сказал он, рассмеявшись, — что вы с моих подошв слизываете.
Мужчина наклонился и, взяв ее за подбородок железными пальцами, сказал: «Сейчас возок за вами пришлют, с решетками, и через задний двор вывезут. Потому как стоит вам, пани Марина, на Красной площади появиться — он рассмеялся, — оттуда вы живой уже не выйдете.
Всего хорошего, — он вышел, не оборачиваясь, и коротко приказал что-то стрельцам.
Марина, было, рванулась за ним, но, в передней было пусто, и, посмотрев в щель двери, она увидела на лестнице стрелецкий караул.
Девушка, опустившись на пол, засунув в рот рукав опашеня, зарыдала — тихо, отчаянно, раскачиваясь из стороны в сторону.
На Красной площади гудела толпа. Дюжий мясник, вооружившись длинным ножом, взрезал живот трупу Дмитрия, и, бросил на синеватые кишки причудливо разукрашенную маску, — одну из тех, что готовились для придворного карнавала, и сейчас валялись в грязи, среди вещей, выброшенных из разоренного дворца.
Из разорванного рта торчала дудка, тело было измазано навозом и засыпано песком.
Изуродованный до неузнаваемости труп Басманова валялся в куче рыночных отбросов.
Шуйский посмотрел на ворону, что выклевывала глаза воеводы, и едва слышно, углом рта, сказал: «Хорошо. Дня два так пусть полежат, препятствий к поруганию не чинить, а потом за Серпуховскими воротами зароем, на кладбище для нищих».
Федор кивнул и вгляделся — мальчишки насаживали отрубленные головы поляков на пики, что стояли вдоль Неглинки. «Да, вон, Петька там, — узнал он сына, — ну, слава Богу, все хорошо». Одна из голов выскользнула на землю и парни с хохотом стали ей перебрасываться.
— Батюшка, — Петя помахал ему рукой, и, протолкнувшись сквозь толпу, восхищенно сказал:
«Слава Богу, конец самозванцу!».
Федор посмотрел на засученные, окровавленные рукава рубашки подростка и подумал: «Да что это я, он у меня уже под Кромами, тем годом, людей вешал».