Западня. Шельф

— Так не помогает же, ну пожалуйста... Мне страшно, Ленечка, я с ума схожу, не помню, где была, что делала... людей путаю, не помню, с кем говорила... вроде только что на посадку шли — а уже здесь... и они... смотрят все... Смотрят на меня! Не могу, ненавижу их...

Едва дыша, Лиза встала на четвереньки и заглянула в щель под дверью. Ей пришлось лечь на холодный кафель и до боли вывернуть шею, чтобы увидеть что-то, кроме ног. От удивления она чуть не вскрикнула: мужчиной оказался Барин. Он привалился к раковине, раздраженно озираясь по сторонам; перед ним на коленях стояла стюардесса. Вот она попыталась схватить его за руку — Барин раздраженно выбрал пальцы и машинально обтер их об штаны. Стюардесса громко всхлипнула. Внезапно Лиза вспомнила коробочки, рассыпанные в самолете. На них было написано «Кодеин», и стюардесса очень испугалась, когда их увидели...

— Ленечка, — снова скороговоркой зашептала она, — Ленечка, милый, пожалуйста, хоть капельку... я так тебя люблю, милый... — Барин передернул плечами. — Я для тебя... все что угодно...

Внезапно она с неестественной ловкостью подползла к Барину и зачем-то схватилась за его ремень. Лиза задохнулась от стыда: стюардесса сноровисто расстегнула брюки. Лиза в ужасе зажмурилась; ее уши горели, будто ошпаренные. От стыда ей хотелось провалиться сквозь землю.

— Ты совсем рехнулась? — прошипел Барин, и Лиза услышала глухой толчок. — Подойдешь еще ко мне — живого места не оставлю, понятно?

Послышался звук застегиваемой молнии, и Лиза решилась приоткрыть глаза. Стюардесса лежала на полу, свернувшись в клубок, и мелко дрожала. Барин, на ходу застегивая брючный ремень, тяжело зашагал прочь. Стюардесса медленно приподнялась; стоя на коленях, она смотрела в спину бывшего любовника. Лицо у нее было такое же белое и неподвижное, как у мертвецов.

Могло ли это как-то относиться к убийству? Лиза попыталась вспомнить все, что слышала о наркоманах. Получилось, что немного — с одной стороны, говорили, что они больные люди, с другой — что могут убить, чтобы раздобыть дозу. Наркоманы представлялись Лизе тощими, как скелеты, лохматыми парнями с бледными лицами и в давно не стираной одежде. Стюардесса была совсем не такая, но Барин все равно называл ее наркоманкой... правда, он бандит, может, просто обзывался так? С другой стороны — зачем убивать Наталью, вряд ли у нее нашлась бы эта загадочная доза... От напряжения Лиза вцепилась пальцами в волосы и зашипела от боли в царапине. Смутно вспомнились испуг и ярость стюардессы, когда Лиза сломала чемоданчик. Может это что-то значить? Непонятно, непонятно... «Она очень сильно не хотела, чтобы кто-нибудь увидел таблетки», — подсказал Никита. Лиза раздраженно дернула плечом: Наталья их и не видела, ее не было в самолете...

Стюардесса кое-как поднялась на ноги. Она долго умывалась, то и дело, вглядываясь в забрызганное зеркало, а потом, по-стариковски шаркая валенками, наконец, вышла. Лиза уже собиралась выскользнуть следом — но тут в коридоре снова зашумели. Придумать она ничего не успела. Не успела и испугаться вести об убийстве дежурных — все казалось каким-то стертым, поблекшим. Мысли и чувства вытеснила готовность сделать все, что угодно, лишь бы заслужить прощение отца. Все, что угодно, и любой ценой. Она уже взрослая — и будет действовать, ни на кого не рассчитывая. Надеяться на чью-то помощь нельзя, даже если тебе очень плохо, — удивительно, что взрослая стюардесса до сих пор этого не знает...

Так Лиза и сидела на бортике в душевой, выжидая и прислушиваясь, пока испуганный зов отца не сорвал ее с места.

— Почему Нину облаивают ваши собаки? — спросил Тимур, когда Вячеслав Иванович, покряхтывая, устроился на койке и открыл выуженную из портфеля книгу.

— Простите? — проговорил старик, закладывая страницу пальцем. Тимур виновато повел плечами.

— Это вы простите, я случайно подслушал, когда мы заходили. Вы говорили Нине, что на нее лают все ваши собаки.

