Жду ответа

Это не объяснишь Джорджу Орсону. Слишком вычурно и запредельно. Поэтому она лишь пожала плечами и показала ему одежду, купленную в бутике в салоне отеля.

Простое черное платьице с тонкими лямками. Синяя шелковая блузка с вырезом ниже того, к которому она привыкла, белые брюки и красочный шарф с набивным африканским рисунком.

— Кучу денег потратила, — сообщила она, а Джордж Орсон только улыбнулся — той самой интимной заговорщицкой улыбкой, с которой обращался к ней, когда они впервые уехали из Огайо, и которую она уже давно не видела.

— Лишь бы не больше трех-четырех миллионов, — сказал он, и она с таким облегчением услышала, что он опять шутит, что рассмеялась, хоть ничего особо забавного не было, и позировала в соблазнительной позе у голой сероватой стены, пока он ее фотографировал для нового паспорта.

Рассчитывал получить новые паспорта в течение двадцати четырех часов.

Он стал больше пить, что ее беспокоило. Скорее всего, постоянно пил, закрываясь в студии в старом доме над мотелем «Маяк», тяжело сваливаясь в постель рядом с ней среди ночи, издавая запахи полоскания для рта, мыла и одеколона.

Но теперь другое дело. Теперь, когда оба живут в одном номере, она видит лучше. Видит, как он сидит за узким письменным столом в гостиничной комнате, вглядываясь в экран своего ноутбука, стучит по клавишам, бродит по сайтам, прихлебывая из высокого стакана. Всего через два дня заказанная бутылка виски «Джеймсон» почти опустела.

Она тем временем лежала в постели, смотрела американские фильмы, дублированные по-французски, читала «Марджори Морнингстар», которая, в отличие от «Холодного дома», стерпела изъятие приклеенных банкнот.

Когда он увидел новую одежду и стрижку, на время возродилась та пара, которой она себе их представляла, но всего на час-другой. Потом он опять отдалился.

— Джордж! — сказала она. А когда он не ответил:

— Папа!..

Он сморщился.

И выпил.

— Бедный Райан, — загадочно сказал он, поднес к губам стакан, тряся головой. — На этот раз я не промахнусь, Люси, — сказал он. — Поверь мне. Я знаю, что делаю.

Верит она ему или не верит?

Даже сейчас, после всего, что было, верит ли, будто он знает, что делает?

Трудно ответить на этот вопрос, хотя помогает сознание, что у нее с собой в ранце почти сто пятьдесят тысяч долларов.

Помогает сознание, что они не в Небраске, она уже не виртуальная пленница мотеля «Маяк». Когда он ушел утром по какому-то очередному срочному делу, ей представилась возможность идти куда хочет, спуститься в лифте в вестибюль отеля. Она взяла с собой ранец, пробежала в новой одежде по коридорам и бутикам, усиленно думая. Стараясь представить себя через несколько дней. Рим. Четыре миллиона триста тысяч долларов. Новое имя, новая жизнь, может быть, та, которую она ожидала.

Отель — обширный комплекс, но на удивление тихий. Думала в вестибюле столкнуться с такими же толпами, как в терминалах аэропортов в Денвере, Нью-Йорке, Брюсселе, а вместо этого словно попала в музей.

Шагала по длинному помещению, будто во сне. Вот на стене стилизованная длиннолицая африканская маска — предположительно газель с загнутыми вниз рогами наподобие женской прически. Встретила двух мирно шагавших африканок в ярких батиках — оранжевом и зеленом; служащего гостиницы, осторожно сметавшего кучку мусора в совок с длинной ручкой; вышла на открытый променад с тропическими садами с одной стороны, с изящными абстрактными статуями, повторяющими ботанические формы, с красочным обелиском, изукрашенным фигурами, почти как тотемный столб; потом променад распахнулся перед бетонным мостом, ведущим через бирюзовые пруды к зеленому островку, откуда за лагуной открывается вид на небоскребы Абиджана.

Поразительно. Она стояла на дорожке, обрамленной круглыми фонарями, под безоблачным небом, и это, пожалуй, было самое невероятное из всего, что с ней случилось.

