Хранитель

— Да… нет. Он сделал с ней это.Я видела однажды.

Она повернулась, ожидая увидеть перед собой отца, но ничего, кроме теней, не было. Когда Лиз посмотрела назад, девочки исчезли.

— Он изнасиловал ее?

— Полагаю, именно так это и называется, — ответила Лиз. — Я думаю, Сюзан убила его. Они квиты. И теперь она охотится за нами.

В трубке начались помехи, которым она хотела приказать «Тихо!». Назойливое шуршание продолжалось, и Лиз могла распознать только отдельные звуки. Слова, повторившиеся несколько раз.

— Лиз!!! — кричал он сквозь слезы. — Уходи оттуда, я уже иду, бегу! Встретимся посередине! Не важно, что там — выбирайся!

Он, конечно, был прав, но Лиз не знала, может ли уйти. Хочет ли она этого.

— Я уже выхожу. Иди ко мне навстречу!

— Я попробую, — сказала она и повесила трубку.

Она бы осталась в комнате, если бы не светила фонариком из угла в угол и не видела то, на что раньше не позволяла себе смотреть. Дом ожил. Розовые стены расширялись и сжимались длинными глубокими вдохами; в ведро капала почерневшая вода. Что за звук доносился из подвала? Пум-пум-пум… котел стучал, как сердце. Почему в ее доме, в ее комнате?! Кто допустил все это?..

Открылась задняя дверь. Послышались шаркающие шаги. Одна нога ступала тяжелее другой, издавая шлепающий звук — медленный, мертвый. Мэри стояла в подвале, у подножия лестницы.

— Детка, это ты? — позвала она.

Шаги упорно двинулись на ее голос. Шлеп… шлеп… Представив, как ей подмигивает полуразложившийся труп сестры, Лиз вскочила и бросилась бежать.

Она не смогла выбраться из дома. Пробираясь к задней двери, девушка упала, поскользнувшись на рассыпанном в кухне сахаре. Просидев некоторое время на полу, она размышляла, что, даже если не получится, Бобби придет и спасет ее. Из подвала доносились какие-то звуки. Две пары ног. Лиз встала и изо всех сил начала толкать дверь, но та не поддавалась. Заперто.

Имевшегося запаса хладнокровия не хватило на мысли о ключах. Лиз вообще забыла, что это такое. Выбив кулаком окно в кухне, она без единой царапины продела руку обратно через осколки. Удивительно, но ей по жизни везло. Посмотрев на дыру, она поняла, что ни за что не вылезет. И как только ума хватило разбивать такое маленькое окошко!

Шаги приближались.

Лиз отчаянно заметалась, ей нужно спрятаться, притвориться мертвой… Наступила темнота. Это не ее дом. Где лестница? Укрыться негде. Они скоро найдут ее. Лиз произнесла быструю молитву: «Пожалуйста, кто-нибудь, живой или мертвый, помоги мне выбраться. Папа, если ты слышишь… не знаю, что ты собираешься сделать с ней, как помочь мне, но не дай умереть…»

В ее сознании раздался ответ голосом Сюзан. «Иди, — прошептала она. — Иди сюда. Больше некуда. Ты принадлежишь темноте. Надеешься на Бобби? Зря, ты знаешь, он не придет. Он не любит тебя. Никогда не любил».

В тот момент, когда шаги были уже совсем близко, Лиз дернула парадную дверь и, открыв ее, облегченно простонала. Она вышла на крыльцо, под обрушивавшийся дождь. Темное небо стало теперь черным как смоль. В воздухе, обжигая нос, смердело горящей резиной. Лиз стояла на пороге пустоты и одиночества, пугавших еще сильнее, чем в доме. Она помедлила: куда идти, где хуже?

Когда она повернулась, перед ней стояли двое: мать и старшая сестра. Сюзан сверкнула голубыми глазами. Ее похоронное платье порвалось, открыв бледные худые ноги. Голова побрита, кожа отделялась от костей, местами обвисая, как плохой костюм. Вместо крови из отверстий вытекал черный формальдегид, словно моча, сползая вниз по ногам. «Ты тоже описалась!» — истерично подумала Лиз. Сюзан улыбнулась, будто прочитав ее мысли.

Лиз готова была разорваться на две части. Одна, которая ей больше нравилась, хотела бежать под дождь — даже не к Бобби, а просто куда-нибудь, где будет лучше. Но вторая оказалась мощнее: в ней накопились усталость, испуг и злоба. Лиз стояла в нерешительности между чревом дома и холодной ночью.

