Страница 17 из 48
— Да не было ничего! — Федосья схватилась за горящий след от удара. «Не было, слышишь!».
— А ну тихо, — он вдруг застыл и прислушался. «На!» — Кольцо кинул ей попону. «С головой накройся и сиди тут, и чтобы ни слова!».
Атаман выпрыгнул из возка и достал ручницу.
— Что за люди-то? — спокойно, подойдя к костру, указывая на факелы, что приближались с востока, спросил он Карачу. Темные, непроницаемые глаза визиря чуть усмехнулись. «Мои люди, говорил же я тебе. Ты не волнуйся, Иван, сядь, водки выпьем, хороша она у вас».
— Оружие к бою! — крикнул атаман в темноту и замер — ночь разорвалась свистом стрел. Они летели стеной, и Кольцо с ужасом увидел, как воины Карачи натягивают луки. Один из дружинников, хрипя разорванным горлом, упал лицом в костер.
Кольцо выстрелил, — прямо во тьму, и, с удовлетворением услышав чей-то крик, вскочив на первого попавшегося коня, выхватил саблю. Сзади, из черноты, он услышал легкий шорох, и, едва успев обернуться, упал на землю, опутанный брошенным ловкой рукой арканом.
Кольцо еще успел почувствовать виском острый, царапающий угол камня, а потом вокруг не осталось ничего, — кроме темноты.
Федосья лежала, натянув на себя попону, свернувшись в клубочек, прислушиваясь к звукам выстрелов и крикам. Потом все стихло, где-то вблизи ржали кони, и она тихо, осторожно вытянула голову наружу.
Полог возка внезапно затрещал, грубый голос сказал что-то на незнакомом языке, и Федосья, увидев перед собой блеск сабли, ни о чем уже не думая, схватила лежащую рядом ручницу и выстрелила, как учил ее Волк — прямо в смуглое, с раскосыми глазами лицо.
Карача прошелся вокруг лежащего без сознания, связанного, Кольца и зло толкнул его в спину. Атаман застонал.
— Воды принесите, — велел визирь. «Я с атаманом поговорить хочу. И кто там раненый из русских есть — тоже сюда тащите».
— Да нет никого раненых, — усмехнулся кто-то из татар. «С десяток человек бежало, а остальных мы добили все, в суматохе».
Визирь нахмурился, и повернулся к возкам: «Что там еще!»
Федосью — с подбитым глазом, в одной рубашке, — толкнули к его ногам. «Эта сучка в возке пряталась, Башара застрелила, и нас всех исцарапала по дороге», — выругался воин, рассматривая свежий укус на руке.
— Смелая русская, — Карача поднял носком сапога испачканное, залитое слезами лицо. «Она красивая, — добавил он, рассматривая Федосью. «Ты, чья жена? — спросил он громко, подбирая русские слова.
«Господи, — подумал Кольцо, не открывая глаз, — ну пусть молчит. Пусть скажет, что из дружинников кого-то. Что я погибну — сие ладно, но ведь если она проговорится, не пощадят ни ее, ни дитя».
Федосья молчала.
«Молодец девочка», — успел подумать атаман и опять потерял сознание.
— Вы убили его уже, — хмуро сказала Федосья, уткнувшись лицом в землю. «Вон, — она показала рукой, — там он лежит».
— Врешь, — протянул Карача. «Врешь, русская. Как мы сюда ехали, так мои воины с вашими разговаривали. Ваши воины и рассказали, что атаман Кольцо в Сибирь молодую жену привез». Он достал кинжал и наклонился над Кольцом: «Вот сейчас и проверим». Карача усмехнулся, и, положив руку Ивана на землю, одним движением отрубил большой палец.
— Нет! — отчаянно закричала Федосья. «Нет, не надо!»
— А вот и вода не понадобилась, — ласково сказал Карача, глядя в помутневшие от боли, открывшиеся глаза Кольца. «Сейчас Иван нам расскажет, где Ермак».
— Разденьте ее, — кивнул он на Федосью. Воины стали стягивать с пинающейся, отчаянно кричащей девушки рубашку.
«Господи, — подумал Кольцо, — ну только б не заметили. Там и не видно пока ничего. Коли узнают — не пощадят ведь».
— Я прошу вас, — заплакала Федосья. «Не трогайте меня, я дитя ношу». Она встала на колени.
В свете факелов ее глаза казались двумя бездонными, наполненными сиянием колодцами.
— Атаманово дитя значит, — Карача усмехнулся. «Давно я хотел посмотреть, как оно выглядит.
Вот сейчас живот тебе распорю, и отродье его сапогами топтать буду».