Кто в Огайо когда-нибудь поверил бы, что Люси Латтимор в один прекрасный день будет стоять на другом континенте возле прекрасного отеля? В Африке. С элегантной стрижкой, в дорогих туфельках, в легком модном белом плиссированном платье со слегка колышущейся на ветру юбкой.

Видела бы ее мать. Или гнусный насмешник Тодзилла.

Если бы ее кто-нибудь сфотографировал.

Наконец, она повернулась и пошла обратно через сады к центральному подъезду отеля. Нашла знакомый бутик, купила другое платье — на этот раз изумрудно-зеленое, с рисунком в стиле батик, который видела на женщинах в холле, — и с пакетом в руке начала добираться до ресторана.

«Павильон» представляет собой простой длинный зал, открывающийся в патио, почти совсем пустой. Видно, время ланча кончилось, хотя несколько посетителей еще сидели, когда метрдотель вел ее к столику, — трое белых мужчин в цветастых гавайских рубахах взглянули на нее, проходившую мимо.

— Красивая девчонка, — сказал один, лысый, вздернув брови. — Эй, малышка, — сказал он. — Ты мне нравишься. Хочу с тобой дружить. — И заговорил с компаньонами по — русски или на каком — то другом языке, и все они расхохотались.

Она проигнорировала. Не позволит им испортить день, хотя они продолжали громко болтать, даже когда она закрылась корочкой меню, словно маской.

— Я умею любить, — выкрикнул один с крашеными оранжевыми волосами, торчащими, как иглы дикобраза. — Детка. Давай познакомимся.

Болваны. Она уставилась в меню, понимая, что оно целиком написано по-французски.

Когда вернулась в номер, ее ждал Джордж Орсон.

— Где тебя носило, черт побери? — сказал он, когда она открыла дверь.

В бешенстве.

Она стояла с ранцем, полным их денег, с большим пакетом из бутика, а он швырнул в нее маленькую книжечку, от которой она прикрылась, вскинув руку. Книжечка ударилась в ладонь и безобидно шлепнулась на пол.

— Твой новый паспорт, — едко сказал он, а она долго на него смотрела, прежде чем наклониться за книжечкой. — Где была? — сказал он, пока она стоически открывала паспорт и заглядывала внутрь. Вот фотография, которую он вчера сделал, — с новенькой стрижкой — и новое имя: Келли Гэвин, двадцать четыре года, из Истхэмптона, штат Массачусетс.

Она ничего не сказала.

— Я думал, тебя… похитили или еще что-нибудь, — сказал Джордж Орсон. — Сидел и думал, что мне теперь делать? Господи боже мой, Люси, я думал, ты меня тут бросила.

— Я обедала, — сказала Люси. — Просто вниз на минутку спустилась. Разве не ты жаловался, что мне уверенности не хватает? Я просто…

Он прокашлялся, и она на секунду подумала, что заплачет. Руки трясутся, вид бледный.

— Боже! — простонал он. — Почему всегда так получается? Мне нужен один человек, только один, и все не то. Всегда не то.

Люси стояла, глядя на него, сердце билось все быстрее, она нерешительно наблюдала, как он опускается в кресло.

— О чем ты говоришь? — спросила она, полагая, что следует говорить с ним ласково, виновато, утешительно. Подойти, обнять, поцеловать в лоб, погладить по голове. Но вместе этого просто смотрела, как он горбится, словно надутый тринадцатилетний мальчишка. Сунула паспорт в сумочку.

В конце концов, это ейнадо бояться. Это еенадо подбадривать и успокаивать. Это ееобманом заставили влюбиться в мужчину, которого даже не существует.

— О чем ты говоришь? — повторила она. — Деньги получил?

Он уставился на свои еще дрожавшие руки, спазматически дергавшиеся на коленях. И тряхнул головой.

— В переговорах возникли проблемы, — сказал Джордж Орсон, и голос его ослаб, прозвучал неразборчивым шепотом, с каким он просыпался после кошмаров.

Вообще не Джордж Орсон.

— Возможно, нам придется отдать больше, чем я ожидал, — сказал он. — Гораздо больше. Вот в чем проблема, сплошная коррупция, во всем мире, куда ни сунься, вот что хуже всего…

Поднял голову, и она не увидела никакого следа симпатичного обаятельного учителя, которого некогда знала.