Франкенштейн: Антология

Я содрогнулся. Что-то жуткое было в этом своеобразном уважении зверя к человеку, но еще более кошмарным казалось то, что эта несчастная старуха относится к монстру как к своему дитяти. Я с ужасом подумал, а не дала ли она ему имя. Зажмурился… бесполезно. От ужаса, что сидит внутри, не спастись, закрыв глаза.

Ходсон встал, взял мой опустевший стакан, а когда он принес его наполненным до краев, я сделал огромный глоток.

— Вы собираетесь продолжить эксперимент? Создать еще одно существо вроде этого?

— Конечно. Впрочем, не такое, как это. Следующее должно быть нашим предком. Тот же самый процесс, но с родителями из нашей линии рода человеческого. Необходимо только обработать мужчину, хотя регрессивная мутация заложена в женщине. Кстати, индеец может стать идеальным образцом.

— Вы не посмеете! — выдохнул я.

Глаза Ходсона изумленно расширились.

— Это злодейство!

— А, снова наш моралист. Вы считаете то существо злом? Брукс, если бы вы родились через миллион лет — как бы оценили люди далекого будущего ваше поведение, а?

— Не знаю, — очень медленно проговорил я.

Слова складывались с трудом. Какая-то тяжесть мешала языку шевелиться, какая-то тяжесть давила на веки. Горящие глаза Ходсона вдруг потускнели. Пламя, раздутое откровениями, угасало в них, и ученый стал мрачен, осознав, должно быть, что снова поддался старому соблазну — рассказал слишком много.

— Вы поверили мне? — спросил он улыбаясь.

— Не знаю, — повторил я.

И покачал чугунной головой из стороны в сторону. Шея согнулась под тяжким весом, и голова моя упала. Я глядел в пол. Откуда-то издалека доносился голос Ходсона.

— Не требуется большого воображения, чтобы мечтать о подобных вещах, — говорил он. — Но лишь фантастические открытия могли бы помочь претворить их в жизнь. Возможно, я просто играл с вами, Брукс. Вы же знаете, как я люблю шокировать людей. Возможно, все это просто мистификация, а? Как думаете, моралист? Обманул я вас или нет?

Я снова попытался покачать головой. Но она висела низко, колени, казалось, придвинулись к самому лицу. Стул куда-то проваливался. Борясь со странностями гравитации, я что было сил рванулся вверх и встал, оказавшись лицом к лицу с Ходсоном. Он все еще улыбался. Комната вертелась и кувыркалась, лишь лицо старика оставалось в фокусе, я не мог оторвать взгляда от его зубастой ухмылки.

— Вам нездоровится, Брукс? — спросил он.

— Я… кружится… я…

Пальцы все еще сжимали пустой стакан. Я посмотрел на него, увидел, как блестит на ободке отраженный свет ламп, увидел крохотные гранулы белого порошка на дне… Больше я ничего не видел.

XIV

Я медленно выплывал на поверхность сознания, и лицо Ходсона маячило надо мной, жутковато освещенное откуда-то снизу. Я мимолетно удивился, отчего он перестал ухмыляться, а потом понял, что я уже не в гостиной, что пролежал в обмороке какое-то время. Я был одет, но сапоги куда-то исчезли. А, вот они, на полу возле свечи, пляшущий свет которой и искажает черты Ходсона и не в силах озарить углы комнаты. Той комнаты, в которой я спал в прошлый раз, и сейчас я лежал спиной на жесткой койке.

— Ага. Вы очнулись, — сказал Ходсон.

Я моргнул. Все вроде бы в порядке.

— Что со мной случилось?

— Потеряли сознание. Метались в жару, очевидно, вы были больны. Я этого не знал, иначе не стал бы преднамеренно столь чрезмерно шокировать вас. Прошу прощения.

— Питье… вы меня одурманили!

— Чепуха. Вы просто упали в обморок. В лихорадочном состоянии вы слишком серьезно восприняли мое маленькое развлечение. Ха, на пару минут мне показалось, что вы действительно поверили, что я говорю правду.

— Вы говорили… все эти вещи…

— Чистая подделка. О, в основе, конечно, факты; я действительно проводил подобные эксперименты, но безуспешно. Боюсь, я просто не мог упустить возможность… ну, скажем так, подразнить вас. Естественно, если бы вы мыслили ясно, то сразу поняли бы, что мои рассказы — просто выдумка.