— Девочка моя, — сказала мать, и только после этого она вошла. — Иди ко мне.

Лиз сделала один шаг, затем второй, третий, отдаляясь от дождя, в объятия Мэри.

Они втроем сидели за кухонным столом. Мэри зажгла праздничную свечу на торте, и пламя, озарив комнату, отбросило тени, которые приняли формы длинных скрюченных пальцев и движущихся образов, толпой наблюдавших за ними.

Не пугайся, говорила себе Лиз, даже когда плакала. Отпусти. Ведь станет гораздо лучше, если забыться. Как легко осознавать, что ничего не имеет значения, потому что ты сама — пустое место.

Сюзан разделила торт на две части. Одну дала Мэри, вторую — Лиз. Мэри ела медленно, без всякой радости, тщательно пережевывая каждый кусочек. Шоколадная присыпка каймой собралась на ее губах. Затем она и Сюзан повернулись к Лиз.

Лиз поднесла кусок ко рту, и он вдруг запульсировал в руке. Пум-пум… пум-пум… что-то теплое, сочась между пальцами, потекло на стол. Посмотрев еще раз на мать, она поняла, что на ее губах не запекшийся шоколад. Сюзан улыбнулась. Левая сторона ее груди пустовала, на месте сердца образовалась страшная дыра. Лиз взвыла от ужаса. Стук раздавался в ритм с котлом в подвале, с бумажной фабрикой, с душой этого дома и всего разбуженного города.

Пум-пум…

Лиз чувствовала, что ее собственное сердце тоже попадает в такт.

— Ешь, — приказала Сюзан. Голос… о боже, Лиз совсем забыла, что он был таким же, как у нее. Вопреки внешней несхожести.

Сюзан повторила:

— Ешь.

Лиз посмотрела на пульсировавший в руке кусок и поднесла его ко рту. Пум-пум, пум-пум… Она укусила, пробуя мясистую начинку, и подавилась. Пум-пум… затем еще кусочек… еще один. Тут она поняла, насколько вкусно. Блаженно, потому что с каждым разом она пожирала все больше той себя, которую тщательно создавала целый год.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мертвые

ГЛАВА 35

Женщина из леса

Лето, 1990

Это было ее любимое место — за пределами кладбища, среди густых сосен и берез. Там росли грибы в красную и желтую крапинку; мягкую землю устилали листья, как компостная куча, которую отец хранил за сараем. Лучи солнца не пробивались через облака, здесь всегда было темно. Она бродила по старым тропинкам, пиная ногой упаковки из-под презервативов и пивные банки «Пабст Блю Риббон», «Бад», «Бад Лайт», думая, что это сделано специально для женщин. Каждое утро после завтрака, взяв в дорогу яблоко или ягоды, она гуляла здесь. Так проходило седьмое лето в ее жизни.

Сюзан была хорошенькой девочкой. Настолько, что люди не могли оторвать глаз, останавливали на улице со словами: «Какая у тебя улыбка! Станешь актрисой, когда вырастешь?» Эйприл Уиллоу буквально закармливала ее конфетами в библиотеке во время детских утренников; доктор Конвэй разрешал девочке дуть в его стетоскоп, говоря, что ее дыхание обладает волшебной силой; в супермаркете, где работала ее мама, Сюзан часто забиралась на колени к кассиршам, обожавшим делать ей разные прически.

Мама шила для нее светло-голубые платьица, и Сюзан, одеваясь утром перед школой, так самозабвенно кружилась и танцевала, что подол вздымался чуть ли не до потолка.

— Моя маленькая мисс Маффит, — говорила мама. — Ты словно живешь в собственном мире.

Но мир Сюзан действительно существовал. Она говорила, что если быстро-быстро махать руками, то можно научиться летать. Когда она что-то рисовала, картинка немедленно оживала; если Сюзан молила Деву Марию о снегопаде, то на следующий день, даже весной, шел снег; она никогда не закрывала ночью глаза, боясь уснуть навсегда. Стоило три раза покрутиться перед зеркалом и послать Кровавую Мэри к черту — в отражении появлялась плененная женщина.

Но даже она знала, что скоро все изменится. Ее пухленькая младшая сестра уже умела разговаривать. Сама Сюзан к тому времени научилась читать и писать. В школе она вела дневник, в котором писала: «Когда я вырасту, у меня появится собака. Я назову ее Солнце. Буду жить с кучей детишек в замке высотой до самого рая, чтобы навещать умерших людей».