Западня. Шельф

Петель должно быть четыре, но одна из них оборвана — высоко-высоко в ультрамариновом небе парит черный огрызок. А остальные три заняты. Лиза прикидывает, может ли она спихнуть кого-нибудь и занять его место, но тут же со вздохом отказывается от этой идеи: все дети крупнее и сильнее ее, ей не справиться. Она пыталась попросить, чтоб ей освободили место, но над ней, конечно, только посмеялись, и какое-то время она тихо ныла, выпрашивая своею очередь прокатиться. Теперь же Лиза просто молча, с иступленной надеждой ждет, что кто-нибудь из этих сильных и страшных ребят накатается до того, как их группу поведут обратно в садик. Она знает, что желающих покататься много, и поэтому стоит так близко, что рискует быть сбитой с ног, однако не намерена отходить ни на шаг.

— Да ну их, — говорит Никита, который тоже отчаянно хочет прокатиться, но не так терпелив, как Лиза. — Пойдем лучше шишек наберем!

Лиза косится на стланик. Уходить с площадки категорически запрещено, но воспитательница как раз смотрит в другую сторону. Если убежать прямо сейчас, а потом выбрать подходящий момент, чтобы вернуться, — никто не узнает, и их даже не наругают. Лиза колеблется. Ей нравятся липкие темно-пурпурные шишки, покрытые сизым налетом, и хвойно-молочный вкус недозрелых орешков. Ей нравится лабиринт стланиковых зарослей, где земля усыпана толстым слоем хвои, а сливающиеся над головой ветви образуют целые тоннели. А на упругих, растущих почти параллельно земле стволах можно здорово покачаться — и это возвращает мысли Лизы к «гигантским шагам». Она решительно мотает головой.

— Ну, Лизка, ну пошли, — ноет Никита и тянет ее за рукав, но Лиза выдергивает руку. Никита канючит, но Лиза только трясет головой и сурово сжимает губы. Она дождется, дождется своей очереди.

— Ну и стой тут, как дура, — обиженно говорит Никита и уходит, громко сопя. Лиза с сомнением оглядывается, готовая уже броситься следом, но тут вращение гигантских шагов замедляется, и в ее сердце снова вспыхивает надежда, заслоняя обиду друга. В конце концов, ей удается немного прокатиться — но вскоре Лизу спихивает более сильная и храбрая девочка, и она, разочаровавшись, идет искать Никиту. На площадке его нет, и Лиза, дождавшись, пока воспитательница отвернется, ныряет в кусты.

Несмотря на то, что день прохладный, под сводами стланика, в тишине и безветрии, почти жарко, как в теплице. Воздух здесь густой и сладкий; молодая пихточка, перегретая на солнце, пахнет малиновым вареньем. А вот, наконец, и Никита: валяется на теплой мягкой хвое, глядя в переплетение ветвей над головой. Высунул язык да еще глаза выпучил — дразнится. Руки у шеи, обмотанной чем-то черным...

— Хватит придуряться, — сказала Лиза и сделала еще шаг. В воздух с гудением поднялась туча мошки; Лиза раздвинула ветви и увидела, что из-под расстегнутой куртки Никиты вываливается что-то вроде вымазанных какой-то красно-коричневой дрянью ребристых шлангов, и по ним ползают толстые зеленые мухи...

Так их и нашли — мертвого Никиту и стоящую над телом друга безмолвную Лизу. Она не помнила об этом, не знала ничего до сегодняшнего дня, когда подслушанные слова отца прорвали и без того истончившуюся пленку, отделяющую ее от кошмара.

— ...так вы считаете, что все в порядке?

— Я понимаю, что вы волнуетесь, и повод для беспокойства действительно есть. Но, согласитесь, это лучше, чем ночные кошмары и энурез, правда? Это очень тяжелая травма. Это, возможно, почти невыносимое чувство вины — ведь, если бы она не отказалась играть с ним в тот день, убийца, возможно, не напал бы на них двоих разом, и мальчик бы не погиб. И поэтому она не может принять его смерть и продолжает дружить — уже как с воображаемым существом. Психика девочки справляется с потрясением весьма своеобразным способом... но справляется же! Пока она осознает, что Никита существует только в ее воображении, все будет в порядке. А она это осознает очень хорошо, и нет никаких причин считать, что что-то изменится...