Кольцо почувствовал, как на щеку сползает единая, быстрая слеза, и проговорил: «Оставь ее. Я скажу, где Ермак».
— Ах, вот как ты заговорил, — наклонился к нему Карача. «Смелый атаман, — визирь выругался.
«То тебе не детей грудных резать, Иван. Где же он?»
— На запад пошел, — стиснув зубы, сказал Кольцо. «Там сила наша большая идет, из-за гор, Ермак встречать их поехал».
— Ну-ну, — Карача прошелся вокруг него и обернулся к одному из воинов: «Следы проверили?»
— Да, на запад ведут, — ответил тот.
«Молодец Ермак Тимофеевич, — подумал Кольцо, — все сделал так, как мы говорили. Теперь надо их увести отсюда, хоша у атамана и бойцов много, но все равно — незачем ему рисковать».
— Сколько народу сюда идет? — резко спросил Карача.
— Тысячи, — Кольцо устало закрыл глаза. Обрубок пальца все еще болел — резкая, острая, пульсирующая боль.
— Уведите ее, — Карача показал на Федосью. «Свяжите ее, как следует, и в возок киньте».
Девушка вдруг вырвалась, и, оттолкнув Карачу, встала на колени рядом с мужем. «Ваня, — всхлипнула она.
— Не надо, — Кольцо улыбнулся, — слабо. «Дитя сохрани, — шепнул он. «Все, прощай, Федосеюшка».
— Ваня, — она плакала и крупные, горячие слезы падали ему на лицо. Кольцо увидел, как ее, толкая, отводят к возкам и внезапно вспомнил, как ударил жену — ни за что.
— Ну что я за дурак был», — горько подумал он, а потом над ним раздался холодный голос визиря: «Кончаем с ним и уходим, мне надо Кучуму доложить о русском войске».
Она лежала и беспрестанно, не останавливаясь, терла друг о друга запястья, скрученные за спиной грубой веревкой из конского волоса. Федосья почувствовала, как горит нежная кожа, и, закусив губу от боли, подумала: «Если я выпрыгну, сразу заметят. Надо до привала освободиться, там они есть будут, пить, тихо в степь уйду, и не увидят меня. Даже и без лошади можно, Тобол мы пересекли, он за спиной, на закат буду идти, и Ермака Тимофеевича встречу. Наверное.
А если не встречу? Вона, матушка со мной в перевязи через Большой Камень шла, и я тако же — тут он невысокий, не страшно. Доберусь до Волги, а там и до Москвы".
Возок, дернувшись, остановился, полог откинули, и Федосья, едва успев свернуться под тряпками, услышала голос Карачи: «Ну что, русская, я воды тебе принес!». Она почувствовала на лице ледяные капли, и жадно облизала губы.
Карача стоял над ней, снимая халат.
— Нет! — забормотала Федосья. «Нет, не надо!».
— Как это не надо? — удивился визирь, и, нагнувшись, посмотрел ей за спину. «Веревки снять хочешь?» — усмехнулся он. «Так не получится у тебя», — он еще крепче стянул ей руки арканом, и быстро развязал ноги.
— Вот что, русская, — спокойно сказал визирь, ставя ее на колени, — ты, если хоть дернешься, я тебя воинам своим отдам. Их тут более двух сотен, как раз до ханского становища тебя им хватит. А потом в реке утопят. Ну, рот открывай!
— Куда вы меня везете? — спросила Федосья, пытаясь отвернуться, сжав губы. Карача ударил ее сначала по одной щеке, а потом — по второй. Голова загудела от боли.
— Хану Кучуму, — сказал он, раздвигая толстыми, грязными пальцами ее губы. «Он решит, что с тобой делать».
Федосья почувствовала, что ее сейчас вырвет.
— А ну тихо! — прикрикнул Карача, намотав на руку ее косу. «Вот, хорошо, теперь ложись».
Она легла, и Карача, задрав ее рубашку выше пояса, усмехнулся: «Вот и попробуем, что там атаман-то пробовал».
Федосья уставилась в холщовую стену возка, за которой были смутно видны очертания устроившихся на привал татар, и молча, закусив губу, стала ждать.
— Буду с тобой лежать, пока едем, — Карача, одеваясь, поковырялся в зубах. «С ханом тоже ляжешь, конечно, ежели захочет он. А потом на юг тебя продадим, в Бухару, когда родишь».
Он сплюнул на пол, и, связав Федосье ноги, — крепко, — выпрыгнул из возка. Она лежала, пытаясь разнять липкие, испачканные бедра, чувствуя, как горят щеки, пытаясь не плакать.