— А, это... Это так, шутка, — проговорил Вячеслав Иванович и болезненно поморщился. — Недолюбливает меня наша Нина. А жаль, такая хорошая девочка была...

Он помолчал, глядя в пустоту. Тимур ждал с сочувственным интересом; старик покосился на него, вздохнул и отложил книгу.

— Она из совхозных детишек была, знаете? Хотя вряд ли, вы же приезжий. Здесь с тридцатых так повелось — местные, те, которые не хотели жить в городе, шли в совхоз. Рыбачили, олешек пасли, соболя немножко стреляли... в общем, жили, как привыкли, власти их особо не трогали — лишь бы продукт вовремя сдавали. Но детишек-то учить надо! Вот и свозили их в интернат, из стойбища не наездишься... Некоторые так и оставались потом в городе, многие после школы дальше учиться шли — знаете, в институтах же лимит для малых народов, им поступать проще было. Да многим и никакого лимита не надо было — школа у нас отличная, хоть и интернат, вступительные экзамены отлично сдавали, без всяких натяжек. Лучшие учителя к нам приезжали, — в голосе Вячеслава Ивановича звучала сдержанная, но явная гордость. — Вон, Лешка из наших — не смотри, что шибздик. Когда привезли — по-русски едва говорил, а сейчас — кандидат геологических наук, между прочим! Нина тоже...

— Тоже кандидат наук?

Вячеслав Иванович неохотно кивнул и снова замолчал.

— Так, наверное, она вам благодарна должна быть? — подтолкнул его Тимур. Старик грустно покачал головой.

— С Ниной неладно вышло, — пробормотал он.

Прошло больше двадцати лет, но он до сих пор помнил тот необычно яркий для Черноводска весенний день — кругом еще лежали сугробы, но снег уже покрывала льдистая узорчатая корочка, воздух пах талой водой, и тепловатый ветер приносил запах открытых после зимы силосных ям. Самое время прокопать дорожку к турникам — зимой физкультурой занимались в зале, но как только теплело, уроки переносили на улицу. Взяться за лопату мог кто угодно — часто это поручали ученикам, да и завхоз не сидел, сложа руки, но сил у молодого учителя было полно, погода — отличная, а тело, застоявшееся в душных классах, так и просило простой физической работы. Настроение у Вячеслава Ивановича было прекрасное — накануне он выставил своему классу четвертные отметки по физике, а потом всю вторую половину дня беседовал с детьми об их планах — класс был выпускной, и кто-то должен был пойти в училище, кто-то — вернуться в совхоз, а кто-то — остаться в школе и готовиться к институту. Таких набралось целых пятеро, и Вячеслав Иванович, хоть и не подавал виду, гордился своей работой — это был его первый выпуск, и выпуск удачный. Единственное облачко, которое слегка омрачало сияющий день, было связано с Ниной.

Умница, отличница, особенно хорошо ей давались естественные предметы. По физике и химии с ней занимались дополнительно — школьная программа была девочке мала. Правда, Вячеслава Ивановича слегка огорчала замкнутость Нины — она редко улыбалась, почти ни с кем не дружила, и ее независимость порой почти переходила в грубость. Но не всем же быть душой компании... Конечно, он рекомендовал Нине продолжать учебу и даже осмелился предложить замахнуться на МГУ — тамошний факультет геологии был Нине в самый раз. Реакция девочки так озадачила Вячеслава Ивановича, что он до сих пор размышлял о ней, мерно орудуя лопатой.

Нет, Нина обрадовалась, как он и ожидал, даже всплеснула руками — по ее меркам это было самое бурное появление эмоций. Но вид у нее был какой-то испуганный, пришибленный, и Вячеслав Иванович, истолковав это на свой лад, принялся рассказывать об общежитии, о стипендии, о веселом братстве студентов, которое не даст пропасть в большом городе. Нина слушала с отсутствующим видом, кивала. Тут он спохватился, спросил:

— Может, папа твой будет против, может, он хочет, чтоб ты в совхоз вернулась? Так мы его уговорим.

Отца Нины он видел только пару раз, да и то издали — это был немолодой уже на вид мужчина с гордой осанкой и неподвижным лицом; сразу было видно, от кого Нина унаследовала свою невозмутимость. В нем была неуловимая неправильность, что-то неприятное, отталкивающее, — Вячеслав Иванович стыдился своей реакции и объяснял ее слишком надменным видом этого человека. С учителями общалась только мать Нины — тихая, робкая женщина, которая соглашалась со всем, что ей скажут.