Поджигатели

Выпивка вдруг сильнее дала о себе знать. Я открыла глаза, мы как раз поворачивали направо на Бетнал-Грин-роуд, и в конечном итоге мы не взорвались. Я почувствовала во рту сладковатую слюну.

— Ой, кажется, мне срочно нужно выйти.

Таксист нажал на тормоза и резко остановил машину. Таксисты по голосу понимают, когда ты говоришь серьезно. Я вышла, и меня вырвало на двойную желтую линию, а Теренс Бутчер держал меня за плечи. Рвота была чисто зеленого цвета, ей можно было бы чистить медь. Когда мы сели обратно в машину, мне стало гораздо лучше. Я улыбнулась Теренсу.

— Извини.

— Да ради бога, пожалуйста, — сказал он. — Не извиняйся.

Мы ехали мимо «Кентукки фрайд чикен» и индийских магазинов, до моей квартиры оставалось две минуты.

— Ой, а я почти приехала.

— Ты уверена, что дойдешь? — сказал Теренс.

Шофер повернул на Барнет-Гроув.

— Давай я тебя провожу, — сказал Теренс.

— Уже почти комендантский час. Ты понимаешь, что если ты пойдешь со мной, то тебе придется застрять у меня на всю ночь.

— Да, — сказал он. — Об этом я и думал.

— А как же твоя жена?

— Я ей позвоню, — сказал он. — Скажу, что пришлось остаться на работе.

Я держалась за его руку. Кожу у меня покалывало, в животе прыгало. Пустота внутри меня завывала, как ветер между высотками. На Барнет-Гроув таксист сбавил скорость из-за лежачих полицейских. Моя улица была серая и унылая, по ней летели пакеты из «Теско», как призраки скидок.

— Где остановить? — сказал таксист.

— Да здесь где-нибудь.

Такси остановилось, и я сжала руку Теренса Бутчера.

— Теренс. Ты мне нравишься. Давай не будем ничего портить. Иди сегодня к своей жене. Встань завтра утром и чувствуй себя хорошо. Заботься о детях. Поверь мне, ты не знаешь, как это важно. А потом подумай обо всем, если я и потом буду тебе нужна, я буду с тобой. Только давай не будем делать вот так. Пожалуйста, давай постараемся, чтобы твоя жена и дети никогда не узнали.

Теренс моргнул. Он был такой грустный. Я так хотела его, что пустота внутри меня кричала: НЕТ НЕТ НЕТ, но я все равно это сделала. Я последний раз сжала руку Теренса и отпустила. Я открыла дверь, вышла, взялась за ручку и захлопнула Теренса Бутчера в его жизни с детьми и женой в ее белозеленых кроссовках. Я помахала ему на прощание и смотрела, как его усталое лицо прижалось к стеклу.

Я уставилась на мертвые лица Щитов надежды, плавающие в оранжевом небе. Я долго смотрела и потом вошла в дом, поднялась наверх, взяла Мистера Кролика и свернулась вместе с ним на полу в комнате сына. Я спала, и мне снились муж и сын. Они в арсенальных футболках уезжали в небо на нашей старой синей «астре». Они были так рады, что едут. Я сделала им бутерброды на случай долгой дороги. Муж улыбнулся мне. Он был высокий и красивый, и он был целый. Я улыбнулась ему в ответ. «Мы поехали, любимая, — сказал он. — А ты приезжай к нам, когда захочешь». Я помахала им рукой. Сын улыбался и махал мне, прижавшись носом к заднему окну. Я смотрела, как они уезжают прочь по Барнет-Гроув к восходящему солнцу.

Когда я проснулась, комната моего сына была розовой от нового дня, входившего сквозь занавески. А я? Я все улыбалась.

Позднее в то же утро я пошла со своим похмельем в душ. Я говорю душ, Усама, но на самом деле я стояла в ванне. У нас был такой душ, с резиновым шлангом, который надевают на краны. Сын его обожал. Он снимал его с кранов и заставлял меня прижимать резиновые концы к ушам, чтобы он мог говорить через душевую насадку, как будто это был микрофон. Обычно он говорил ВЫХОДИТЕ С ПОДНЯТЫМИ РУКАМИ. Наверно, муж его научил.

Сын обожал эту игру, у меня уходило несколько часов, чтобы вымыть ему голову. Но ты же избавил меня от этого труда, Усама. Так что я мыла свою голову, когда зазвонил дверной звонок. Я уже в третий раз ее мыла. Никак не могла избавиться от запаха дыма с самого майского теракта.