Александр помолчал, глядя на занесенное снегом окно. Дмитрий тоже не говорил ни слова, пытаясь переварить услышанное.

— Но должен вам сказать, — печально сказал психиатр, — что, если вдруг... это маловероятно — но вдруг — эта особенность начнет прогрессировать, если дело дойдет до того, что понадобится стационар, — это вряд ли, не пугайтесь... но тогда придется везти девочку на материк. Нашу больницу закрывают, слышали?

Его губы сжались, углы рта опустились в гримасе злобы и отвращения.

— Дом отдыха для начальства? — сочувственно спросил Дмитрий. — Я думал, это пустые слухи...

— Нет. Заметили, что к Баринову приехал гость? Конечно, заметили, такую тушу трудно пропустить. Баринов называет его партнером по бизнесу, ха-ха! Такой же бандит. Все уже решено. Я сопротивлялся до последнего, я дневал и ночевал в райкоме, но... Этот Тимур, — психиатр снова дернул уголками рта. — Делает вид, что не знаком с бандюками. Приехал, чтобы убрать меня.

— Что?!

— Да, да. Вы обещаете никому не говорить? Они думали, что я сдамся, а когда поняли, что это не пройдет и я буду отстаивать больницу до последнего — решили устранить меня. Они наняли моего соседа, этого Вову, который притворяется водителем автобуса... Вы знали, что он служил в диверсионном отряде? Да, вот так. Он пытался убрать меня — ему выдали спецоружие, оно действует через малейшие отверстия в стенах, он собирался воспользоваться розетками... Но я вовремя догадался, в чем дело, и принял меры. И тогда они заперли меня в моей же больнице и вызвали Тимура, он — профессиональный киллер высочайшего класса, вам и не снилось. Все это подстроено. — Психиатр остро взглянул на потрясенного Дмитрия сквозь поблескивающие очки. — Но я смог уйти, они до меня не доберутся. Я могу противостоять им силой мысли, у меня есть навыки и право это делать. Не говорите никому, этим вы только зря подвергнете людей опасности. Мне очень жаль, что ваша жена...

— Что?! — снова воскликнул Дмитрий неестественно тонким голосом.

— Ваша жена стала жертвой заговора против меня. Мне очень жаль.

— ...маман его, конечно, всем бросилась рассказывать, что сынок перенапрягся и отправился отдыхать на материк, но правды-то не скроешь.

— Да, и твоя болтовня тут совершенно не причем, — буркнул Лешка.

— А что — болтовня, он на всю улицу орал, когда за ним приехали, да и до того... Это вы такие наивные, ученые, ничего вокруг себя не видите.

— Нас всех не было в городе, — сухо напомнила Нина.

— Психиатр съехал крышей на почве своей больницы, — покачала головой Аля. — Какая печальная ирония. На это же не значит, что он убийца!

— Ну, меня он убить пытался, — пожал плечами Вова, — потому в дурку и отъехал. До того все делали вид, что с начальником все в порядке, а что розетки фольгой заклеивает — так это так... дурной пример пациентов. И смотри: он же сбежал, правильно? Да точно говорю, спер одежду, лыжи и сбежал, ботинки ему малы, ходит, как калеченый. Хотел здесь отсидеться, а тут дежурные. Вот он их и замочил, чтоб не сдали. А пока он там, в дежурке возился, мы приперлись... Он теперь, пока нас всех не перемочит, не успо­коится!

— Ну, предположим, что он настолько свихнулся, хотя по нему и не видно, пожал плечами Тофик. — Но зачем... так-то? Ты видел, что с Натальей сделали, — он передернулся. — И дежурных так же...

— Так маньяк же, — задушевно объяснил Вова.

— Ты, по-моему, сам маньяк, — осадила его Нина. — Это ж надо до такого додуматься.

— Я вам говорю, он за свою больницу кого угодно замочит! Псих же! Вам хорошо говорить, а я с ним на одной площадке живу, достал он меня вот как, — Вова похлопал по горлу, — то ему шумно, то корефаны мои не нравятся, то мотоцикл мешает, задрал! Но теперь все, теперь не отвертится. Я вам говорю — его запереть надо, пока он никого больше не грохнул.

— А что он тогда на Барина не наезжает? — спросила Нина. — Он же тогда, выходит, главный злодей.

— Ссыт, наверное. — Или выжидает, задумал что. Кто ж их, психов, поймет?