— Но я же видел существо.

— Обезьяна. Уверяю вас, всего лишь обезьяна сродни горилле. Любопытная помесь приматов Старого и Нового Света, результат одного из моих экспериментов по контролю мутаций. Неудачный, с моей точки зрения, так как это всего лишь гибрид, а не мутант, и, уж конечно, регрессией тут и не пахнет. — Он хихикнул, точно предлагая оценить абсурдность подобного допущения.

— Я не верю вам.

Ходсон пожал плечами:

— Как хотите. Ваше мнение меня уже не интересует — теперь, когда игра окончена.

— Значит, вы позволите мне исследовать существо? Вреда от этого не будет, если оно всего лишь обезьяна.

— К сожалению, это невозможно. Рана, которую вы нанесли ей, оказалась серьезнее, чем казалось вначале. Были задеты внутренние органы, а я отнюдь не хирург. Боюсь, что обезьяна издохла.

— Меня удовлетворит и обследование тела.

— Не имею такого желания — удовлетворять вас. Если бы не вы, обезьяна была бы жива. В любом случае останки уже анатомированы и уничтожены.

— Уже?

— Вы спали… — он посмотрел на часы, — около десяти часов. Достаточно времени, чтобы извлечь крупицы научной прибыли из почившего неудачного гибрида. Можете ознакомиться с моими записями, если угодно.

— Так все, что вы рассказали мне, было ложью?

— Не ложью. Что такое ложь? Скорее, изучением человеческой доверчивости. Объективной оценкой влияния абсурда на легковерного слушателя. Вы, несомненно, осведомлены о том, как мне нравится шокировать людей необоснованными теориями? Я получаю удовольствие не от разгневанного приема моих заявлений, а от наблюдения за последующей реакцией коллег. Это в своем роде тоже изучение человечества. То есть, Брукс, как раз моя сфера, со всеми ее бесчисленными аспектами.

Я качнул головой. Поверить ему сейчас было куда легче, чем раньше. Но мне отчего-то это не удавалось. Тону его недоставало прежнего энтузиазма и возбуждения — энтузиазма как следствия успеха и гордости своими свершениями. И все же тогда сознание мое мутилось, я был болен, слаб, восприимчив, а Ходсон — мастер намеренного очковтирательства. Мысли мои суматошно метались, ища веские доводы, но я никак не мог ухватить нить размышлений.

— Отдыхайте, — сказал Ходсон снова откуда-то издали. — Утром вы еще посмеетесь над собой.

Он забрал свечу. В комнате стало темно, но это была уютная чернота, она тихонько подталкивала меня ко сну, и в мозгу разбухала пустота…

Когда я снова открыл глаза, свет вернулся.

Возле моей кровати со свечой в руке стояла Анна. Занавески за ее спиной покачивались, в доме стояла полная тишина. Девушка с озабоченным видом улыбнулась мне сверху вниз:

— С вами все в порядке?

Я кивнул.

— Я беспокоилась за вас.

Она неуверенно склонилась надо мной. Нет, она не стеснялась, так как не знала ничего о приличиях и стыде, но выглядела нерешительной.

— Можно сесть рядом с вами? — спросила она.

— Конечно.

Я подвинулся. Анна присела на краешек кровати. Я все так же был в рубахе и брюках, она по-прежнему оставалась обнаженной. Подогнув под себя ногу, девушка поставила свечу на пол, посмотрела на нее, а потом зачем-то передвинула на несколько дюймов. Улыбка ее была застенчивой, хотя что такое стеснительность, она не знала. Прохладная девичья ладонь опустилась на мой лоб. Жар уже не мучил меня, но эта прохлада показалась живительной, и я положил свою руку поверх ее. Анна чуть наклонилась ко мне, и ее тугая грудь скользнула по моему предплечью. Я вспомнил, как сильно хотел ее в первый раз, когда мы оказались наедине в этой крохотной каморке, осознал, что сейчас страсть стала еще неистовее, и подумал, знает ли она, понимает ли и не потому ли она пришла, что чувствует то же самое?

— Я не мешаю вам? — спросила она.

— Нет, что ты, ничуть.

— Мне уйти?

— Нет. Останься.

Она не кокетничала, не поддразнивала, что в обычаях многих женщин, она имела в виду в точности то, что говорила, честно и безыскусно.