Я замотала голову полотенцем, надела розовый банный халат и пошла к двери. Закрепила цепочку, приоткрыла и выглянула. Там стояла Петра Сазерленд. На ней были темно-бордовые сапоги на шпильках, шелковая юбка с цветами, розовый кашемировый свитер, и волосы у нее были длинные, прямые и блестящие. Она стояла и смотрела на меня. Лицо у нее было очень бледное, без кровинки.

— Что мне сделать, чтобы от тебя отвязаться? — сказала она.

Я хотела закрыть дверь, но Петра поставила в проем ногу. Мы обе начали толкать дверь, но она не могла ее открыть из-за цепочки, а я не могла закрыть из-за ее ноги.

— Чего тебе надо?

— Я хочу, чтобы ты перестала бегать за Джаспером, — сказала она.

— Я и не думала за ним бегать.

— Врунья, — сказала Петра. — Потаскуха.

Она сунула лицо прямо в проем двери и глумливо оскалилась.

— Когда он вчера вернулся домой, он весь провонял тобой, — сказала она. — Я знаю твой запах. Ты пахнешь этим местом. Я целую ночь здесь просидела.

— Ты не понимаешь.

— О, я все прекрасно понимаю, — сказала она. — Он не смел посмотреть мне в глаза. Впусти меня.

— Нет уж, это вряд ли.

— Мне не говорят «нет», — сказала она. — Пропусти меня. Надо решить это раз и навсегда.

— Извини, я плохо себя чувствую. Почему вы с Джаспером не можете оставить меня в покое?

— Нам оставить тебя в покое? — сказала Петра. — Вот это забавно. Хорошая шутка.

— Прошу тебя, ты не знаешь, что произошло. Тебе с Джаспером надо поговорить, а не со мной.

— Нет, — сказала она. — Пропусти меня. Я готова простоять здесь хоть весь день, если надо.

— Как хочешь.

Я вернулась в ванную и домыла голову. Это было совсем не так, знаешь ли, как показывают в рекламе шампуня «Тимотей», где молодая шведка стоит под водопадом. Вода была чуть коричневатая из-за ржавых труб, и мне было слышно, как Петра барабанит в дверь все время и орет: ОТКРОЙ ЭТУ ЧЕРТОВУ ДВЕРЬ. К тому времени, как я вышла и стала сушить волосы, она решила попробовать что-то новенькое. Теперь она орала: В ЭТОЙ КВАРТИРЕ ПЕДОФИЛ. Наверно, она думала, что сейчас откуда ни возьмись заявится гневная толпа, как это бывает в «Дейли мейл», и поможет ей ворваться, но она еще многого не знала о квартале Веллингтон-Эстейт. Здесь даже из-за пожара в собственной квартире не станут возиться, не то что из-за соседей.

Я прошла в спальню и надела белую футболку и белые тренировочные. Легла на кровать, думая о своем, пока стук и крики не смолкли, тогда я опять подошла к двери. Петра сидела на полу, прислонившись к стене, и ногой все еще зажимала дверь. Голову она опустила на колени.

— Ты закончила? Выпустила пар из организма?

Петра подняла глаза, они были красные и опухшие, и на лице были потеки черной туши. Я страшно удивилась, я бы не подумала, что у нее есть чувства. Лампа на лестничной клетке погасла, и площадка за Петрой погрузилась в темноту. Мы долго смотрели друг на друга в дверной проем. Петра шмыгнула носом.

— Ладно, входи.

Я сняла цепочку и открыла дверь, Петра дернула голову вверх, чтобы посмотреть на меня.

— Давай, вставай, пока я не передумала.

Петра хотела опереться руками о пол, чтобы подняться, но пол был весь грязный, она долго его разглядывала, и вместо этого ей пришлось подать руку мне. Я взяла ее за руку и потянула вверх. Когда она встала, мы тут же расцепились.

— Мне надо умыться, — сказала Петра.

— Ага. Ты же знаешь, где у меня ванная, верно?

Я пошла на кухню и не знала, куда себя деть, тогда я достала все кружки из шкафа и поставила обратно, расставив их по цветам радуги справа налево, чтобы они ручками смотрели наружу, кроме одной кружки, у которой были ручки с обеих сторон. Я не знала, что с ней делать, и все еще держала ее в руках, когда Петра пришла на кухню. Она отмыла все потеки туши, и ее лицо было очень бледное и другое без косметики. Я подняла кружку.

— Кофе?

Петра посмотрела на банку растворимого кофе, стоявшую на кухонном столе.

— Лучше бы водки, — сказала она. — У тебя еще осталось?